Кто такой русский? Это вопрос не биологии, а аксиологии

С дошкольного детства мне приходилось решать сложную мировоззренческую проблему, не имея на это и для этого особых средств. И нельзя сказать, что она сама возникла во мне и терзала меня. Нет. Её поставили передо мной люди, которые окружали меня в моей детской, как сейчас говорят, повседневности.

Учительница во 2 классе в городе Добромиле Львовской области рассказывала нам, что нет на Земле лучше и красивее места, чем Украина. Я не знал тогда про то, что бывает со взрослыми и почему они начинают врать, почему они перестают видеть мир вокруг себя и перестают носить в себе добро. Не знал. Я просто удивлялся и пытался рассказать учительнице, что город Куйбышев не хуже, чем Украина, и на Земле есть много мест, где тоже так хорошо и не хуже, чем на Украине. Я хотел всеобщности добра и красоты, как сказал бы сейчас. А как я говорил тогда?

Я тоже любил Украину, любил эту красоту и буйство красок вокруг, и реку Вырву под окнами, и вид из окна на гору, и на её вершине развалины замка Гербурта, и Лысую гору, где зажигали костры в ночь Ивана Купалы… А другие окна у меня выходили на 3 гектара панского польского сада и аллею с вековыми деревьями грецких орехов, они сильно выделялись среди других деревьев, как они реагировали на ветер, на всё вокруг. Сейчас от этого сада ничего не осталось. В постсоветское время, когда всё стало можно, его вырубили и застроили домами.

Но мне тогда казалось несправедливым не видеть остального, того, что называется Россией. Не уверен при этом, а знал ли я тогда само понятие справедливости? А может быть, я знал гораздо больше, чем мне кажется?

Будущих воспитателей детских садов и учителей начальной школы обучают методикам и внедрению инноваций, а интересно, учат ли там, что и как детям рассказать, чтобы они поняли, кто они и зачем?

Сейчас зато я узнал, почему меня не любила воспитательница в моем детском саду на Западной Украине. Дети прямо и непосредственно чувствуют любовь-нелюбовь. И детям важно расти в любви и добре. В общем, уже совсем недавно, спустя 50 лет, я узнал, почему она меня не любила. Когда она заканчивала школу, у нее в классе учился мальчик, который ей нравился. Мальчик взял гранату и убил в городе нашего офицера и двух солдат. Мальчика судили и расстреляли. А девочка эта на всю жизнь возненавидела все, что связано с СССР и Россией.

А тогда, в детстве, мне была непонятна эта нелюбовь ко мне – так же, как преувеличенная любовь к Украине. Даже в детскую логику и детское понимание того, что такое хорошо, такие взгляды и такое отношение к другим не укладывались. Да, надо сказать, не укладываются и до сих пор.

А когда это возникло? – Что? – Ну тот самый вопрос про русских?

Возникло это года в 3-4, в детском саду в Куйбышеве. Воспитательница сказала нам: все русские мальчики, соберитесь тогда-то там-то.

А я ходил за воспитательницей и все спрашивал: а я кто? Ведь я знал, что часть моих родственников с Украины. Русский ли я? Кто я? Это ведь так мучительно, ответить на этот вопрос.

Она мне и сказала, что я русский.

В моей группе детского сада обижали маленького мальчика-чуваша. Вот воспитательница собрала нас и объяснила: Вы – русские! Знаете, кто такие русские? Чем отличаются русские? Мы, конечно, дружно сказали, что нет. Воспитательница нам тогда и говорит: Русские – это те, кто всегда защищает слабых! Русские – это те, кто всегда защищает тех, кого обижают! Русские – это те, кто защищает других!

Так и был сформулирован воспитательницей детского сада один из главных принципов глобальной модели будущей русской национальной идеи: Русский – это вопрос не биологии, а аксиологии.

После этого изменился мой взгляд на мир. Оказалось, что у меня есть миссия. Слова такого я не знал, и мультфильмов об этом мы тогда не смотрели. Просто оказалось, что самим фактом своего рождения я связан с неким делом и неким пониманием добра.

Собственно, вся национальная идея сегодня вертится вокруг того детского вопроса: кто мы?

И ответов здесь тоже немного, и они все «детские»:

- либо русские – это просто национальность и кровь, и мы такие же, как остальные. Тогда здесь исчезает Россия и появляется вновь то, что было до появления нашей миссии – Московия. И тогда наши друзья-соседи-братья правы – со всеми вытекающими отсюда последствиями;

- либо мы цивилизация со своей, сложившейся в истории, культурой – Русский мир, как сегодня часто говорят. В общем, мир, опирающийся на государство, но к нему не сводящийся. Здесь есть миссия, но она региональная. Неплохо, но миров таких немного осталось и времени у них для жизни тоже не очень много;

- либо мы мировой проект, один из мировых полюсов, задающих смысл и цель нашего исторического существования – и не только на Земле (в вечности и в бесконечности) – его ценности и заповеди жизни. Мы тогда выполняем ту роль, о которой я услышал в детском саду: мы защищаем слабых, нуждающихся, лишенных, мы защищаем Свет и Правду.

Через год я узнал, что, может быть, я Другой? В детском саду на Западной Украине мальчик во время обеда назвал меня москалем. Кто это, я не знал, но мне объяснили, что быть им – это «плохо», и даже очень плохо. Была драка, повседневность детского сада была нарушена мировоззренческими вопросами. Вопрос этот остался на всю жизнь. А мы оказались, спустя годы, друзьями.

А мальчик этот, став мужем, поведал мне одну из тайн существования Украины. Он принадлежал к одной из элитных семей (как сейчас говорят) ещё Австро-Венгерской империи. Спустя 50 лет после детского сада он мне сказал: Украины самостоятельной никогда не будет. У нее только два пути – быть в Европе или в России. Если она войдет в Европу, она исчезнет, растворится. Только в России она сохранится, будет собой.

Мы сейчас часто говорим о необходимости диалога. Слов все больше, а диалога все меньше. Когда-то нам не нужны были переводчики для того, чтобы мы – русские, украинцы и белорусы – легко понимали друг друга, слышали друг друга, и нам не нужно было объяснять смысл слов наших языков.

А слова на белорусском языке из старой песни ВИА «Песняры» «Александрына» и сегодня легко передают то главное, что есть в нашей жизни:

«Мне не забыцца песні той даўняе вясны:
— На Мурамскай дарожцы стаялі тры сасны…
Цяпер магу прызнацца, тады пачаў кахаць…»