«Россия — рана. Жёсткий шов пускай наложит Макашов». Так говорили в народе накануне 1993 года, когда по всей России бушевали стычки с милицией и солдатами внутренних войск, и во всём своём ужасе стали твориться ельцинские безобразия. Генерал-полковник Альберт Михайлович Макашов, красный генерал, как его называли, — лицо историческое, вокруг него вращались вихри и водовороты того смутного и огненного времени. Он был лидером политической оппозиции, её военным героем, и впоследствии стал красно-коричневой иконой. Человек советский, народный, что называется, из народных глубин, он дослужился до командующего армией в Германии, а потом стал командующим войсками Уральского военного округа и занял тот кабинет, в котором прежде работал Георгий Жуков.
Я слышал об Альберте Михайловиче Макашове и раньше, до 1991 года. Бесстрашный, справедливый, один из немногих советских генералов, который видел злодеяния Горбачёва и не молчал, его хрипловатый голос грозно звучал среди немоты тех генералов и старших офицеров, что не посмели встать на защиту уничтожаемой армии.
Моё знакомство с Альбертом Михайловичем произошло весной девяностого, когда я отправился в Карабах, чтобы написать о той трагической войне, что послужила разрушением Советского Союза. Макашов, в то время служивший в Закавказском военном округе, был командирован в Ереван, где тогда кипели демонстрации и оттуда, из Еревана, влиял на Карабахские события. По его приказу был арестован карабахский комитет «Крунк», выступавший за независимость Карабаха.
Мне нужно было попасть в Степанакерт, куда не летали самолёты, не ходили автобусы. Макашов дал мне «уазик» и, зная, что дорога не безопасна, снабдил в путь своим автоматом. Это было для меня высшим доверием. Я принял из его рук автомат, и до сих пор вижу этот генеральский автомат: не новый, потёртый, с двумя рожками, склеенный синей изоляционной лентой. Сейчас уже плохо помню, как проходили наши с ним встречи в период девяносто первого года. Они были мимолётны и незначительны среди огромных случившихся со страной коллизий. Лишь когда мы поднырнули под тот чудовищный вал девяносто первого года, разрушивший Советский Союз, мы стали с Макашовым встречаться. Он часто приходил в редакцию газеты "День", где всегда было людно. Спорили, пили вино, делали неповторимую газету "День". У Макашова многие брали интервью, и он, сидя за моим рабочим столом, своим сипловатым, чуть ироничным голосом отвечал на вопросы дотошных демократических журналистов.
Шла война в Приднестровье, редакция газеты "День" была участником этой войны. В нашей газете находился перевалочный пункт, отправлявший добровольцев в Приднестровье к нашим друзьям, которые тогда сражались в окопах. По просьбе своих приднестровских друзей я привёз Макашова в Тирасполь. Он осматривал окопы, устанавливал огневые точки, налаживал оборону. Пропадал допоздна, а вечером усталый, перепачканный глиной возвращался в гостиничный номер, и мы пили красное молдавское вино.
Лето девяносто третьего года было раскалённым. В Москве проходили митинги, демонстрации, трещали дубинки, гремели щиты, развевались красные знамёна. Я не раз стоял на одной трибуне с Альбертом Михайловичем Макашовым и слышал его образные, яркие, полные насмешки и гнева выступления. В одном из них под ликование народа, под свист и аплодисменты он очень просто, по-солдатски назвал Егора Гайдара «жопой с ушами». Он не стеснялся в выражениях. Его не раз хотели судить, открывали уголовные дела, которые каждый раз захлёбывались и разваливались, потому что тогда следователи, прокуроры ещё несли в себе советский ген и не были марионетками Ельцина.
После трагического указа 1400, которым Ельцин прекращал действие Конституции и распускал Верховный Совет, Макашов одним из первых вошёл в Дом Советов. Решением съезда Советов он был утверждён заместителем министра обороны, а министром обороны стал Владислав Ачалов.
В кабинете Макашова было многолюдно: приходили отставники-офицеры, добровольцы, записывавшиеся в добровольческий полк имени Верховного Совета. Помню его смуглое лицо, нос с горбинкой, строгие, зоркие, тревожные проницательные глаза, надвинутый на бок чёрный берет и руки — в шрамах от ожогов.
Однажды он сказал мне, что планируется штурм Дома Советов. И мы видели, как к Дому Советов приближаются грузовики, из них выпрыгивают солдаты в касках, бронежилетах, с автоматами, выстраиваются, готовясь к атаке, а потом разворачиваются и уезжают обратно. Это было начало военного давления на Дом Советов. Окольцованный колючей поволокой, окружённый непрерывной цепью солдат внутренних войск, Дом Советов держал осаду, и в нём был Макашов.
3 октября огромная толпа людей хлынула с Октябрьской площади на Садовое кольцо и, набирая бег, совершая свой сокрушительный таран, взбежала на Крымский мост, ударила, разметала редкую цепь солдат и хлынула к Дому Советов. И потом почти голыми руками разорвала спирали Бруно, ворвалась внутрь, где состоялось братание осажденных и освободителей.
Все дни, пока шло сопротивление, жестокую роль играло телевидение. Останкинская башня, как ядовитый шприц, полный смертоносной сыворотки, распыляла по воздуху капли яда, которые отравляли людское сознание, науськивали людей на Дом Советов, делали Дом Советов мишенью, по которой не жалко стрелять.
Поход на телевидение казался победным и триумфальным. Тогда Макашов в своём чёрном, посаженном набекрень берете с балкона Дома Советов призвав людей идти на Останкино, крикнул знаменитое: «Ни мэров, ни пэров, ни хренов». Там, у горящего Останкино, я не разглядел Макашова, который был захвачен чёрными водоворотами этой ночной толпы. Я видел лишь горящий телецентр, кругом грохотали БТРы, и пули срезали людей. Часть толпы была рассеянна, а меньшая часть во главе с Макашовым вернулась в Дом Советов и 4 октября приняла на себя утренний удар БТРов и танков. Макашов, как и другие лидеры сопротивления, был арестован. И в моём архиве хранится небольшой листок в клеточку: Альберт Михайлович из тюрьмы написал мне записку, где он обозначал ромбиками расположение БТРов в ту злосчастную ночь и показал пунктиром, как БТРы стреляли по толпе. Эта записка для меня драгоценна.
Мы часто виделись с Альбертом Михайловичем после его выхода из тюрьмы. Редакция газеты "Завтра" устраивала вечер, на который были приглашены все узники Лефортово, в том числе и Альберт Макашов. Он был любимцем нашей газеты "Завтра", которая сменила закрытый без суда и следствия "День".
Мы по-прежнему часто встречались. Он был членом компартии, занимал в ней видное место, несколько раз баллотировался в депутаты и даже в президенты, и я помогал ему, участвовал в его предвыборных кампаниях. Он был слишком резок, радикален для компартии, которая тогда жила в сложнейших условиях компромисса. Макашова исключили из рядов партии. Но он оставался лидером, героем, вокруг которого постоянно собирались не сдавшиеся патриоты.
Мне не забыть тот день, когда он приехал ко мне в деревню Торговцево вместе со своей замечательной женой Людмилой Максимовной. Мы провели вместе день, они остались ночевать. Я уступил им моё ложе. Помню, когда я вошёл пожелать им доброго утра, из-под стёганого одеяла появилось заспанное, но по-прежнему весёлое, усмешливое лицо Макашова, и он ответил мне: «Здравия желаю».
Прошло много лет, те страсти 1993 года утихли, стали историей, им на смену пришли новые страсти, новые лидеры, новая политика. Но красный генерал Альберт Макашов, его чёрный берет, чем-то напоминающий берет Че Гевары, по-прежнему для меня является символом тех огненных замечательных дней.
Альберт Михайлович, вы дороги всем русским патриотам. Вы — хранитель великого красного огня. Преклоняюсь перед вами и люблю вас. Честь имею.
