Об Отечественной войне 1812 года написано много. Казалось бы, тема её раскрыта со всех сторон. Бесконечная полемика на тему о сравнительных потерях, объяснения самого разного типа – от патриотических до антипатриотических – того факта, что вроде бы практически везде побеждавший в непосредственных схватках Наполеон вдруг в целом оказался побит. И всё равно над этим витает, по нашему мнению, некая неясность. Что-то недоговариваемое – или по инерции упускаемое. И потому, как нам кажется, попытки решения загадок того времени выходят какими-то не то что прямо неубедительными – но однобокими – и потому не совсем убедительными.
Чаще всего так бывает, когда тщательно изучают всё среднее, мелкое и даже мельчайшее – но упускают нечто огромное или даже сверхогромное. Так в известной игре в нахождении названий на карте наиболее незаметными бывают не названия, напечатанные мельчайшим шрифтом, а крупные, тянущиеся через всю карту. Вспомнив про это правило, автор этих строк стал искать нечто сверхогромное. И вроде бы нашёл. То или не то – пусть судят читатели. Но лично меня это впечатлило – и немало. Постараюсь это изложить. Надеюсь, что читателю в общих чертах известен ход войны 1812 года – поэтому не буду повторять известные описания, говоря, что когда случилось и что шло за чем.
Прежде всего – почему Наполеон пошёл на Москву? За отступавшими русскими войсками? Но, во-первых, он быстро убедился, что догнать их и принудить к сражению не получится; войска, с одной стороны, отступали, с другой – довольно жёстко огрызались. Желаемого генерального сражения долго не получалось. Но когда оно вроде бы получилось при Бородине и какой-то перевес оказался всё же у Наполеона – отступление продолжилось вплоть до оставления Москвы. Не раз и не два русское командование – как Барклай, так и Кутузов – давало понять, что схватываться до последнего оно не намерено, а будет вести войну на изматывание. Зачем же тогда гнаться за войском?
И совсем другое дело было бы, пойди Наполеон на Питер. Прикрывали тогдашнюю столицу войска под командованием Витгенштейна. Относительно его талантов обольщения отнюдь не было. А значит, Барклаю или Кутузову пришлось бы вцепляться в Наполеона. То есть инициатива переходила к нему – а командующий русскими войсками оказывался бы скован в своих действиях. Как это Наполеон мог использовать – догадаться нетрудно. Тем более что тогдашняя столица находилась на краю моря, окружённая населением, ещё на любую половину не русским. Блокировать её было довольно легко. Что тогда пришлось бы делать русскому правительству? Эвакуироваться морем? Куда? По Северному морскому пути, за Полярный круг? В Англию? Во всех случаях – сразу рвались все управленческие связи. А Москва? Ну да, бывшая столица. Но именно что бывшая. Ничего специфически управленческого. Никакой – пусть вторичной, дублирующей – системы связей. Большой город – и всё. Да, Москва была и тогда, и после большим оптовым складом – но тот же Нижний Новгород был, пожалуй, никак не меньшим, если не большим (как-никак, знаменитая Макарьевская ярмарка!). Что ещё в Москве? Ярмарка невест? Интересно, конечно; но, пожалуй, этой причины даже для французов маловато, чтобы прийти за столько вёрст. Обилие старой аристократии? Да, но, как правило, такой, которая в дым испортила отношения с двором. Когда Наполеон – и по его поручению, его маршалы – уже будучи в Москве, искали связи с царским двором, они время от времени отлавливали какого-нибудь аристократа, не успевшего эвакуироваться, и отправляли его с письмом в Питер, взяв с него честное слово, что он это письмо постарается передать царской администрации. (В частности, так выехал из Москвы с новорождённым Герценом и отец его – Яковлев). Но опять же повторю – у всех этих вельмож отношения с двором были так испорчены, что трудно определить, у кого физиономия была кислее – у представителя двора, вынужденного принять очередного невольного посланца, или у самого этого посланца, вынужденного (слово дворянина!) общаться с представителем двора, передавая ему послание Наполеона к Александру I. Конечно, предложения о мире – вещь серьёзная, тем более тогда, когда неприятель уже занял старую столицу; но у двора есть и свои законы, и успеху может сильно поспособствовать личность посланного – или, наоборот, всё провалить. Так вот, положение Москвы тогда было таково, что личности посылаемых только вредили успеху дела, затеваемого Наполеоном. Знал ли он это? Во всяком случае мог знать. Послы Франции в России, бывшие до 1812 года, были, как правило, и весьма неглупыми, и весьма наблюдательными, и весьма умевшими снискивать расположение людьми. Тот же Арман де-Коленкур был и старинным аристократом (что много помогало ему в тогдашней России), и вообще весьма благовоспитанным человеком, умевшим многим понравиться. Кроме того, он подчас говорил Наполеону и неприятные для того вещи (на что отваживались немногие). Он бы мог просветить императора и на сей счёт. Не просветил? Или император прислушался к кому-то другому – или другим?
Но, вообще говоря, высказывания самого Наполеона на сей счёт потрясают. Он шёл в Москву как в город, якобы имеющий на тот момент какое-то значение. Он даже ждал депутации каких-то бояр (хотя сей чин был упразднён ещё Петром I). Он высказывался в том духе, что «Москва – это сердце России». Да, понятно, что он порой любил напыщенность и красивые фразы, ибо они помогали ему увлекать за собой людей. Но здесь, похоже, он сам увлёкся. Конечно, стопроцентным рационалистом он никак не был – хотя и был порождением революции. Но определённого рационализма у него отнять нельзя. Откуда же у него эта фраза? И главное – откуда такое увлечение этой фразой? Как её понимать? В том смысле, что русские люди особо любили и ценили свою старую столицу? Да, это было так. Да, её занятие воспринималось ими как оскорбление. Но ведь люди на оскорбление реагируют по-разному: одних оно может свалить и, может, даже убить, а других – наоборот, обозлить до такой степени, что они будут драться с утроенным остервенением. Знал ли это Наполеон? Не мог не знать. Значит, он вкладывал в понятие «сердце» какой-то иной смысл. Явно он не придумал это сам. Значит, те, кто подсказал ему это, были… Попробуем восстановить портрет этих «преступников». Во-первых, они были склонны к пышным словам, выдавая или принимая сами – в конце концов это не столь важно – эти словеса за истину. Во-вторых, они были склонны к каким-то архаическим понятиям («бояре» – это в XIX-то веке!). Пока запомним это.
Далее. Куда он пошёл после занятия Москвы? На юг. Что он там потерял? Неужели планировал дойти до Турции – и действовать в союзе с ней против России? Нет? А тогда зачем? Затем (как говорили некоторые), что там богатый край? Но ведь неплохой по богатству край был и в тех землях, по которым он проходил. Чем кончались попытки запастись продовольствием и фуражом? Правильно, возникновением, а затем и усилением партизанского движения. Почему же он полагал, что на юге всё будет по-иному? Тем более что чем дальше он уходил бы на юг – тем более успокаивался бы Петербург, тем быстрее восстанавливалось бы российское управление – и тем больший путь приходилось бы проделывать вызываемым им подкреплениям, да ещё в окружении партизан. Зачем же он пошёл туда? Разбить Кутузова? Но уж если Кутузов сдал Москву без боя – то, попав в критическое (примем это) положение, он тем более отступил бы от других городов. Какой же смысл в этом движении? Опять мы вынуждены предполагать, что кто-то его уверил, что на юге будет лучше. Кто? Оставим пока и это. Скажем только, что этот «некто», мягко говоря, не умнее того, кто советовал идти в Москву.
И вот – сражение под Малоярославцем, после которого Наполеон принимает судьбоносное решение идти назад, по уже разорённой им дороге. Почему? Л.Н. Толстой, как-никак боевой офицер, неплохо анализируя и это, и предыдущие решения Наполеона, показал, что все они были едва ли не наихудшими. Конечно, великий писатель сделал отсюда любезный для него вывод о том, что Наполеона вело Провидение – вопреки его разуму, якобы мало что значащему в наших делах. Не дерзаем рассуждать на таком уровне, но похоже, что действительно кто-то подталкивал «Буонапартия» на не сильно разумные решения. Опять же – кто? Тем более что, как нас уверяют религиозные деятели, Господь не часто творит чудеса напрямую – и нередко исполнителями Его воли бывают и такие личности, о которых трудно и подумать. Так всё-таки кто же толкал знаменитого полководца?
В отношении последнего решения у нас есть прямое свидетельство. Тот же Коленкур уверяет в своих мемуарах, что некие поляки, близко стоявшие к императору, стали ему говорить, что они, будучи его ревностными сторонниками, постарались в западных регионах России запастись и хлебом, и рекрутами, а равно приготовить тёплые зимние квартиры. Следовательно, если он, выходя из своего весьма непростого положения, отступит к Смоленску или далее, то спасёт свою армию от разгрома, даст ей отдохнуть, пополнит её – а там он уже сам лучше знает, как действовать.
Понятно, откуда взялись сии личности. Многие поляки, и знатные и не очень, будучи на тот момент лишены своего государства, поддерживали Наполеона, надеясь, что он восстановит Польшу – и накажет «проклятых москалей». Польские части очень яростно сражались за Наполеона. Не будем подробно излагать его роман со знаменитой «Марысей» – пани Валевской, отметим только, что, по мнению некоторых историков, она сильно повлияла на решение Наполеона объявить России войну. Так что неудивительно, что поляков – и подчас знатных – в окружении Наполеона хватало (есть и иная причина, но о ней скажем несколько позднее). И понятно, что Наполеон, встретившись опять с войной на истощение, в которой занятие Малоярославца обернулось не только пожаром города, но и огромными потерями, с ничтожным оттеснением (отнюдь не разгромом!) армии Кутузова, соблазнился на эту подсказку.
У нас принято считать, что в этом месте своих мемуаров Коленкур, пытаясь выгородить Наполеона, мягко говоря, приврал. Человек, который умел живому Наполеону сказать правду в глаза (и получить за это от него жесточайший «втык» – и при этом опасаться ещё худшей расправы – но всё же не отказываться от своих слов), вряд ли стал бы пытаться обелять ложью мёртвого. А главное – со словом «поляк» – особенно не простой, рядовой, а знатный – все непонятности стали сразу складываться, как «пазл» при найденной закономерности, особенно если сообразовываться с некоторыми особенностями ментальности польской элиты, ядовито высмеянными многими – в настоящее время, например, Ю. И. Мухиным. «Москва – сердце России» – с каким-то полумистическим, полу – не пойми каким – значением? Да, но ведь не в романтическом XIX-м, а в практическом XX веке польская элита, отказываясь сотрудничать с СССР ради разгрома нацистов, говорила, согласно Черчиллю, такое: «С немцами мы потеряем только нашу свободу, а с русскими – нашу душу». Каким образом? Как, с точки зрения правоверного католика (коими любят представлять себя поляки), один человек, пусть даже и русский, может у другого отнять душу? Абсурд. И тройной абсурд в XX веке. И это сказано не безграмотной бабке, не ксёндзу, не Папе Римскому даже – это сказано… Черчиллю! Неудивительно, что он в конце концов совсем перестал считаться даже с поддерживаемым им же эмигрантским польским правительством… А уж в начале XIX века представители польской элиты тем паче могли такое сморозить. Поход на юг? Но с давних пор польскую элитку тянет именно туда, по направлению на Киев (как же, «Польска од можа до можа» – то бишь «Польша от моря до моря»), да ещё и с расчётом на поддержку украинцев (регулярно не оправдывавшимся – но…). Ну и финал всего – «совет» Наполеону. Чего в этом «совете» было больше – хвастовства или желания прикрыть то, что реально гг. поляки, назначенные Наполеоном на соответствующие должности, ничего толком не сделали, хлеба запасли мало, а рекрутов – и того меньше – трудно решить. Но, наверно, и не нужно. Неадекват сплошной. Как сказал перед смертью польский кумир Пилсудский: «Дурость, сплошная дурость. Где это видано – руководить таким народом столько лет»…
Но кем же были эти поляки? И почему Наполеон их слушал? Труд В.Безотосного помогает и это установить. Оказывается, Наполеон, стараясь перед войной 1812 года укомплектовать свою разведку знатоками России, набрал туда… поляков. Они были глазами и ушами «Буонапартия» в России. Мудрено ли, что у него сразу же всё пошло наперекосяк? Его огромный талант поначалу справлялся с их загибами. Но в конце концов не хватило и этого… Спрашивается, почему он сразу не понял, что они ему советуют? Но и сейчас приходится сталкиваться с вымыслами о России, нелепыми и грубыми, но бытующими на Западе. А уж тогда-то… Кто её знает, эту варварскую страну? Кто же, кроме поляков, постоянно с ней цапающихся – и к тому же так умело интригующих в свою пользу? Вот они и наинтриговали – и завели едва ли не лучшего полководца того времени в тупик, на пожарище Москвы, на лёд Березины… Из 580 000 человек Великой Армии из России вышло то ли 30 000 (и половина почти сразу умерла от последствий холода и голода), то ли вообще 5 000 – у историков здесь есть разночтения…
В свете изложенного по-иному смотрятся многие действия Кутузова. Его откровенно выжидательная тактика многим казалась робостью. Это, конечно, пережим. Но и её оправдания звучат не всегда убедительно. Отдавать инициативу такому полководцу, как Наполеон, мягко говоря, во многих случаях более чем рискованно. Но если он ожидает, когда же сей полководец сделает ложный шаг – и имеет на то основания? Конечно, нет прямых свидетельств того, что Кутузов осознавал, кто же реально ведёт Наполеона. Но были же сведения очень неплохой нашей разведки – куда лучшей, нежели французская – точнее, франко-польская. А уж что до поляков… Такой хитрец и интриган, как Кутузов, не мог их не знать. Тем более что он некоторое время был губернатором Вильны – это теперь Вильнюс – литовский город, а тогда он был городом польской культуры. На размышления наводит и знаменитая фраза, сказанная Кутузовым в ответ на вопрос: неужели он надеется победить Наполеона? «Победить не надеюсь, а вот обмануть…». Но легко ли обмануть талантливого полководца? Только в одном случае – когда он уже обманут. Когда его ведут, подсовывая ему невесть какие сведения. Вот тут-то и открываются возможности для обмана.
И тут снова всё обретает свой смысл. Если Наполеон делает один ложный ход за другим – зачем, спрашивается, ему мешать? Нет, удары, конечно, нужны. Но если он сам идёт от одной беды к другой, много большей – зачем его пытаться бить? Тем более что не только в 1812 – но и годом, и двумя позднее отряды, которыми командовал лично Наполеон, добивались успеха, прорываясь и выходя из безнадёжнейших, казалось бы, ситуаций. Зачем же с ним сталкиваться, теряя людей и получая увесистые щелчки, когда он сам загоняет себя в ловушку? Тем более что удары иногда сплачивают людей, заставляя их подтянуться – и порой (особенно под руководством Наполеона) если не победить – то хотя бы ускользнуть. Не будь жёсткого преследования (которое изо всех сил сдерживал Кутузов), стали бы остатки Великой Армии так торопиться выйти из России? А если нет – сколько бы ещё их тут помёрзло? Да и спасся ли бы и сам Наполеон? Во всяком случае, действия Кутузова выглядят в свете нашего предположения гораздо умнее…
России в данном случае сильно повезло с союзником врага. Куда ни ступит польская элита – всюду идёт разложение – и в конце концов разлагается и та сила, которую она вначале искусно сумела оседлать. И особая слава русскому полководцу, понявшему это – и берегшему русскую кровь.
