«Процесс... готовили вовсе не мои «одноплеменники», а большевистский интернационал, и в первую очередь — русские».
М. Дейч
«По одной еврейской или подозрительно звучащей фамилии на область, край или целый регион набрать, конечно, нетрудно».
С. Резник
Марк снова впал в истерику, прочитав список еврейских фамилий, задействованных в процессе «славистов», и ответил мне очередной статьёй в "Московском комсомольце" (14.12.2006), в которой стоял на своём: «Безусловно, это от начала до конца сфабрикованное «дело славистов» было одним из звеньев большевистской кампании против старой русской интеллигенции... И никакого заведомо антирусского процесса не существовало. Процесс был против невинных людей, подобранных сотрудниками «органов» прежде всего по социальному признаку. И готовили его вовсе не мои «одноплеменники», а большевистский интернационал, и в первую очередь — русские. Вот характерный пример. Весной 1934 года «дело славистов» было закончено и подготовлено обвинительное заключение. Его подписали начальник 2СПО ОГПУ Коган и его заместитель Сидоров. А визировал заместитель начальника СПО ОГПУ Люшков. Утвердил начальник СПО Молчанов».
Словом, процесс организовали «в первую очередь русские» и «никакого заведомо антирусского процесса не существовало»... Ах, Марк, внимательней надо было Вам читать книгу "Дело славистов", написанную историками Ф.Д. Ашниным и В.М. Алпатовым. Кстати, ответственным редактором книги являлся академик Никита Ильич Толстой, с которым я был хорошо знаком и с которым не раз разговаривал о большевистском терроре и «одноплеменниках». Так вот, в самом начале книги, где речь идёт о списке арестованных по делу, есть такой абзац: «на одну особенность списка обратил внимание С.Б. Бернштейн: «среди арестованных не было лиц с нерусскими фамилиями (Бернштейн, 1989, с. 80), точнее говорить о неславянских фамилиях» (Ф.Д. Ашнин, В.М. Алпатов. "Дело славистов", с. 7).
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: авторы утверждают, что арестовывали учёных только с русскими и только со славянскими фамилиями, а это значит, что процесс можно именовать как «антирусский» или в крайнем случае «антиславянский»... А чего добивались от арестованных учёных следователи? Историки Ф. Ашнин и В. Алпатов и академик Н. Толстой комментируют это так: «Недолго сопротивлялся следствию и Андрей Дурново... он дал обширные показания на допросе, которые вели не рядовые следователи, а «сами» заместитель начальника Секретно-политического отдела (СПО) Г.С. Люшков и начальник непосредственно отвечающего за дело 2‐го отдела СПО Каган. А. Дурново подтвердил всё, что от него требовалось, и назвал ряд имён. В частности, он заявил: «До моего ареста я входил в контрреволюционную организацию русских фашистов (не российских, г-н Дейч, а «русских». — Ст. К.), объединившую различные националистические элементы (русские, украинские, белорусские) на платформе борьбы с Советской властью».
В обвинительном заключении по «делу славистов» есть следующие формулировки, прямо показывающие, что обвинение строилось не по «социальному», как утверждает Дейч, признаку, а по национальному, и главное — антирусскому: «Установлено, что в Москве, Ленинграде, на Украине, в Белоруссии... существовала... национал-фашистская организация, именовавшаяся "Российская национальная партия"; «В основу программных установок организации были положены идеи, выдвинутые лидером фашистского движения за границей — князем Н.С. Трубецким. Сущность их сводилась к следующему:
1) ...установление национального правительства.
2) Истинный национализм, а отсюда борьба за сохранение самобытной культуры, нравов, быта и исторических традиций русского народа.
3) Сохранение религии как силы, способствующей подъёму русского национального духа»...
Как видим, наибольшую ненависть у следователей в каждом пункте вызывало присутствие в любой форме «русского» начала.
Так что следователи глядели прежде всего не на «социальный признак», что пытается доказать Марк Дейч, а на «национальный». Понимая это, историки добавляют: «Почти при каждой фамилии характеристика: «националист», «ярый шовинист». Есть и похлеще: «махровый антисемит», «ярая антисемитка», «черносотенец», «великодержавный шовинист»». Марк Дейч, посчитав, что я привёл в газете "Завтра" целых 5 фамилий огэпеушников-евреев, завопил в "Московском комсомольце", что Куняев, мол, утаил тот факт, что русских тоже было много, гораздо больше, чем евреев. Но в своём раже он не учёл одного: я ведь не всех его соплеменников из карательных органов, причастных к этому делу, перечислил. Могу добавить к «еврейскому» списку палачей, готовивших «дело славистов», сотрудника ОГПУ Халемского, сотрудника ОГПУ Финкельберга, сотрудника НКВД Фельцмана, прокурора Рогинского, прокурора Розовского, помощника прокурора Лурье, прокурора Глузмана, директора Института языкознания Бочачера Марка Наумовича, сотрудника НКВД Апетера. А с какой стати в ряд «русских чекистов» рядом с Молчановым и Сидоровым Марк Дейч ставит заместителя начальника СПО ОГПУ Люшкова? Чекиста этого, по утверждению Дейча, якобы русского, звали Генрих Самойлович, в 1935 году ему, видимо, за расправу над русскими учёными, было присвоено генеральское звание комиссара госбезопасности 3-го ранга. Впоследствии он стал начальником управления НКВД по Дальневосточному краю, а в 1938 году, подобно еврейским зарубежным чекистам троцкистской ориентации Вальтеру Кравицкому (он же Самуил Гинзбург), Александру Орлову (он же Лейба Фельдман), Игнатию Райсу (он же Натан Порецкий), сбежал, но не на Запад, как они, а куда поближе — на Восток, к японцам, которым этот «русский Генрих Самойлович» выдал важнейшую информацию о состоянии наших войск на Дальнем Востоке. Неблагодарные самураи в августе 1945 года, понимая, что проигрывают войну, прикончили перебежчика в Дайренской военной миссии, а иудины телеса сожгли. Недавно шёл по ТВ какой-то фильм о Ежове, и в нём показали фотографию «русского», как считает Дейч, чекиста Люшкова. На кого он похож, этот ярковыраженный... — говорить не буду, а то в расизме меня обвинит тот же "Московский комсомолец".
Но глубинная суть процесса «славистов» заключалась не в том даже, кого из сотрудников было больше задействовано: русских или евреев. А в том, что, как пишут историки, «методы следствия по данному делу были типичны для первой половины 30‐х годов, когда во главе карательных органов стоял Г. Ягода». Именно благодаря этим методам академик А. Дурново быстро признался на допросе в том, что он «русский фашист».
А сколько было в 20-е–30‐е годы подобных процессов местного масштаба против дворян, старых спецов, священнослужителей, «русских фашистов», «антисемитов» — не счесть! Полных масштабов всех этих антирусских чисток, замаскированных фразеологией о классовой борьбе, мы, видимо, не узнаем никогда.
В 1928 году Ленинградское ГПУ арестовало членов так называемой Космической академии наук. Следствие установило, что организация КАН являлась частицей существовавшего тогда в Ленинграде полутайного "Братства преподобного Серафима Саровского", о котором вспоминает в романе "Побеждённые" И. Головкина (Римская-Корсакова).
В него входили профессора, преподаватели литературы, учителя истории, студенты. Всего по делу проходило более 30 человек, заключённых после следствия в Соловецкий и другие лагеря. Многим из них следователем А. Строминым (Геллером) было предъявлено обвинение в антисемитизме. Чуть позже в том же Ленинграде чекисты А. Мосевич и Л. Коган внедрили через провокатора в студенческую группу, которая шла у них под названием «Союз возрождения России», ими же разработанную антисоветскую программу и тут же произвели аресты студентов. Естественно, дело было названо «фашистским». Несколько десятков студентов ушли в лагеря.
В 1995 году мы с сыном издали книгу "Растерзанные тени". Это был сборник документов из дел 20-х–30‐х годов ВЧК — ОГПУ — НКВД, заведённых на друзей, родных и литературных соратников Сергея Есенина, на писателей из "Сибирской бригады": Павла Васильева, Леонида Мартынова, Сергея Маркова. Кто же начинал и заканчивал такого рода дела? Конечно же, главные ордера на арест выписывали Г. Ягода и Я. Агранов. Следователей и сотрудников по всем этим делам перечисляю подряд: «дело русских фашистов» — Алексея Ганина с товарищами — вёл начальник 7‐го отдела СО ОГПУ Славатинский; Сергея Маркова по делу "Сибирской бригады" разыскал в степях Казахстана и этапом направил в Москву алма-атинский гэпэушник, помощник начальника УСО Гринбаум; Иванова-Разумника в 1933 году допрашивал Л. Коган (Коганов было несколько — эта фамилия буквально рассыпана по разным делам). А кому пишет прошение о возвращении в Москву из астраханской ссылки несчастный Иван Приблудный? Опять же единоплеменнику Марка Дейча: «Обращаюсь непосредственно к ОГПУ и, в частности, к Вам, т. Фельдман, как к одному из вождей его. Выручайте меня из Астрахани». Дело Павла Васильева вели оперуполномоченный Павловский, начальник 4‐го отдела ГУГБ старший майор Литвин, капитан госбезопасности Журбенко. Из них только последний вроде бы русский или украинец...
В 1920 году Есенин с братьями Кусиковыми был арестован ЧК в одном из арбатских домов. При аресте и обыске присутствовали местные жители — понятые, так сказать. Фамилии их цитирую по протоколу: «В. Вильд, товарищ Карпович и жилец Фонер». Словом — дети Арбата. Оформлял дело об аресте Есенина и братьев Кусиковых следователь В. Штейнгардт…
Вот так-то. Но Марку Дейчу, как гласит русская пословица, хоть плюй в глаза — всё Божья роса. Он по-прежнему будет бессовестно лгать о «Процессе Российской национальной партии», о том, что «никакого заведомо антирусского процесса не существовало», что «готовили его... в первую очередь русские». А то, что Гулагом — главным управлением лагерей, трудовых поселений и мест заключения, куда отправили «славистов», руководил квартет в составе М. Бермана (начальник управления, сменивший Л. Когана) и трёх его заместителей: Я.Д. Раппопорта, Н.И. Плиннера и З.Б. Кацнельсона, — его не смутило, потому как — какие же это евреи?! — это же, по Марку Дейчу, «большевистский интернационал». Но почему же тогда чекистов Молчанова и Сидорова из этого «интернационала» он называет не просто «большевиками», а «русскими»?
Ну что ж, постараемся отплатить ему той же монетой. Пока академиков М.Н. Сперанского и В.Н. Перетца, а также профессора В.В. Виноградова перегоняли из одной тюрьмы в другую, остальных 70 славистов развезли по исправительно-трудовым лагерям.
Члена-корреспондента Академии наук СССР Н.Н. Дурново с другим членкором Ильинским доставили на Соловки, где начальниками лагеря один за другим в те времена были Ф. Эйхманс, К. Дукис и Бухбанд (без имени). Эйхманс, насколько я знаю, был латыш, остальные — «нерусские большевики», думаю, что Дейч догадается, кто они были по национальности.
Сотрудника Русского музея Б.Г. Кржижановского отправили в Беломоро-Балтийский лагерь, где в начале 30‐х годов начальником был Э. Сенкевич, а сменил его Семён Григорьевич Фирин.
Известный профессор ЛГУ Б.Л. Личков попал в Дмитлаг, где начальствовали Б. Кацнельсон и Е. Раппопорт — опять же люди с «большевистскими фамилиями». Думаю, что это были другие Кацнельсон и Раппопорт, нежели заместители начальника управления Гулага, поскольку у них были другие инициалы. А чего удивляться? В конце концов, и начальником секретариата НКВД был некий Я.А. Дейч, но уверен, что нынешнему Марку Дейчу он не был родственником и, возможно, не был даже однофамильцем. Профессора МГУ П.А. Расторгуева и членкора АН СССР лингвиста А.М. Селищева загнали в Карагандинский лагерь — вроде бы там казахи были титульной нацией, но лагерной жизнью руководил Коринман, которого сменил О. Линин. Кто из них был из одного колена с М. Дейчем и С. Резником, пусть они догадаются сами.
Профессор Литинститута В.Ф. Ржига, по учебникам которого я занимался в 50‐х годах на филфаке МГУ, вместе с научным сотрудником Исторического музея А.Д. Сидельниковым отправились отбывать «срока» в Свирьлаг, где с 1932 по 1937 год начальниками побывали А.Я. Мартинелли, Н.М. Лапидус, Э.Ю. Тизенберг. Пусть Марк Дейч, если у него совершенно нет совести, попытается доказать, что это были русские люди.
Знаменитый главный специалист Центральных реставрационных мастерских П.Д. Барановский, спасший Собор Василия Блаженного от посягательств «русского большевика» Л.М. Кагановича, вместе с академиком П.И. Нерадовским поехали в Сиблаг, которым в те годы командовал некий человек неизвестной национальности с характерной древнерусской фамилией И.М. Биксон.
Двоих профессоров: А.И. Вознесенского и А.Н. Дурново (брата того, который попал на Соловки) загнали в Среднеазиатский лагерь — Сазлаг. Начальниками лагеря были кто угодно, но только не таджики или узбеки. К. Озолс и И. Литвин — фамилия «географическая», если вспомнить наркома иностранных дел Литвинова, он же Меер-Генох Мовшевич Валлах.
Ленинградского профессора А.А. Автономова загнали дальше всех — в БАМлаг, под присмотр двух начальников с фамилиями С. Мрачковский и Н. Френкель. Итак, в семь лагерей разъехались слависты, и в каждом из них как на подбор были начальники с изысканными для России фамилиями.
А всего лагерей в системе Гулага было несколько десятков, и в каждом из них «кадровый состав» высшего звена был приблизительно такой же, как в этих семи лагерях, куда сослали славистов. Так что подследственные после суда из одних «большевистских» рук попадали в такие же «большевистские» руки.
Кстати, данные эти взяты не из эмигрантских «черносотенных» сочинений А. Дикого или князя Н.Д. Жевахова, а из вполне демократических исторических исследований, сделанных при участии "Мемориала" и "Солженицынского фонда". Назову некоторые из них: Система исправительно-трудовых лагерей в СССР. 1923–1960. — М.: Звенья, 1998; Россия. ХХ век. Документы. Гулаг (Главное управление лагерей) 1918–1960 г., Международный фонд "Демократия". — М.: Материк, 2002; Империя Сталина: Биографический энциклопедический словарь. — М.: Вече, 2000; Роговин В. Партия расстрелянных. — М.: Московская типография №3 РАН, 1997; Солженицын А.И. Двести лет вместе. — М.: Вагриус, 2006; Петров Н.В., Скоркин К.В. Кто руководил НКВД в 1934–1941 гг. — М.: Звенья, 1999.
К 1938 году почти все эти начальники Главного управления и непосредственно лагерей по непреложному закону всех революций, пожирающих своих отпрысков, были уничтожены. И я вспоминаю сцену из замечательного романа "Факультет ненужных вещей" честного писателя Юрия Осиповича Домбровского, с которым я имел честь не только быть знакомым, но и вести разговоры, и который вдохновенно читал мне многие свои лагерные стихи. Особенно запомнилось его потрясающее чтение баллады — «Выхожу один я из барака — месяц словно жёлтая собака»... Но в "Факультете ненужных вещей" есть сцена почище этой баллады.
К следователю ОГПУ Якову Нейману приезжает по делу из Москвы его двоюродный брат — крупный чин прокуратуры Роман Штерн. Заметим, что оба брата — не русские люди, что должно очень огорчить Дейча, силящегося доказать, что в те времена репрессии «готовили в первую очередь русские».
Братья радостно восторгаются, выпивают, вспоминают местечковую трудную юность, черту оседлости, и, уложив старшего брата спать, Яков Нейман произносит внутренний монолог, обращённый к их отцу, ортодоксальному, патриархальному еврею:
«Посмотрел бы ты сейчас, Абрам Ноевич, какой я мундир ношу, с какими он у меня нашивками, значками, опушечками, в каком кабинете я сижу, чем занимаюсь! Небось расстроился бы, замахал бы руками, заплакал: «Ой, Яша, зачем же ты так? Разве можно!» Можно, старик, можно! Теперь уж не я перед людьми виноват, а они передо мной. И безысходно, пожизненно, без пощады и выкупа виноваты! Отошли их времена, настали наши. А вот к лучшему они или к худшему, я уж и сам не знаю, ну ничего, торопиться нам некуда — подождём, узнаем. Всё скоро выяснится! Всё! Теперь ведь до конца рукой подать. Я чувствую, чувствую это, папа!»
Чувствует еврейский чекист, что скоро стать ему лагерной пылью. Отольются ему слёзы загубленных им славистов!
Юрий Домбровский неслучайно изобразил двух братьев, работающих в карательных органах: в те времена евреи шли во власть семьями, и в первую очередь в ЧК — ОГПУ — НКВД. История сохранила фамилии двух братьев Леплевских — Израиля и Григория. Первый дослужился до комиссара ГБ 2-го ранга, второй через коридоры ОГПУ дошёл до должности заместителя генерального прокурора СССР.
Братья Берман, Матвей и Борис, сделают карьеру не хуже. Первый станет начальником всего ГУЛАГа, второй — заместителем начальника иностранного отдела НКВД.
Семья гомельских хасидов Нехамкиных: в каком родстве они состояли друг с другом, трудно сказать. Известно, по словам Давида Азбеля, одно: «Неслучайно свела судьба питомцев этого славного рода в ЧК, ГПУ, НКВД, прокуратуру. Один из этой семьи, Рогинский, достиг даже «сияющих вершин» — был заместителем прокурора СССР». (Журнал "Время и мы", Нью-Йорк, 1989, № 105, стр. 204.)
Беленькие... Тут не разберёшься, кто родные, кто однофамильцы, поскольку их шесть человек! Точно известно, что трое — Абрам, Ефим и Григорий — были братьями. В ЧК служил Абрам, Ефим был в Наркомфине, Григорий — в Коминтерне... Остальные (с другими отчествами) — кто где: Захар — в совконтроле, Марк — в наркомснабе, Борис — в торгпредстве.
Дейчи... Тут картина очень серьёзная. Самый успешный — Дейч Я.А., комиссар ГБ 3‐го ранга. Макс Дейч — председатель правления треста "Уголь". Мендель Дейч — деятель Бунда, Л.Г. Дейч — профессиональный революционер.
Если к ним прибавить моего нынешнего оппонента Марка Дейча, то Дейчей будет пятеро, они на почётном втором месте после Беленьких.
Сольцев — всего двое: А. Сольц, которого звали «совесть партии», в «расстрельные» 1934–1938 годы был помощником Вышинского. А Исаак Сольц служил в юстиции.
Мироновых — два. Но, видимо, не братья, поскольку один, С. Миронов-Король, — начальник Днепропетровского НКВД, а другой, Л. Миронов-Каган, — комиссар ГБ 2‐го ранга.
Были ещё братья по фамилии Бак — Аркадий и Соломон. Первый — председатель Губчека в Иркутске, второй — чёрт знает кто, но тоже чекист. Эпштейнов было пятеро, как Дейчей. Можно было бы «братские списки» продолжать, но нет сил рыться по справочникам и выяснять, кто есть кто. Картина и без того впечатляющая.
Семён Ефимович Резник может быть спокоен, его фамилия встречается в справочниках лишь однажды: в историю вошёл российско-американский революционер И. Резник.
Ну, а о Кагановичах с тремя расстрелянными братьями я уж писать не буду. Это все знают. Кстати, почти все упомянутые мною здесь родственники и однофамильцы были расстреляны (кроме Дейча и Резника) в 1937–1938 годах.
Словом, настоящая братская могила.
В новейшей истории образовались, грубо говоря, два враждебных друг другу подхода к освещению репрессий 20-х–30‐х годов. Кто — русские или евреи — задавал тон в карательных органах?
В начале перестройки мне попалось на глаза стихотворение Фазиля Искандера, опубликованное в «апрелевской» газете "Литературные вести", редактируемой Оскоцким. Искандер нарисовал в стихотворении образ, как это ему виделось, «типичного» чекиста: русского, русоволосого, который к тому же был «синеглазый, дёрганый слегка». Словом, парень из «вологодского конвоя», жестокость которого писатели-демократы попытались сделать сущностью ЧК — НКВД. Такие же усилия предпринимала Л.К. Чуковская, когда, вспомнив, что одним из следователей по делу академика Вавилова был чекист по фамилии Хват, писала: «Десятки тысяч потенциальных хватов, мучавших Вавилова,.. сломавших на следствии 2 ребра Ландау — всегда подспудно таились в нашем народе? Каково их социальное происхождение?» (Самойлов Д., Чуковская Л. Переписка, М., 2004, с. 285).
Особенно меня трогает это «в нашем народе» и о «социальном происхождении». Думаю, что она была достаточно информированной женщиной, чтобы знать, кто руководил НКВД и ГУЛАГом в те времена. Но о своих — молчок. Во всём виновны русские «хваты».
Особенно подробно и тщательно тема «вины русских» разработана в воспоминаниях бывшего энкавэдэшника и литератора, зятя одного из главных чекистов Г. Бокия, Льва Эммануиловича Разгона. Блистательно проанализировал все эти разгоновские «комплексы» Вадим Валерианович Кожинов в работе "Загадка 1937 года". Лучше, чем он, не скажешь о мемуарах Разгона, изданных в 1988–1989 годах трёхмиллионным тиражом. Кожинов подробно анализирует главу из воспоминаний Разгона, которая называется "Корабельников". В ней речь идёт о рядовом энкавэдэшнике, занимающем низшее место в служебной иерархии. Корабельников попал в тот же лагерь, где сидел Разгон, представлял из себя тип человека-лакея, подобострастно глядящего на начальство. Даже о свергнутых генералах ЧК — Бокии, Бермане, Паукере — он говорил в лагере с восхищением. Никакого зла он Разгону не сделал, был его постоянным собеседником, но Разгон признаётся: «Из множества злодеев, которых мне пришлось встретить, Корабельников произвёл на меня особо страшное впечатление», «его прямые пшеничные волосы... снились по ночам, и я стонал во сне и просыпался, покрытый липким потом... И сейчас (то есть полвека спустя! — Ст. К.) я совершенно отчётливо вижу его круглое и плоское лицо... Когда я думаю о нём, меня начинает бить дрожь от неутолённой злобы». Не начальников Корабельникова, чьи кровавые приказы он исполнял, а именно этого ничтожного винтика ненавидит патологической ненавистью энкавэдэшник Лев Эммануилович Разгон.
«И это, — пишет Кожинов, — может иметь только одно объяснение: Бокий и ему подобные всё-таки «свои» (пусть даже они приказывали убивать и «своих»!); напомню, что Бухарина-Лурье, по её признанию, не смогла дать пощёчину «своему» Андрею Свердлову» (Андрей Свердлов — человек их клана и друг детства — первым допрашивал жену Бухарина). Однако мысль Кожинова идёт дальше: «Но вернёмся к «сюжету» с Корабельниковым. По-видимому, одна из причин (или даже главная причина) его появления в книге Разгона — попытка как бы «переложить» на него «вину» за 1937 год. Ведь в заключении своего рассказа о Корабельникове Разгон заявляет: «В моих глазах этот маленький и ничтожный человек... стоит неподалёку от главного его бога — от Сталина»... Что ж, может быть, Разгон с определённой точки зрения прав? Вот, мол, наверху вождь, диктатор, в конце концов, «царь», «самодержец» Сталин, внизу — «представители народа», рядовые Корабельниковы, а посредине — разгоновский «клан», обречённый быть раздавленным сближающимися друг с другом «вождём» и «народом».
Многие соплеменники Разгона и Дейча занимались коллективным подлогом, пытаясь сделать русских ответственными за кровь 1937 года. Энкавэдэшник Хенкин (племянник популярного юмориста 30‐х годов), ставший в 70‐х и 80‐х годах сотрудником радиостанции "Свобода"* («своих» энкавэдэшников даже туда на работу брали) писал в воспоминаниях почти то же самое, что его старший товарищ Разгон о замене «кадров» в «органах»: «...На место исчезнувших пришли другие. Деревенские гогочущие хамы. Мои друзья (по НКВД. — Ст. К.) называли их «молотобойцы»» (Хенкин К. Охотник вверх ногами. М., 1991, стр. 36).
Поэту Фазилю Искандеру полезно было бы знать, кто создавал культ ЧК в эпоху Ягоды, Агранова, Бермана. «Чекисты, механики, рыбоводы»... «весёлые люди моих стихов» — Э. Багрицкий (Дзюбин); «Пей, товарищ Орлов, председатель ЧК» — М. Светлов (Шейнкман); «Чтобы прошёл художник школу суда и следствия и вник в простую правду протокола, в прямую речь прямых улик» — П. Антокольский; «Меч большевистского Марата» — А. Безыменский; «Довольно! Нам решить не ново. Уже подписан приговор» — М. Голодный (Эпштейн); «Во имя чекистской породы» — П. Коган и т.д. Словом, чекисты-евреи руководили Гулагом, а евреи-поэты восхваляли их подвиги. У русских поэтов той же эпохи — Твардовского, Исаковского, Смелякова, Заболоцкого — таких пафосных строчек в честь чекистов мы не найдём. А у евреев не только поэты, но и критики дули в ту же дуду.
Откроем, к примеру, "Литгазету" от 1 мая 1937 года. В ней статья Э. Дельмана — отца Натана Эдельмана. Такой пахучий панегирик Волго-Балту — концлагерю, руководимому Л. Коганом, С. Фириным, Я. Раппопортом, Н. Френкелем, — хоть нос зажимай. Пусть это знает Марк Дейч. Так что честь советского еврейства в разборках на тему «Кто виноват» спас из писателей, может быть, единственный праведник Юрий Домбровский. Да ещё в какой-то степени Валентин Катаев, если вспомнить "Уже написан Вертер" (после чего он был объявлен антисемитом).
Остальные — Борщаговский, Гроссман, Чуковская, Хенкин, Галич, Разгон (да несть им числа!), ну и, конечно же, Дейч с Резником — десятилетиями надрывались, чтобы всю кровь 1930‐х годов взвалить на русского человека, на «вологодский конвой»... Но никто (кроме Разгона) из них не сидел. Сидел, и много, Юрий Домбровский. И его показания никаким «ихним гевалтом» не заглушить. Он единственный понял, что евреи должны покаяться. Низкий поклон его памяти за мужество.
На фото: начальник строительства ББК Н.Френкель, Нач. ГУЛАГа Берман и Нач. южного участка ББЛАГа Афанасьев вместе со своими подчиненными
*сми, выполняющее функции иностранного агента
