В творчестве Владимира Николаевича Крупина (р. 7 сентября 1941 г.), на первый взгляд, всё просто. Но, как отметил Валентин Распутин в предисловии к одному из сборников крупинской прозы: "Не знаю никого из авторов второй половины XX столетия, кто бы так мастерски обращался с фактом, с тем, что происходит ежедневно, превращая это с помощью ему одному доступных средств в совершенные формы…" Словно само собой, но совершенно неоспоримо Крупин замкнул блистательный круг писателей-деревенщиков, вопреки партийно-государственному официозу да и либерально-прогрессистской фронде определявший в 1960–1980-е годы стрежень (сейчас у нас предпочитают импортный термин "мейнстрим") и стержень русской прозы той эпохи — вначале якобы "застойной", потом "перестроечной".
"В издательстве ("Современник". — Ред.) работал с книгами Распутина, Белова, Абрамова — так они меня к себе притянули: и эти книги, и их авторы. И я всегда-всегда считал, что мне до них, до любимых моих "деревенщиков", не дотянуться, но они сами меня к себе привлекли, и всегда на равных со мной общались… что-то углядели во мне, значит", — говорил об этом сам Владимир Крупин в интервью газете "Завтра". И вполне понятно, что́ именно тогдашние литературные авторитеты, тоже ещё далеко не старые, в совсем ещё молодом по нынешним меркам писателе углядели. Из глубин сурового реализма "деревенской" прозы Крупин вытаскивал на всеобщее обозрение щедрую толику народного юмора и сказочного вымысла — то, что всегда проблёскивало в творчестве и Фёдора Абрамова, и Валентина Распутина, и Василия Белова, да, в общем-то, у всех без исключения мастеров-деревенщиков, но особенно ярко — у рано ушедшего из жизни Василия Шукшина.
"Я почти не был знаком с ним, не считать же две крохотные встречи. Одна на Писемского, где была редакция журнала "Наш современник", в котором вышла подборка моих маленьких рассказов "Зёрна" в одиннадцатом номере 1972 года. И в нём же были рассказы Шукшина. Я по телефону узнал, что номер вышел из печати, и помчался в редакцию. В коридоре увидел Шукшина и Леонида Фролова, ответственного секретаря журнала.
— Вася, — сказал Фролов, — вот, познакомься: Володя, с тобой в одном номере вышел.
— А, — весело сказал Шукшин, подавая руку, — вот из-за кого у меня рассказ зарезали.
Совершенно внезапно даже для себя я обиженно воскликнул:
— Да у меня их десять зарезали!
Шукшин засмеялся и предложил:
— Пойдём Нагибина бить: их тут не смеют резать (третьим в номере по разделу прозы был Юрий Нагибин)".
Конечно, важную роль в формировании такой особенности писателя сыграла среда, в которой он родился и вырос, село (ныне посёлок) Кильмезь в Кировской области, вятская земля. "Вячкие робяты хвячкие, сёмеро одного не боячча, будь он хучь сонный, хучь связанный", — гласит местная приговорка. А ещё, к той же приговорке про "вятских-хватских": "сколько один пропьёт, сёмеро не заработают", "лаптем щи хлебают", "в Вятке свои порядки" — и далее в том же духе. Посмеяться над собой и над своими — для уроженца вятской земли если не святое, то самое первое и милое дело. А чтобы посмеяться над чем-то, надо это смешное приметить, ухватиться за него, потянуть так, чтобы вывернуть наизнанку, всем напоказ, попробовать "на зуб" — и только потом можно уже подобру-поздорову воротить всё обратно.
С чего начинается разговор деда и внучки в повести "Живая вода", одном из первых и самых известных произведений Владимира Крупина? Как раз с описания общения-воспитания "через поколение" — деда с внучкой. А такие "прихватки" врастают и возрастают с детства на всю жизнь.
"— Жили-были… — начинал Кирпиков, но Маша кричала:
— Ой, только не дед да баба!
— Мать, слышь?
— Чего? — откликалась из кухни Варвара.
— Чего внучка-то говорит, хватит, говорит, пожили.
— Живите, — разрешала Маша. — Ты мне не сказку расскажи, а про себя…"
Писатель — как всякий, впрочем, человек — о чём бы и о ком бы он ни рассказывал, устно ли, письменно ли, всегда говорит о себе, "каждый пишет, как он дышит". И писательское дыхание Крупина — лёгкое, как у здорового ребёнка, потому что, как он однажды заметил, "детство сильнее всей остальной жизни". Для него детство — не то, что было когда-то и теперь осталось в далёком прошлом, но часть его жизни. Возможно, поэтому он не "детский писатель" в обычном значении этого слова, но во всех произведениях обращается к "внутреннему ребёнку" своих читателей и общается с ним. От своего собственного "внутреннего ребёнка", конечно же. Не с каждым читателем такой диалог возможен, тем более если у того "внутренний ребёнок", скажем так, спит. Но с этой особенностью писателя связана и другая.
"Если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное" — это из Евангелия. "Душа человеческая по своей природе христианка" — это уже из Тертуллиана. Поэтому нельзя сказать, что Крупин, автор целого ряда книг о русских святых, пришёл к вере в Бога — он из неё, как из своего детства, как из любви к Родине, не выходил никогда. Поэтому в одном из интервью в ответ на один из вечных русских вопросов "что делать?" он отвечал: "Всё потихоньку свершается. Я спокоен за судьбу России, безо всякой паники отношусь к происходящему вокруг. Я каждый день просыпаюсь с мыслью: "Слава тебе, Господи, что у меня нет второй, запасной Родины!" Тут могилы моих предков, здесь моя судьба. А русский язык?! Это же такая загадка, такая великая тайна! Но я не говорю, что Россия лучше всех стран в мире. Нет. Я говорю: для меня Россия лучше всех!"
Как у всякого живого человека, а не ангела небесного, жизнь Владимира Николаевича Крупина не представляла собой прямую и непрерывно восходящую линию — излучин и водоворотов в её течении тоже хватало. Тем более за одну жизнь "множество эпох прожил: от средневековья, лучины, коптилки до айпадов, айфонов, скайпов". К этому надо добавить: от сталинской советской социалистической до нынешней путинской, ещё не получившей своего названия эпохи. Но дело, конечно, не во внешних обстоятельствах жизни, а во внутреннем горении души. Которое, как бегущую воду и играющих детей, никогда не надоест созерцать. Как говорят на Востоке, "чем проклинать темноту, лучше зажечь даже маленькую свечу". Чем вот уже более полувека и занимается в русской литературе Владимир Николаевич Крупин.
