Создание новой картины мира
Пути нового русского возрождения подсказывает нам сама наличная реальность. Так же, как подсказывала она князю Владимиру, Александру Невскому, Дмитрию Донскому, обоим Иванам, Петру Великому… Силы хаоса стучат в наши окна и двери, лезут из подполья, шумят в проводах, разрушают системные блоки изнутри. Цель сегодняшнего этапа мировой революции уже объявлена прямо — снос всей белой цивилизации, до Аристотеля и Платона (которых пророки BLM уже объявили цисгендерными поработителями прекрасного мультигендерного человечества). Следовательно, и адекватный ответ может быть только на том же фундаментальном уровне.
Новое русское возрождение должно идти по пути фундаментальной критики неолиберального миропорядка и восстановления традиции (но без впадания в архаику), на основе пушкинских цивилизационных идеалов. Возможно, откатить базовую матрицу придётся до критики самой двумерной и несовершенной аристотелевой логики, которая действительно завела западный мир в те тупики, из которых он отчаялся искать выходы. Базовые ошибки аристотелизма привели к схоластическому томизму, с его «в принципе познаваемым Богом», «тонкому доктору» Оккаму, отсекающему мир от Бога, и, наконец, картезианству (гомогенному континууму пространства-времени, с хаотически движущимися в нём механическими монадами). На этой принципиально кривой и в принципе неработающей операционной системе держится (точнее — сыплется) весь современный мир.
Итак, необходимо писать новую картину мира. Практически, образно выражаясь, с нуля. Нет, конечно же, не с нуля, а возрождая и освобождая из‑под спуда весь мощнейший духовный и научный базис всей белой христианской цивилизации. Новая картина мира, новая наука, новое Русское общество могут и должны быть построены на основе Гомера и Платона, высокого неоплатонизма, апофатизма Максима, энергизма Григория Паламы, всеединства Сергия Радонежского и Андрея Рублёва, персонализма Пушкина, универсальной интегральной науки и «государства-университета» Богданова, троичного кода русских компьютеров (легендарная машина "Сетунь", разработанная русскими инженерами в середине 60‑х), цифрового социализма Глушкова, и проч., и проч., и проч. Одним словом, основой фундаментальной, уникальной (и всечеловеческой) Русской цивилизации должна стать своя фундаментальная картина мира.
В частности:
Либеральному принципу индивидуализации (т.е. распада всякого единства до последнего атома и элементарной частицы) должно быть противопоставлено традиционалистское учение о человеке-личности и свободе, основанное на фундаментальной христианской антропологии. Мировоззренческому хаосу современного мира — целостное учение о симфоническом и иерархическом мире-космосе. Европейской академической науке — единая интегральная наука, Академия цельного знания. Цифровому диктату сверхкорпораций (MAGFA) — русская госкорпорация с собственными фундаментальными проектами цифрового управления экономикой и консервативного госсоциализма. Наконец, неоимперским амбициям мондиализма — вечные основания традиционного имперского строительства. Ибо для чего же ещё даны нам наши великие культурные ориентиры, если не для того, чтобы идти за ними царским пушкинским путём — путём абсолютной революции духа?
Восстановление Хартленда
Необходимо указать ещё на одну важнейшую (не с точки зрения высшего культурного строительства, но конкретной геополитики) задачу. С точки зрения строительства имперского — это восстановление единства Хартленда. Путь туда — тот же, что путь обратно. Путь созидания должен идти путём восстановления, шаг за шагом разрушенного. Чтобы восстановить Империю, нужно восстановить её единство. Прежде всего, единство восточной и западной частей Рима. ХХ век начинался братоубийственной войной и уничтожением европейских империй: Русской, Австро-Венгерской, Германской. Очевидно, что путь восстановления должен идти путём обретения нового единства двух народов, духовно наследующих грекам и римлянам — русских и немцев.
Мы уже говорили о глубокой ментальной и духовной близости двух наших народов. Это и не удивительно. Русские и германцы приняли эстафету культурного и цивилизационного строительства у греков и римлян. Мы — как духовные воспреемники Византии, Восточного Рима, немцы — как воспреемники Рима Западного. Но, как грекам и римлянам, нам даны различные дары. Сравним латинский и греческий языки, мы сразу увидим разницу. Первый — простой, логичный и строгий, как строй легиона, — язык завоевания и строительства цивилизации. Второй — сложный, многоцветный, нюансированный, синкретический — язык познания Космоса. Так это определилось и в истории: греки — философы и поэты, создатели культуры; римляне — воины и имперостроители, создатели идеального государства.
Русские и немцы — духовные воспреемники греков и римлян. И им, соответственно их задачам, даны различные дары. Немцы — идеальные воины и строители империи. Русские — созерцатели и поэты. Немцы — идеальны в плане разворачивания логических предикатов и фиксации философских сумм. Русским свойственно познание через вдохновение и озарение. Можно сказать и так: русские — брахманы, немцы — кшатрии христианского мира. В сущности, наша, русских, цель в истории: постигать космические коды творения. И, если бы возможно было так устроить мир, — созерцания было бы нам довольно. Но, поскольку для бытия мира приходится и как‑то обустраиваться на земле, нам порой приходится туго. Вероятно, понимая это принципиальное затруднение, Господь и распределил мудро духовные дары разным народам: одним быть созерцателями и поэтами, другим — воинами и строителями. Так было в античном мире. Так это осталось и при переходе Империи византийцам-ромеям. Наконец, и тогда, когда дряхлеющие греки передали свои духовные инсигнии нам, русским, а функции кшатриев-римлян окончательно перешли к немецким императорам, тысячу лет прилежно занимавшимся строительством западной цивилизации.
Вместе с духовными дарами перешла и божественная миссия: хранить единство христианского мира. И, конечно, как и греки с римлянами, мы его не сохранили. По-другому, наверное, и не могло быть: все силы ада были брошены на то, чтобы разрушить единство христианского мира. Но отсюда же вытекает и главная цель, осознание которой может дать нам Божью благодать и силы на её исполнение. Как уж это будет происходить — бог весть, но факт остаётся фактом: лишь единство Хартленда (союза России–Германии) способно положить конец экспансии нового Карфагена (мира Мамоны), принести восстановление Рима во всей его полноте и мир на всю землю.
Общие выводы:
Нам осталось бросить взгляд назад и ещё раз отметить найденные нами коды Русской души. Спокойное развитие и умиротворённая природа русской равнины дали ей созерцательность и поэтичность (код вдохновения), христианство, Крещение (код Херсонеса, код Владимира) совершило чудо этногенеза, кристаллизовало её этническую и культурную многомерность, ввело в магистральный поток Истории; а славянский язык богослужения (код Кирилла и Мефодия) определил ведущий код русской культуры как культуры сердца. Эта культура сердца, кеносис (осознанная жертва) Бориса и Глеба, апокалипсические краски «Слова о Законе и Благодати» отразили всю многомерность и бескрайность Русской души: её максимализм, безудержность, жертвенность, долготерпение, всепрощение, которые и спустя тысячу лет будут живы во всечеловечности Пушкина, мистических откровениях Гоголя, метафизических безднах Достоевского, «непротивлении» Толстого, вселенских проектах преобразования мира Соловьёва, Н. Фёдорова, символистов, космистов и богостроителей… Из тех же оснований растёт и русское эсхатологическое сознание: устремлённость к последним судьбам мира, заворожённость картинами Апокалипсиса, а ещё более — новой земли и нового неба… Здесь же берёт начало и русское имперское сознание как, прежде всего, великой ответственности за судьбы мира: код катехона, удерживающего. Но те же начала («широк человек, я бы сузил») порождают и русское странничество, богоискательство, равнодушие к миру, успеху, как и вообще нежелание слишком обустраиваться на земле… Как, впрочем, и русскую обломовщину. Ибо только чему‑то по‑настоящему важному готов русский посвятить свою жизнь, только последняя истина достойна мобилизации… «Жизни мышья беготня» вызывает у него уныние и апатию… Отсутствие возможности реализации его сверхпотенциала ведёт к самосгоранию в алкоголе и наркотиках… Лень, мечтательность, тяга к духовной свободе — всё это, в общем, необходимые ингредиенты поэтического склада души. Но — когда они не превосходят меру. И. Ильин называет эту «свободу мечты, столь характерную для русской души», своего рода душевным пьянством, «которое слишком часто ведёт к бытовому пьянству и завершается запоем». Русский склонен упиваться призрачной свободой, которую даёт мечтательность, оставаясь при этом «в мнимости и ничтожестве». Мощным средством от этой болезни духа является пушкинское искусство, которое противопоставляет «душевному пианству» «классическую силу духовного трезвения», «показывает и умудряет, но не наставничает и не доктринёрствует», в котором «нет «тенденции» или «нравоучения», но есть углубление видения и обновление души».
Действительно, русскому претит всякая дидактика, напыщенность его не убеждает, любая выспренная поза кажется ему пошлой. Культура сердца даёт русскому противоядие от всякой пропаганды, рекламы, навязывания партийности, «политкорректности», «новой нормальности» и т.д., его просто физически тошнит от подобного. Какими бы мутными потоками ни заливала пропаганда его сознание, какие бы тучи информационной саранчи ни носились над ним, сквозь все море пошлости высшее поэтическое чутье (если он не упьётся слишком собственной мечтой) укажет ему путь к настоящему, к простоте и искренности и выведет его на свет.
Итак, ещё раз: мечтательность, доходящая порой до безудержности, при недостатке умственной рефлексии и контроле ума; некоторая моральная амбвивалентность (или, скорее, расхлябанность): в широте своего сердца русский часто даёт себе право на мелкие грешки, а порой и совсем не мелкие: хулиганство, разбойство, пугачёвщина — всё это очень в русской природе… Но не так далеко от этого отстоит и тип русского ополченца — непрофессионального военного. Того ополченца, который, однако, всегда готов снять со стены винтовку (или же — достать из сейфа автоматическое оружие) и пойти защищать свой дом, улицу, деревню, село, город, страну, мир. Назовём это кодом Минина и Пожарского, ополчение которых когда‑то спасло страну от развала и заложило основания новой России. Такого рода низовая демократия, право на ношение оружия, отряды самообороны, народная милиция наряду с широким детскоюношеским скаутским движением, в котором молодые поколения поймут значение дисциплины и правильной иерархии ценностей, — должны стать важными маркерами будущего Русского возрождения.
Таковы, пожалуй, главные русские качели между упоением «бездны на краю» и служением высшему, которые, хорошо это или плохо, у русского всегда рядом.
Да, русскому свойственно увлекаться и бросаться в бездны (или — кипящий котёл с головой), из которых его, однако, до сих пор выносил Бог, вообще любящий безоглядных и сумасбродных. Не гасите духа… Оставь мёртвым погребать своих мертвецов… — да, это о русских. («Россия управляется самим Господом Богом, иначе непонятно, как она вообще до сих пор существует», — Граф Миних). Кстати, и русское юродство — столь же уникальное в мире явление, как и русский кеносис.
Итак, культура сердца, код благодати, а не закона, вдохновение и жертвенность заложили те основы Русской души, из которой выросли её максимализм, эсхатологическое сознание, способность к мобилизации, те ключи, из которых взяло начало течение широкой, всё более расширяющейся реки Русского духа, впадающей в океан Всечеловечности, Абсолюта, где всё или ничего, пан или пропал, любовь, которая «всё стерпит, на всё надеется, всему верит, всё переносит», где в горниле исторических испытаний, имперского строительства, разрушений до основанья и новых строек рождался и продолжает рождаться народ всемирной симфонии. Что ж, где великий свет, там и самая глубокая тень. Всю свою историю русские идут меж своих бездн, и каждое новое поколение как будто заново отстраивает себя и мир вокруг. Это предстоит делать и нашему поколению, и тем, кто пойдёт следом. И о чём русские и должны молится в этой связи, так это о том, что бы Бог не поскупился для них дарами духовного трезвения и различения духов…
Наконец, в заключение, ещё один важнейший руский код, о котором мы не упомянули, хотя он всегда имплицитно присутствовал в нашем повествовании и который является прямым продолжением (или началом) вдохновения, упоения — первых в нашем ряду «аффектов», «страстей» русского сердца. Мы, конечно, говорим о радости — очень древнем, пра-славянском корнеслове и, может быть, главном русском слове-чувстве вообще. Об этом удачно высказался однажды покойный К. Крылов: «Для русских “главным позитивным чувством” является РАДОСТЬ. Проверяется это, кстати, легко. Чтобы понять, какое именно слово для культуры главное, достаточно спросить, что ощущают души в раю. Для русского сказать, что души в раю “наслаждаются” (что нормально для мусульманина) — язык не повернётся. Как и сказать, что они там “нежатся” или “расслабляются”. Даже “блаженствуют” — немного не то, несмотря на церковное одобрение этого слова, потому что для русского “блаженство” — это “отмокать в тёплой ванне”. Но вот сказать, что души “Богу радуются” — это значит попасть в точку. Слово это… при всей своей простоте, трудно переводимо и даже трудноопределимо. Во всяком случае, это не “веселье” (которое у русских ценится, но гораздо ниже, это “радость низкого уровня”), не “расслабление”, но и не “удовлетворение желания” (в котором всегда есть что‑то тёмное и грустное — галеновское post coitum omne animal triste est и всё такое). “Чувство победы” — ближе, но не то. Если уж как‑то описывать настоящую радость — это наполненность силой, состояние “охоты” (поэтому с “радостью” не прямо, но прочно связаны слова “радеть” и даже “рожать”). Если коротко, то радость — это когда каждое движение (физическое и душевное) волнует и побуждает к действию, “хочется продолжать”. “Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить” — так любо, что и умереть не страшно».
Да, именно так. Радость — это, возможно, самое русское, самое главное слово вообще, которое, подобно солнечному кругу, вбирает в себя всё, о чем мы говорили в этих публикациях.
Из цикла очерков "Народ всемирной симфонии"
Публикация: "Изборский клуб", № 9 (85)
