Однажды к стае городских бродячих собак прибилась довольно крупная, темного окраса, напоминающего окрас черной пантеры из «Книги Джунглей» писателя Редьярда Киплинга, собака. В последнее время стая обитала у строящегося нового дома, где их пригревал и подкармливал возле сооруженной будки сторож Егор Тимофеевич, которого жители микрорайона называли по-простецки Тимофеичем. Вновь прибившуюся, он назвал Багирой, так как она оказалась девочкой. Знал старик, что часто такого окраса собак называют Багира, да и ему самому нравилась эта необычная кличка, и дал ей кусочек хлеба с вареной колбасой из собственного пайка для перекуса.
Багира недоверчиво подошла к Тимофеичу и, издав предупреждающий рычащий звук, все же взяла милостиво предложенную ей еду, так как не ела уже двое суток, не считая кусочка черствого хлеба и небольшой косточки из мусорного бака. В стае пытались узнать, кто она, кто ее хозяин и как попала к ним? Но Багира не хотела ничего рассказывать о себе и с самого начала проявляла агрессию, грозно рычала, пускала в ход острые клыки, стараясь укусить неосторожно приблизившегося к ней члена стаи.
Дни шли за днями, недели за неделями, месяц за месяцем, а повадки Багиры не менялись. Она всё так же проявляла агрессию к себе подобным и успела искусать многих из них, но не смела даже рычать на большого, державшегося несколько особняком, стареющего, но еще сильного с виду пса, рядом с которым крутилась еще пара собак. Наконец всем в стае надоело такое отношение кусачей забияки, и они стали давать отпор, стараясь также укусить ее то за один бок, то за другой.
Так продолжалось еще некоторое время, пока в стаю не вернулся неожиданно покинувший ее ранее старый бездомный пес. Ему тут же приглянулась симпатичная, с гибкой выгибающейся спиной при потягивании после сна новенькая. Угадав ее своенравный характер, он решил приручить ее по-своему. Вкрадчиво приближаясь к неприступной Багире, то нечаянно лизнет ее в спинку, то в темный бочок, а то и умудрился однажды лизнуть в менее злобно оскалившуюся на него, чем на других, мордочку. Такое внимание неприступной и высокомерной самочке начинало нравиться. К тому же старый, умудренный опытом пес стал восхвалять и превозносить ее красоту, ум и присущую природную ловкость в охоте и добывании пищи, стараясь показать всем, как она хороша.
Настойчивое ухаживание и похвальба опытного смолоду ловеласа смягчали норов и повадки Багиры. Теперь она время от времени слегка лизала в ответ его несколько огрубевшую с годами шерстку и льстиво дарила эпитеты, называя мудрейшим, справедливейшим мастером, учителем и своим Акелой.
Другие стайные особи, видя, что Багира несколько умерила нрав, да к тому же не покидала стаи, постепенно привыкая и вживаясь в установившийся порядок, стали также умягчать свое отношение к ней, стараясь меньше кусать ее. Впрочем, и она сама реже теперь показывала злобный оскал и пускала в ход клыки против своих, как ей казалось, недругов. Стае удалось устроиться все же в неплохом месте, недалеко от мясокомбината, где собакам перепадали некоторые мясные отходы и косточки. Да и Тимофеич их подкармливал и в непогоду, сильный снег и дождь пускал их под навес, а то и брал приболевших собак к себе в будку на ночевку.
Как-то раз, прислонившись бочком к Акеле и лизнув его слегка за оттопыренным, торчащим ухом, Багира вкрадчиво поделилась, что он прав и не зря хвалит ее.
- Я мечтаю о согласии и ладе и тоже люблю наш город, природу, членов стаи, даже тех, кто все еще не простил меня за недружелюбие, агрессивность и относится ко мне с некоторой настороженностью и опаской, готовой превратиться во враждебность.
- Правильно мечтаешь и думаешь, милая Багира, - поддержал Акела. – Слыхал я от людей притчу одного восточного мудреца и поэта, который исходил много дорог, чтобы повидать мир. Побывал он в поисках праздника радости светлой во многих странах, в том числе и на близлежащей березово-ольховой Руси.
Однажды, странствуя пешком по пыльным тропам алычовой, бахчево-виноградной, горно-глинистой Родины, Азьи своей, повстречал в бедном местечке две бродячие собаки.
Одной собаке он дал лепешку, второй почесал доброй рукой за острым всечутким ухом.
Через десять лет поэт вновь брел по тем же местам и тропам, и снова бросились. метнулись к нему те же, но уже постаревшие, рухлые собаки. Та, которая некогда съела лепешку, не узнала и рычала, громко лаяла на него. Забыла она странника и лепешку его. А та, которой он почесал за ухом, узнала и смирно ластилась к доброй руке. Вспомнила она странствующего поэта. Тогда поэт-мудрец снова почесал за древлим, поникшим ухом ластившейся к нему собаки и в слезах умиления сказал:
- Любовь и ласка выше, несметней, незабвенней хлеба! Незабвенней! И на том стоит мир наш, скоротечный, вечный…
И пошел по дорогам и тропам своим слёзный, блаженный…
- Недаром говорят, что ласковый теленок двух маток сосет, а бодливой корове Бог рог не дает. Ласковое слово и кошке приятно. Вот, так-то, милая, - заключил Акела, заглянув в зоркие глаза притихшей Багиры.
