Роман Василия Гроссмана "Жизнь и судьба", вышедший в 1988 году, я не читал — ни тогда, ни после. Ну, мало ли чего я не читал даже для своих степенных лет! Вот только минувшим летом одолел "Крейцерову сонату" Толстого, о которой слышал всю жизнь, одолел его же "Семейное счастье", с большим интересом прочитал работу о Шекспире, о которой тоже давно был наслышан, с удовольствием перечитал "Хаджи Мурата". Говорят, человек не может за всю жизнь прочитать больше трёх тысяч книг. Ну, не вошёл этот роман Гроссмана в число моих трёх тысяч.
Против желания читать его меня настраивало и то, что напечатан он был в первых четырёх номерах за тот год журнала "Октябрь", главным редактором которого был герой-оборотень Анатолий Ананьев. Имелись основания полагать, что роман скучный, неинтересный, и всё мне в нём давно знакомо. Помните, у Булгакова разговор Мастера с Иваном Бездомным?
"— Вам, что же, мои стихи не нравятся? — с любопытством спросил Иван.
— Ужасно не нравятся.
— А вы какие же читали?
— Да никаких ваших стихов я не читал! — нервно воскликнул гость.
— А почему же вы так говорите?
— Ну, что ж тут такого, — ответил гость, — как будто я других не читал".
Вот и я много читал других: Солженицына, Бакланова, Радзинского, Сарнова, Дементьева, Млечина, даже Минкина... И все они пишут об одном и том же: как ужасна была в советское время жизнь, особенно для евреев, как невыносимо и бесконечно все они страдали, как Сталин был пособником Гитлера, что коммунизм и фашизм — одно и то же... Особенно любят они писать и рассуждать о войне, хотя никто, кроме двух первых, не был ни на какой войне даже в Приднестровье или с Грузией. Да и в армии-то никто не служил. И как они пишут о войне! Первый из названных уверял, что за печаль, если в войне победили бы немцы: "Висел портрет с усами, повесили бы с усиками". Всего и делов. А последний из этого перечня своим пронзительным еврейским умом дошел до мысли и обнародовал её миллионными тиражами в "Московском комсомольце", в Германии и США, что даже хорошо, если бы победили немцы, причём не в 45-м, а в 41-м году. Тогда бы, говорит, Сталина не было. А где был бы он сам со всей своей роднёй и собратьями, до этого его ум дойти не может.
Да я поначалу и фильм-то не хотел смотреть, когда узнал, что сценарий написал Э.Володарский. Ведь роман о военном времени, о Сталинградской битве, а у Володарского очень смутное представление о войне, плохо знал он, когда, как и что там было, и порой нес совершенно несусветную чушь, но — крайне самоуверенно и беспардонно! Недаром, мол, я лауреат КГБ.
Вот его роман "Штрафбат" (М., "Вагриус".2004), по которому он сам написал сценарий, а Н.Досталь поставил одноименный позорно-памятный фильм. Роман начинается так: "Летом 42 года вся центральная и южная части тысячекилометрового фронта рухнули...". Во-первых, фронт пересекал всю страну от Баренцева до Черного моря. По какому же измерению это лишь тысяча километров? Таким знатокам, как этот, ничего не стоит по невежеству, но чаще для своей выгоды, уменьшить или преувеличить всем известные данные в три-пять-десять раз. Солженицын, когда ему надо было, увеличивал или уменьшал даже население страны на 30 миллионов. Во-вторых, центральная "часть" всего фронта — это тогда Калининский, Западный и Брянский фронты, и летом 42 года они вовсе не "рухнули". Мало того, левое крыло Калининского и правое крыло Западного в июле-августе 1942 года провели Ржевско-Сычевскую наступательную операцию. И потому нелепо читать дальше: "Почти вся западная группа советских войск была уничтожена или попала в плен...". Если так, то ведь совершенно непонятно, что же помешало фашистам захватить Москву, под которой их недавно раздолбали, и Ленинград, о который они уже давно бились лбом? Ведь это было их важнейшей целью с самого начала агрессии.
Помянутые выше газетные стратеги и киновояки вроде Володарского знают 5-6 имен из истории Второй мировой войны и по своему усмотрению тасуют их, как угодно, суют, куда вздумается. Из немецких военачальников они особенно любят мурыжить имена генерал-полковника Гудериана и генерал-фельдмаршала Манштейна. И вот читаем: "Направлением (!) танков Гудериана был Сталинград". Это летом-то 42-го?! А на самом деле ещё в конце декабря 41-го бравого генерала вместе с тридцатью высокопоставленными коллегами Гитлер снял с постов и отправил в отставку, точнее, в резерв ОКХ. За что? А вот за то самое — за разгром под Москвой. Так что никакого отношения к битве за Сталинград любезный Гудериан не имел, он залечивал душевные раны в Берлине.
И дальше: "Армия Манштейна рвалась на Кавказ..." Во-первых, рвалась не армия, а группа армий "А", и командовал ею с 10 июля 42 года не Манштейн, а генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист, которого 10 сентября заменил опять же не Манштейн, а сам Гитлер (10 сентября—21 ноября 1942 г.). За что он намахал Листа? За то, что тот не смог выполнить задачу: окружить и уничтожить наши войска между Кубанью и Доном. Это несколько противоречит уверенному, но корявому заявлению романиста о том, что "немцы устраивали нам котлы с легкостью шахматных партий(?)".
И ещё: "Ставка главнокомандующего..." Не было такой штукенции, а была Ставка Верховного Главнокомандования (СВГ). И вся эта чушь — на одной первой странице романа, даже в первом абзаце.
Такого же уровня познания Володарского и о Красной Армии. Так, у него особист не своим делом занимается, а отвечает за разминирование. Но не выполняет задачу, и солдат посылают в атаку прямо по минному полю, впереди — Цукерман и Родянский. И губят на минах целую сотню, потом заградчики расстреливают ещё сотню... И нет конца этим придуманным ужасам. Я уж не говорю о том, что тем летом 42 года наши солдаты и офицеры в романе уже носят погоны, а на самом деле их ввели только в 43-м, и, конечно, не сразу все получили. У иных персонажей красуется на груди орден Боевого Красного знамени, а то и два-три, но такого ордена у нас никогда не было. Как не было Ставки главнокомандующего, как не давали перед боем по 300 грамм (полтора стакана!) водки и многого другого, что напихал Володарский в свой роман. И вот в этом портативно элитном издательстве "Вагриус" никто не знает, что за вздор пустили гулять по свету тиражом в 15 тысяч экземпляров.
А уж надеяться, что у них есть чувство родного языка, совсем наивно. Уверенный, что это истинно народный язык, романист уснастил речь своих персонажей такими его образцами: "гля", "штоль", "щас", "нехай", "ежли", "я тя пристрелю", "я те покажу", "отзынь", "ты чё?", "тебе чё?", "чё там?"...И т.п.
Но главное, в фильме по сценарию Володарского всё выглядело так, словно штрафные батальоны были основной, решающей боевой силой Красной Армии, как в других шедеврах искусства доказывается, что советская индустрия — дело рук заключённых. В действительности и штрафники, и заключенные составляли не более 2-3% численности Красной Армии и трудового народа, из чего нетрудно понять, какова была их роль. Но, разумеется, и за это спасибо. Ведь Радзинский или Сванидзе, Сарнов или Млечин вовсе никакой роли не сыграли.
Стремясь раздуть роль штрафников, а заодно бросить тень на приказ Сталина №227, Володарский на обсуждении фильма решил спекульнуть великим авторитетом маршала Рокоссовского. Он, говорит, писал в воспоминаниях: "5 июля 42 года к нам подошла 2-я бригада штрафников". Значит, была и 1-я". А на самом деле у Рокоссовского вот что: "В августе 1942 года к нам на пополнение прибыла стрелковая бригада, сформированная из людей, осужденных за разного рода уголовные преступления. Они добровольно вызвались идти на фронт, чтобы ратными делами искупить свою вину. Правительство поверило их чистосердечным порывам" (с.136).
Так что же мы видим? Во-первых, дело было не в начале июля, а в августе, т.е. уже после выхода приказа Сталина. Во-вторых, тут бригада добровольцев-уголовников, а не штрафников. Штрафных полков, бригад, дивизий вообще не было — только роты и батальоны. В-третьих, у Рокоссовского нет никакой "2-й бригады". Сценарист просто "впарил" это от имени маршала.
На том же обсуждении Володарский сказал: "Меня интересовало, почему немцы вдруг(!) оказались под Москвой". Ну, сказать это простительно было разве что человеку, лишь вчера свалившемуся с Луны и только сегодня очухавшемуся. Не "вдруг", а почти полгода, обливаясь кровью, ломая кости и теряя головы, немцы с их супертехникой и вундер-оружием ползли к Москве и доползли на три месяца позднее, чем Наполеон с его конной тягой, пехтурой и аркебузами. А ведь те и другие начали вторжение с одной и той же позиции, да еще Наполеон-то на два июньских дня позже. И надо бы ещё помнить, что тот-то оказался в Москве, а немцы — только под её стенами. Из продвижения немцев к Москве, из захвата ими городов никто секрета не делал, обо всем этом сообщали народу и радио, и газеты. Так что их появление в 27-ми верстах под Москвой ни для кого не было "вдруг". Я помню даже вечернюю сводку Совинформбюро за 15 октября: "На Можайском направлении противник прорвал нашу оборону, и положение на фронте резко ухудшилось". 17 октября немцы захватили Можайск. Та вечерняя сводка за 15 октября — образец излишне добросовестной информации, ибо именно она явилась причиной весьма прискорбных событий в столице на другой день — 16 октября...
На помянутом телевизионном обсуждении фильма его расхваливали, конечно, Швыдкой, тогда министр путинской культуры, малограмотный полковник Шаравин и сами творцы: Володарский и Досталь. Для понимания уровня и этих похвал, и самих хвалебщиков стоит упомянуть хотя бы одну фразу Швыдкого, тоже недоумевавшего, почему "вдруг под Москвой": "Мы точно(!) знали(!!), что в армии воевали только (!!!) кристально честные, чистые, благородные люди". Даже не думали или считали, а "знали" и не как-нибудь, а — "точно"! А не слишком кристальных, хоть чем-то замаранных и не совсем благородных выбраковывали. Швыдкой до того, как Путин назначил его министром своей культурки, был одновременно членом трех творческих Союзов: писателей, журналистов и театральных деятелей. Остаётся загадкой, в каком из этих Союзов ему втемяшили, что Красная Армия целиком состояла из белокрылых ангелов. Или сам дошел своим пронзительным умом?
Если бы Швыдкой не увильнул от армии, а послужил, то знал бы, что армия — это часть народа, а во время войны брали в армию не по "Житиям святых" и не по "Кодексу строителя коммунизма", которого тогда и не было, а только по двум данным: возраст и здоровье. А на свете нет ни одного народа, состоящего сплошь из ангелов.
Конечно, в большинстве своём на фронте, как и во всей стране, были честные труженики, достойные граждане отечества, но всякий даже член трех Союзов и любой путинский министр должен понимать, что на войне встречались люди и трусливые, и недобросовестные, и лживые, и вороватые. И никто этого не скрывал, об этом и говорили, и писали как во время войны, так и после. Например, А.Довженко — в очерке "Отступник", Б.Бондарев — в романе "Берег", В.Распутин — в повести "Живи и помни"... На мою долю летом 1944 года выпало, как дежурному по роте, перед строем срезать погоны у старшины Ильина, которого отправляли в штрафную роту. Хороший мужик, жалко было, но проворовался...
Да, встречались на фронте недостойные люди, но другое дело, что наша цель в Великой Отечественной войне была поистине кристально честной, высокой и благородной — разбить фашизм, освободить родину и другие народы Европы от гнета и истребления. Но ныне нам говорят пивоваровы всех габаритов: нет, в годовщину Победы полюбуйтесь на трусов, ворюг, дезертиров...
Да, не было у меня желания смотреть ещё один образец володарщины. Но такая реклама! Такие восторги! Такая квалификация! "Лучший роман ХХ века"... "Новая "Война и мир"... Нет — объявила по телевидению Наталья Иванова — выше "Войны и мира". Что у Толстого? Подумаешь, кто-то проиграл в карты сорок тысяч... Только это она и помнит. А одна знакомая сказала мне: "Как можно после холокоста читать Толстого или Тургенева? Вот Гроссман!.."
Позвольте, но ведь не так давно лучшим романом ХХ века непререкаемо был объявлен "Доктор Живаго". Это зафиксировано хотя бы в книге Е. Евтушенко, нелепо озаглавленной "Политика — привилегия всех" (АПН, 1990, 625 с., 53 бесподобных фотографии автора). Читаем: "Пастернак дал мне прочитать рукопись "Доктора Живаго", но на преступно(!) малый срок — всего на ночь". Ну, должно быть, не просто дал, не позвонил: "Женя, зайдите, я дам почитать кое-что". А после того, как дал, по Переделкино прошел слух, что Пастернак вдруг написал какой-то необыкновенный роман, и Женя попросил его хотя бы на одну ночку. Дело было наверняка так. И после этого с какой же стати срок для чтения назван "преступным"? Его роман, на сколько хотел — на столько и давал. И не верится, что на одну ночь. Другое дело, мне Союз писателей через Екатерину Шевелёву (спустя три года — скоропостижную антисоветчицу) дал рукопись на день или два — перед обсуждением в Союзе надо было, чтобы роман прочитали возможно больше народу. Но со своим любимцем, каким изображает себя Евтушенко, Пастернак мог и не спешить. Но — не знаю, да и не в этом дело.
"Роман меня тогда разочаровал, показался скучным, — пишет Евтушенко. — Я не прочел роман — я его перелистал. Когда утром я отдавал роман Пастернаку, он пытливо спросил:
— Ну, как?
Я как можно вежливей ответил:
— Мне больше нравятся ваши стихи.
Пастернак заметно расстроился..."
Ещё бы не расстроиться! Начинающий гений не бросился на шею с поздравлениями и поцелуями... Но, думается, здесь не всё так. Ведь если вещь талантлива, то достаточно почитать (а уж профессиональному-то литератору!) три-четыре страницы, чтобы понять это и уже не оторваться от книги. Тем паче, что речь шла о такой интересной фигуре, хорошо известной и пламенно любимой молодым поэтом. Вспомним, как Некрасов прочитал рукопись повести "Бедные люди" никому неведомого автора и среди ночи кинулись они с Григоровичем к нему домой с поздравлениями и восторгами. А на другой день Некрасов объявил Белинскому: "Новый Гоголь явился!.." Тот усмехнулся: "У вас Гоголи-то как грибы растут". Но взял рукопись и сам не смог оторваться. Попросил вызвать автора и всё твердил ему: "Да вы сами-то понимаете ли, что написали!" Повесть напечатали, и автор сразу стал знаменит.
"В 1967 г. после смерти Пастернака я впервые прочитал роман", — продолжает Евтушенко. Не слишком спешил, прошло уже семь годочков, как любимый поэт умер.
"В 1972 г. в США Лиллиан Хелман, Джон Чивер и несколько моих друзей почему-то затеяли спор, какой роман самый значительный в ХХ веке, и все мы сошлись на "Докторе Живаго".
Прекрасно. Кричали все друзья "Ура!" и вверх ермолки все бросали. Однако уже в следующем 1973 году вдруг "самым значительным" сочинением ХХ века был объявлен "Архипелаг ГУЛАГ", а его автор — совестью нации.
Прошло ещё несколько лет — и главный роман века — уже "Дети Арбата", а совесть нации — мой сосед Анатолий Наумович, отбивший жену у моего оплошавшего однокашника и друга Жени Винокурова!
И вот теперь вдруг "Жизнь и судьба" Гроссмана — "лучший роман об Отечественной войне", "величайший роман ХХ века", "Война и мир с гаком" ХХ века"...
Доколе же?
