Ныне распространилось мнение, что революция – это что-то медийное, бумажное. Сели разного рода писаки, намарали прокламаций, разъехались хипстеры-нигилисты по городам и весям, поразбросали бумажки, народ их начитался, насмотрелся каналов неправильных – так, мол, и начинается революция. Подобное представление разрослось настолько широко, что и контрреволюцию, как преодоление революционных порывов, начинают уже мыслить сходным образом – нужно только лозунги повернее написать, снять пару правильных духоподъемных фильмов, и будет побеждена зараза.
На мой взгляд, сам стиль мышления такой, заведшийся еще у Розанова столетие назад, далековат от подлинного консерватизма. Почему? Да потому что консерватизм онтологичен, а не риторичен. Потому что консерватизм – это почва, традиция, нечто прочное и твердое, жизнь – одним словом, а не литература. Здесь же, в этой единой по сути теории революции и контрреволюции как прокламации – все летучесть одна, отрыв от жизни и почвы, легкость в умах необыкновенная. А между тем, именно в этом противопоставлении легкого и тяжелого, поэзии и правды, собственно, и расходится консерватизм и всякого рода внеземная профессиональная революционная романтика.
«Назад к вещам! К тяжести! К почве! К онтологии! К сути дела!» - вот ядро консервативной идеологии.
Пока легкий дух революционной романтики отрывает культуру, личность, народ от земли и от сути, пуская его по воле ветров, навевает поэтические иллюзии, консерватизм возвращает их к корням и основательности, к правде. Все революции последних столетий – это революции легкости, революции «освобождения», эмансипации индивида, противопоставления его миру, идущие под обманчивым лозунгом его самодостаточности. Революции эти охватывают все сферы общественной жизни, разрушая цельность, слитность, системность мира и бытия, разбивая его тяжелую твердь в невесомые летучие песчинки. Индивид отрывается от общества, искусство от красоты, экономика от производства. Всякая сфера становится фиктивной и эфемерной. Поэтому окончательная цель существования консерватизма выходит за рамки чисто политического противостояния, а задачи его заключаются в коренном переломе этой разрушительной тенденции в целом обществе, а не в отдельных аспектах.
Консервативный поворот начинается не с бригад Добровольческой армии, не с беляков, скачущих с шашкой наголо, не с православных активистов и не с вакханалии абстрактного запретительства. Она начинается с наведения порядка, с работающих заводов, с реального, трезвого восприятия действительности. Революционному байронизму, вседозволенности и безответственности консерватизм должен противопоставить свою почвенную романтику, свое стоическое очарование. Как у Балтрушайтиса: «Есть трудный подвиг ожидания, что подвига борьбы трудней». Романтика работы и рутины, единого коллективного созидания – вот что должно быть противопоставлено романтическому индивидуалистическому отлету от почвы и дела.
«А с пустою головою проще прыгать по земле!» В этом суть революционного майданного скакания. Вот этой легкости в умах, примитивизации, упрощения проблем и их решений, очарования гордого романтического одиночества, эстетики противостояния Я и мира как выражения революционной бесшабашности следует избегать консервативному мышлению. Консерватизм – это рационализация бытия, это приведение его в порядок. С этой точки зрения определяющим в нем становится не анти- и «контра», а «за», возвращение от иллюзорных писчебумажных битв к реальному делу и строительству общества и отношений, его развитию. Контрэлемент, контрреволюционность консерватизма выходит на первый план только тогда, когда мы смотрим на него глазами романтического революционного байронизма. В этом случае мотив почвы, естественности, определенности, соборности и единства и в самом деле начинает казаться чем-то негативным, противостоящим безбрежной, но иллюзорной, в силу этой безбрежности, свободе индивида.
Революции возникают не на пустом месте и выходят не из чернильницы. Всякая революция опирается на объективную потребность в обновлении, изменении, исходит из требования активного творческого отношения к действительности, руководствуется призывом к признанию роли и прав личности. Но парадокс состоит именно в том, что это требование всякий раз остается в ней неудовлетворенным, потому что, мысля себя в отрыве и противопоставлении миру, революционная логика вместо роста и развития обречена на хрестоматийный отрыв от корней.
Революция всегда зарывается, ее характерная особенность – принципиальный отлет от реальности. Но отлет этот начинается не только в среде желябовых и перовских, не только в редакциях газет и телеканалов, но и в начальствующих кабинетах, где царствует забвение о реальности, где ведется существование, абстрагированное от жизни общества, от государственного бремени и нравственного долга. В этой летучей атмосфере, оторванной от мира беспроблемности и бесконфликтности, распространяется жажда еще больших и быстрейших полетов.
В немалой степени революции способствуют «консервативные» болтуны – эти волки в овечьей шкуре, революционеры в тоге консерваторов. Они столь же далеки от реальности, как и те, что выходит с романтическими лозунгами на улицы. В своей удаленности от жизни и те, и другие образуют антиконсервативный интернационал, раскачивающий общественную лодку. Одни, «псевдоконсерваторы», наращивают разрыв с действительностью лживыми славословиями и удаленностью от мира. Другие, «революционеры», обращают этот отрыв себе на пользу.
Укоренненность консервативного начала в бытии определяет историзм и изменчивость содержания консервативной идеологии. Мир движется. И консерватизм должен быть подвижен. Он должен мыслить развитие трезво и критично. Залог консервативной динамики - та почва, которая питает консерватизм – не природная, не текущие социальные условия, а почва метафизическая, сфера нормативности, которая должна всякий раз адаптироваться к новым меняющимся условиям, отыгрывать свое. Обращение к консерватизму выступает как форма возвращения общества и личности в сферу этого нормативного через адаптацию к новым условиям. Мы привыкли считать, что революция не имеет конца, но бесконечна не она, а именно консервативная реакция, компенсирующая стремление абстрагироваться от действительности. В романтических революционных очках, через которые мы глядим на мир, понятия свободы, личности, демократии видятся искаженными. Консерватизм должен вернуть все идеи и понятия свободы, демократии, личности, права, самовольно присвоенные себе революционной идеологией. Осветить их подлинным светом. Произвести контрреволюцию не только на практике, но и в теории.
Бытийность, жизненность, почвенность консерватизма указывает на то, что он предначертан, в какой-то степени фатален, он обязанность общества по отношению к самому себе.
