Валентин Яковлевич Курбатов (29 сентября 1939 — 6 марта 2021) во всех энциклопедиях и справочниках значится как литературный критик, литературовед, прозаик. И действительно: во всех этих сферах творческой деятельности он отметился бесспорными достижениями — особенно в критике. Да и сам себя Валентин Яковлевич — чем дальше, тем больше — называл критиком. Часто говорят, что критикой занимаются, в критики идут несостоявшиеся, неудачливые писатели, но в данном случае это категорически не так: Курбатов пришёл в русскую литературу и культуру как полностью состоявшийся, "удачливый" её читатель. А жанр, в котором он даже не работал, но жил, бытийствовал, точнее всего было бы определить как "собеседник" (в тютчевском смысле: "Его призвали всеблагие, как собеседника, на пир…"). Его стихией было живое общение с людьми: и писателями, и читателями, и даже "не-читателями", в том числе порой записываемое в виде дневников, писем, статей, предисловий к книгам и собраниям сочинений… Но всех своих собеседников, включая классиков прошлого, Валентин Яковлевич — и это, на мой взгляд, стоит признать, пожалуй, главным и особенным его качеством — воспринимал как современников, причём действительно "всеблагих".
В этом отношении весьма показательно сделанное им однажды, уже в "лихие девяностые", признание: "На любую бы (аудиторию. — В.В.) вышел. Даже на ту, что на молодёжных праздниках. Пьяную, орущую, дикую. Меня бы, наверное, там убили, но минуты две бы послушали… Я успел бы сильно им не понравиться. Я сказал бы им, как они прекрасны, когда сами с собой, по отдельности. Как они прекрасны наедине с возлюбленной. И как они омерзительны, когда их много. Человек же прекрасен, Бог создал его прекрасным. И как же надо не любить себя, чтобы забыть…" Вот "забыть себя" как человека, русского человека, собеседник-Курбатов никому и не давал. Если обратиться к данному Валентином Яковлевичем определению нашей литературы как "общего сердца" России, то сам он был не просто частью этого сердца, но его "водителем ритма", причём "плотью от плоти", а не каким-то искусственным, действующим извне кардиостимулятором.
Впрочем, проявилось и обозначилось это далеко не сразу, через огромную и целенаправленную работу — прежде всего над собой. "До семи лет жизнь в землянке — бывшем погребе", оставленном семье "раскулаченного" деда для жилья (дом конфисковали) в поволжском селе Старый Салаван, сразу после войны — переезд на южный Урал, в город Чусовой. Там Валя Курбатов закончил школу, где всерьёз увлёкся литературой и театральным искусством, два года проработал столяром, в 1959 году поступал во ВГИК, на актёрский факультет, на курс Сергея Герасимова и Тамары Макаровой, но перед третьим туром забрал документы и был призван на срочную службу, которую проходил на крейсере "Александр Невский" (и здесь "рука свыше"?!) Северного флота: матросом-радиотелеграфистом, типографом, библиотекарем корабельной библиотеки. "О полёте Гагарина я услышал как раз в типографии — радио включено было. Бросил верстатку, буквы разлетелись свинцовым дождём, в восторге вылетел на палубу, а там уж все, кто свободен от вахты. Хотелось куда-то бежать, лететь, да куда побежишь — море вокруг, корабль шёл на Новую Землю. Незабываемое ощущение праздника, счастья. Может быть, одно из самых сильных за всю мою жизнь", — вспоминал он впоследствии. А на упомянутой здесь Новой Земле всего через полгода с небольшим была взорвана советская термоядерная "царь-бомба"…
Настолько вот знаковые вехи обнаруживаются на вроде бы стихийном пути Валентина Яковлевича Курбатова в космос русской культуры и к энергиям русского Слова. А ещё одной вехой и, возможно, главной, стал Псков, куда сразу после демобилизации в 1964 году он попал по дороге во Львов из-за четырёхчасовой остановки поезда, да так и остался на всю жизнь. При этих древних храмах и святынях, при Кроме и Печерском монастыре, при Пушкиногорье, без которых… Впрочем, никаких "без" тут не было и быть не могло: иначе оказался бы невозможным, не состоялся бы сам феномен Курбатова в его цельности и полноте. В прощальном слове о Валентине Яковлевиче Александр Проханов назвал его "последним из той великолепной плеяды творцов, которые в шестидесятых годах превратили Псков в духовную столицу России, в своеобразный русский Афон…" Семён Гейченко и Савва Ямщиков, Олег Творогов и Юрий Селивёрстов, Борис Скобельцын и Всеволод Смирнов, Пётр Оссовский и Григорий Гроздилов, Иоанн Крестьянкин и Николай Гурьянов, — все они тоже были частью феномена Курбатова, — как и Валентин Распутин, и Юрий Нагибин, и Валентин Берестов, и Анастасия Цветаева, и Виктор Астафьев, и Василий Шукшин, и Пушкин, и Гоголь, и Лев Толстой, и Достоевский, и множество других творцов нашей общей культуры. Поэтому не от себя, а от имени русской культуры, русской литературы говорил Курбатов после победы Евромайдана, так любимого отечественными "либералами", которые тогда на радостях заявили устами Невзорова*, что русская литература — "продукт, у которого явно закончился срок годности", а потому "зачем её потреблять?": "Не у неё, литературы, "срок годности" истёк, а у нас, у нашего духовного устройства. Когда же мы, правда, перестали слушать своих писателей, совесть свою, с какой поры отнесли их слово к "литературе"?.. Что это, как не "расчистка пространства" для нового забвения, для новых "украин"?.. Великую литературу становится страшно перечитывать. Она вся — укор в глухоте и слепоте. Её вечная сиюминутность уже не доблесть, а только доказательство нашей духовной уклончивости…"
И мы не только верим — мы видим, что этот курбатовский призыв сделать прямыми стези Господу своему не остался гласом вопиющего в пустыне.
* Физическое лицо, признанное в РФ иностранным агентом.
