КАЛЬМИУССКИЕ ВЕСТИ.
Из города-бродяги, оцелованным Солнцем.
…Но мне надо хоть раз в году
Убежать на край света…
Андрей Никитин.
Чутким стало сердце. К настойчиво преследующим, по пятам, призвукам наваждения.
Нежно и трогательно ласково обволакивающим мысли южным суховеем этого, год 2020, Донецкого лета. Скользяще-медленно уходит оно в уготованную ему природой Вечность.
Кто направляет его, кто указывает ему путь? Тихо, невзначай, мило-тревожно настороженному затишью. Взволновано оно ожиданием долгожданной встречи с медленно, но уверенно приближающейся к нему неизвестностью. И, в оправдание данности происходящего, поспешно и, с плохо скрываемой унылостью непоправимой безысходности, упрямо оглядывается на прошлое. Незыблемо вечное.
Отчего устойчивой туманностью дальних космических галактик виделась будущность совсем недавно. Да слишком далеко наперёд исчерпан лимит чувственного заблуждения. Насквозь усмирённого и прогретого светлым и солнечным дыханием большого города. Степного города-бродяги. Который неразрывно, давно - по-родственному, сросся со судьбами миллионов. Людей, его населявших в прошедших годах. И, всяко, гладко-негладко, живущих в его теперешней истории.
Закономерность последовательности. Есть у неё устойчивые берега людской оседлости. В моём городе их – не счесть. В однажды бывшем, не до конца вызревшем миллионнике-Донецке. Запутано густо пересекаются здесь удачи-неудачи друг с другом. Гудят гулом кем-то продуманно неизбежной устремлённости. В ту же невидаль бегут по магистралям жизни полноводными потоками события. Перенасыщенные не могущими быть разделёнными на части человеческими судьбами. Часто – видятся они затихающими струмками-ручейками. Чтобы угомониться, однажды, островками степенности. На каждом, и затасканных бодрящих лозунгов не надо, – ощущение живучести тайных предположений о грядущем. И привлекательно театрально оживлённые Богами мифы о бессмертии мыслетворения. О настоящем. Всё соединено между собой мало заметными перемычками сиюминутной мгновенности. Нет узелков неожиданности. Нет неудобных, по смыслу, вопросов на полотне влекущего к себе, неразрывно связанного, и с моей судьбой, времятворния.
У сомневающихся и у подверженных устойчивым, а, может, и буйным болезненным сомнениям, они, эти многокрасочные сказочки для взрослых, много значащие, в своём скрыто-сопутствующем осмыслении, отличаются истончённой хрупкостью единства. Но выживают-таки, они, эти трёхгрошовые памфлеты. Как закон преемственности жизни - на пересечениях, на пролом!, убеждённости всегда правых. Или тех, кто, интуитивно предчувствуя будущее, упрямо и настойчиво продвигаются вперёд. Не глупея, от преследующей их последовательности пережитых пьянящих заблуждений. Продолжающих, однако, шумно блуждать в воздухе приевшимися галлюцинациями осточертевших плебейских фейерверков. И, привычно, можно сказать, продолжающих двигаться. К звёздам.
Но так…, чтобы внадрыв…! Чтобы истошно задело! Чтобы - стальным напором зуда отчаяния проникнуть в гармонию головокружительных виражей всепонимания… Нет. Чего-то не хватает…
Может, в названии?
Ну не Большое Яблоко, как каменный заокеанский, ежесекундно скоблящий небо крышами своих высоток гигант, бурляще густо обетованный человеческий муравейник Нью-Йорк сити. И что?
И не гордая красавица Прага, с равнодушным холодным сердцем, как говорят очевидцы, надменно взирающая на толпы очумевших от её средневековых красот туристов. С рабской готовностью вечных почитателей, пресмыкающихся перед не стареющими в веках красотами. Самозабвенно ползающих на коленях, перед святостью извечно необходимого им обывательского изумления. Подобного странной Чеховской фразе о правде, которой - нет. В равном смысле банальной и щемяще возбуждающей воображение. Своей возможностью быть.
И далее. Не вольнолюбивый Прибалтийский Гданьск. Подозрительно-воинственно настроенный, чистотой холодного морского бриза пересытившийся.
И не Ростов-папа. Попутчик наш, Донецкий, по жизни. Живущий по соседству добряк-забияка. Правда, чтобы до него теперь добраться – надо нынче на кордонах, от него отделяющих, несколько бесцельных, жизнь укорачивающих часов потоптаться-потомиться.
И не Одесса-мама. А шо такова? Третий, по величине, город Украины. Город шикарно-головокружительно цветущих акаций, у самого синего Чёрного моря. Да ради бога, приезжайте, жадно лапайте глазами такую невыносимую красоту! Тратьте ваши деньги! Да магического блеска Одесской удачи, которую прилично иметь только одесситам, покладите себе в уши эти слова, с собой не увезёте!
И не порт семи морей, каковой задиристо-гордо величают гостеприимную красавицу Москву. Ну пошутил так когда-то, прикольно, лирик-шестидесятник Булат Окуджава, о скунодно-жалостливо полюбившемся ему городе. И, заодно, славно утихомирил коротко срифмовавшимися словесными почестями цифру семь, одну из сакральных на Руси:
Не бродяги, не пропойцы,
за столом семи морей
вы пропойте, вы пропойте
славу женщине моей!
…О славе говорить приятно. Особенно, когда славным вечным праздником зовётся город. Который всегда с тобой. Это – прелестный и вездесущий Париж, любезно трогательно, на века, запечатлённый Эрнестом Хемингуэем в поэтической, городу тому посвященной прозе. Париж, населённый в бытность писателя, и Гертруда Стайн не забывается, потерянным поколением. Беспечно увлёкшимся когда-то вальсом, сильно отдававшим презренной легкомысленностью ничего не делающих людей. Томившихся мозговые жилы рвущих бездельем. Тайком позёвывавшим, на хорошо знакомый, любезно приглашавший присоединиться любого, того желавшего, к танцующим, на счёт раз-два-три. Или просто понаблюдать за затанцевавшимися. В омуте добровольной отрешённости от действительности, пропитавшейся элегантной самозабвенно-роковой увлечённостью танцами. Без малейшего желания это понимать. И оказавшимися, как закономерно преданными своими легкомысленными увлечённостями, у преддверия Второй Мировой войны. Годами кровопролитного существования, в вакууме сознательных разрушений и смертоубийств, перекроившей мировую историю на вкус и цвет новых жизненных ощущений. Образца – середины XX века.
Объяснить, что это такое, скрипящая на зубах горечь безжалостного душегубства, в начале XXI, теперь, лично засвидетельствовав такую данность, возможно. Тень её, зловещая, и ещё более, от затянутости своего нескончания, потяжелевшая, так, что провисла она над землей лохмотьями расстрелянных многолетним взаимотеррором облаков, издырявила долго терпящее весь этот беспредел Небо.
Одно лишь солнце в силах разогнать мрак помешательства, над моим городом. Тьма животного мракобесия, всегда бывшего присущего людям, всегда, однако, боится солнечного света.
А каково им быть? Необычным Степным Городом-Бродягой? Каким и есть нормальный, никогда не скулящий о милостях-подачках работяга-труженик Донецк. Теперь – город Герой. В затянувшемся, седьмой год к ряду, непримиримом конфликте братоубийственного противостояния. Одно только это слово – братоубийственное, наделённое эмоциональностью насильственного варварства, и во всех падежах его склонения – заставляет сердце стучать сильнее. Трансформирует страшное, по своему смыслу, прилагательное – в колюче стойкое состояние напряжённого мышления. Стало оно, с дополнительными, близкими, по значению, словами, сенсанционно-удачно тиражируемыми в современном информационном пространстве, синонимом-обличителем человеческой жестокости. Без труда порождает она войны и конфликты. Как правило, кровавые. Особенность последних лет – конфликты затяжные. Тошнотворно долгоиграющие. Насквозь пронизывающие окружающее пространство убийственной и неизлечимой эпидемией нравственного уродства. В своей заразной чумовой прокажённости, на корню уничтожающей добропорядочность нравов. Успешно, однако, посевая в человеческую общность, единственная “добродетель” многочисленных адвокатов зла!, семена вражды. А дурное дело, как оказывается, дурными же всходами, по-прежнему, и продолжается.
Который год признаЮсь ему, время того требует, моему любимому городу в обожании. Густо, правда, перемешанным, иногда – просто не вздохнуть и не продохнуть, с глубоко печальным сочувствием его трагической судьбе. Слизисто-липкой паутиной, сотканной из скучно серых серпантинов, как одного непреодолимого перевёртыша величайшей человеческой трагедии, парящей над Донецкой степью. Перебивающей своим клейким и неослабевающим напором многолетнюю энергетику постоянства Донецкой собаче-двужильной выносливости.
И, в самом деле, сущность Донецка, рабочего города, без претензий закостенелого порочного повесы, так обожаемого иноземными туристами, создана природой исключительно для свершений трудовых подвигов: годами-десятилетиями долбать-кромсать кромешную тьму адово-угольного нутра, чистилища грешности Земельного подземелья. Накалять воздух раскочегаренным в мартеновских печах металлом, сеять хлеб, клонироваться-размножаться, чтобы растить смену шахтёрам и металлургам. Всё это вместе – гремуче-ехидное милосердие его рабоче-крестьянской судьбы: пахать, не поднимая голов, трудиться, горбатиться на благо… Да всего, что есть словесно-духовно осязаемым. Одним словом, батрачиться: во имя Отечества, во славу Родины. Во ознаменование – и дальше, по списку отжившей своё ненужности. Потянувшей за собой, в пропасть позорно состоявшегося раздора, миллионы людей. Всегда, по-прежнему, готовых верить в красивые слова. О благополучии, о счастье, о процветании. Особенно этим проникаешься, когда кричать эти –вопилки-кричалки охрипло-надорванными голосами. Сопровождать их резкими, но верными жестами, заставляющими содрогаться обалдевшее от их действенного напора сознание. И, широко распахнутыми глазами, горящими, от разыгравшейся переживаемой внутренней страсти, до спазм в горле, следить за их воображаемым полётом в пространстве.
…Совершенно изумительная, неповторимая картина нескончаемого лицедейства…
Но... валят… За просто так валят такую гигантскую рукотворную махину. Запутавшуюся, куда намеренно-нечаянно её столкнули, в лабиринтах своей привычности. В бесчисленных повторах навязанной тупости приевшейся ограниченности. Давно утратившей злобу дня. Но наблюдают, бездарные знатоки-наблюдатели, с тяжестью праздно окаменевшего интереса на их нервно-истерических лицах, за тем, как позорно безжалостно крошится-разлетается, по сторонам, весь угольно-металлический остов. Выпестованный, облагороженный, уравновесившийся в Донецкой истории зодческим ваянием людей, признайтесь, Небеса!, не случайно оказавшимися здесь. В Донецке.
С красивым дополнением к своему названию, Донецк - город роз, жил город во времена Советского Союза. Там, в том «дисциплинированном бандитизме”, как обозвал ехидным голосом то советско-социалистическое время один тогдашний состоявшийся авторитет, обрёл он свою, долго сохранявшуюся идентичность хорошо развитого промышленного города. Возглавлял тогда все, происходившие здесь события Владимир Дегтярёв. Летом этого года – сто лет со дня его рождения. Не символическая памятная дата, в спайках пространства и времени. А железобетонная юбилейная веха в построении и ныне действующих всех систем городского жизнеобеспечения.
С трудом понимается, что в бытность Владимира Ивановича городским, по-новому, головой, в ведении Донецкого совнархоза находилось 1068 промышленных предприятий. На которых было занято более одной трети всех рабочих Украины. И одновременно ему был передан ряд предприятий Крымской области. В результате, Донецкий экономический район стал добывать тогда более полумиллиона тонн угля в сутки, что составляло 90 процентов добычи по республике и одну треть(!!!) по Советскому Союзу.
Донецкий совнархоз практически стал промышленной основой Украины.
“В то же время, не без подвижнических усилий В. Дегтярева, началось создание в Донецке крупнейшего научного центра, ориентированного на подъем промышленного потенциала Восточно-украинского региона.
В 1959 г. в Донецк из Харькова был переведён институт советской торговли. 25 апреля 1960 г. крупнейший и старейший вуз города – Сталинский ордена Трудового Красного Знамени индустриальный институт – был реорганизован в Сталинский политехнический институт. К концу 1965 г. в Донецке действовал 21 научно-исследовательский и проектный институт, 22 высших и средних специальных учебных заведений.
В связи с осуществлением в больших масштабах промышленного и гражданского строительства значительно расширилась территория городов и поселков, выросли новые населенные пункты, что привело к расширению электротранспорта по перевозке трудящихся.
За годы семилетки в 1966 г. включительно протяженность трамвайной линии увеличилась на 118,3 км, или на 40%, троллейбусной – на 38,7 км, или в 1,9 раза больше, чем в 1958 году. Большое внимание было уделено строительству объектов коммунального хозяйства. К началу 1958 г., когда В. Дегтярёв только перешел работать в Донецкий обком партии, в области сложилась критическая ситуация со строительством и вводом в действие водопроводных и канализационных сетей. Под угрозой оказалась возможность ввода в эксплуатацию значительного массива жилой площади. К 1965 г. ситуация коренным образом изменилась. Протяженность водопроводных сетей за 7 лет увеличилась на 126,5 км, канализационных – на 103,4 км, газовых – на 104,2 км. Столь значимые темпы перемен были результатом того, что Владимира Ивановича всегда отличала высокая ответственность, обязательность перед трудящимися и жителями области, что являлось главным в его каждодневной работе.
В 1967 г. на Всемирной выставке в Монреале «Экспо-67» в разделе «Угольная промышленность» труд шахтёров СССР представлял Донецк. На шестиметровом поворотном круге была смонтирована панорама современной крупной донецкой шахты, технически разработанной рядом НИИ Донецка.
В 1978 году Донецкому ботаническому саду была вручена золотая медаль ЮНЕСКО за работы по промышленному озеленению города.”
Из исторических хроник Донецка.
…Озаботившись желанием вникнуть во все эти цифры, я обомлела: и это всё было в моём городе? Больше, мягко и трепетно, и по сей день, воспринимаемым, по его ассоциативным связям с кустами роз… Но, всё же, именно так всё и было. В совокупности с реальными достижениями, привычно казённое слово из прошлого, во всех, абсолютно во всех сферах многолетней живучести Донецка.
А потом, в сумеречных рассветах новейше-разрушительного, неизменно – кровавого, времени, как-то хитренько-лукаво прозванным перестройкой, призывавшей не идеализировать Советский Союз, удалось люду, разгорячённому обещаниями, о ещё более прекрасном, от добра добра разве ищут!?, сломать, как в угаре варварского скотского загула, несчётно тонный стальной хребет Донецкого процветания. Пожалуй, это – тот самый случай, когда заключать смысл этого короткого слова – процветание - в кавычки презрения, равносильно намеренно совершаемому преступлению будет подобно.
Деребан страны, удушение развращающими байками о мифических преимуществах разгульно-беспутной демократии всех, бывших советских, как отписанный индульгенциями вседозволенности общественно-гражданский террор, мегатонной кувалдой разрушения - против всего, что было когда-то условно дорого сердцу, свершился.
Момент его бурного завершения, без описательных подробностей и среди всего прочего, почему-то ассоциируется с постройкой в центре Донецка аляповатого кафе, типа, шантан, в духе жадно обожаемого провинциалами показного дорогого Парижского шика. Правда, без бесстыдно скачущих в затемнённом кафешном нутре полуголых шансонеток-певичек.
МИЛЛЕНИУМ, треугольно-плиточно-форменное Донецкое новоявление, по каким-то причинам, не посмело развернуться багато, как кажуть на Украине. Широтой показной новобуржуазно-щирой бравурности застолбиться в Донецком пространстве. Тужилось оно, тужилось, да основательно, всего лишь, местечковой ограниченностью укрепилось, как бельмо на глазах, на центрально-городском бульваре. Имя Александра Сергеевича Пушкина гордо носящего.
Реконструкция бульвара, или процесс его перевоплощения из прямолинейно упрощенной версии места добровольного скопления советских граждан, для их дальнейшего беззаботного времяпрепровождения, завершилась построением оазиса осовремененного, много комфортного вместилища всех, жаждущих отдыха. И дорогих развлечений. Непременно, здесь и теперь – рестораны и кафе. Непременно – с нагнетающим вокруг себя зловонность много раз жарено пользуемого растительно-животного масла. В математике от перемены мест слагаемых сумма числительных не меняется. В жизни – от перемены общественно-гражданских формаций хорошо обжитые в поведении лукавых граждан привычки – вообще не меняются. Особенно – в некогда советском, теперь – в буржуйском общепите. Отдающим чёрной прогорклостью извечной плебейской изворотливости. Когда трещат кассы-калькуляторы, ежедневные дивиденды подсчитывая. В наступивших временах отменно развитого лизинга, с последующим сублизингом, подкреплённым маржинальной торговлей, с прибыльно откатными торговыми схемами. И межрегиональным кредитованием. Итог: как платиновые швейцарские часики, окроплённые россыпями ослепительных бриллиантиков, на густо татуированных руках новых экспроприаторов, наконец-то, во всю мощь стремительно развивающегося богатства, в который раз!, бальзамом стихии желанного собственничества – кто были никем, те стали всем!!!, заработали словечки: время – деньги!
На гора, давай, Донецк!!!
Весьма отрадно, что, одновременно с погружением общности новых свободных граждан в заводи новейшего мышления, разительно менялся и облик города. Начало это происходить как раз то время, когда бразды его правления оказались в руках Александра Лукьянченко. Новаторского, по его видению, всего происходившего перед его взором. И, вполне успешно всего, им осуществлявшегося, сравнимого с цельно-яростным историческим прорывом в будущее незабвенным Петром I. Осмелившимся, ярко красочной прямолинейностью новых многоэтажных высоток, громко-радостно, дерзко-отчаянно(!) взметнуть Донецк к небу. Одним махом капиталистического энтузиазма перепрыгнуть окаменевшую горбатость угольных терриконов. Чтобы прорвать многолетнюю отсталость успокоенности, медленно впадавшей в омут захудалого захолустья. И ворваться, всем славным градом-бродягой, дружно-весело(!) в реалии нового времени. Смело возвыситься на своих ногах. Не примерный же провинциальный городишко-простак.
Но распрямивший свои плечи благородный нувориш. И стал он:
Не полу-милорд, не полу-купец,
Не полу-мудрец, не полу-невежда, и больше - не щипач, умелый,
И не полу-подлец, но оправдалась надежда,
Что – стал он полным, наконец.
В перспективе свершившихся Донецких перемен, икра - на белый хлеб, правда – не у всех получилась, но, если про жизнь, то простительно, не грех, и поиграться с поэзией Александра Сергеевича. Пушкина, свято-преданно почитаемого в Донецке.
…Гениальная простота новизны. Она замечается, когда уже не звучат фанфары празднеств в существенном мире. Когда жизнь – всего лишь продолжается. Рассыпаясь по улицам города, в котором живёшь, воспоминаниями о пережитом. К слову, триумф Донецка в 2012, когда во всей своей обновлённой красе прорвался город в атмосферу футбольно-европейского олимпийского братства, возвысил его на высоту пьедестала мировой цивилизации.
Рукотворно-прочной. Авансом миллионных денежных вливаний, в городскую инфраструктуру, знаково-мощно и комфортно облагородивший его внешний вид. Единственный раз оправданно скажу: стихийное цунами стремительного исторического Донецкого перерождения вошло в соответствие с мировой техногенной революцией. Никак не могущей оправданно внедряться в забитое провинциальное захолустье. Не ставится знак равенства между заторможенностью убожества и прогрессом всестороннего развития человеческого общества.
Всего пару лет, как длилось недолгое счастье комфортно-инновационного процветания: обновлённые городские и загородные дороги-развязки местного напряжённого транспортного движения, стадион ОЛИМПИЙСКИЙ – забили Европе баки!, новые массивные парковые зоны, знаменитый парк кованных фигур, жилые многоэтажные новостройки, светло-солнечно реконструированный железнодорожный вокзал, новый современный аэропорт. Взлетно-посадочная полоса - самая длинная в Европе. Длина - 4 км, ширина 60 м. Открывали ее в 2011-м году Разработчики давали гарантии, что теперь в шахтерской столице смогут принимать любые типы современных самолетов, включая гигант Ан-225 "Мрия"…
Мрия-мечта канула в Лету. Придёт год 2014-ого, как будет совсем скоро разрушаться вся эта взлётно-посадочная махина. Вместе с наземно-подземными постройками самого здания мало пожившего, нового Донецкого аэропорта… Его сегодня – нет. Есть – призрак его былого современного совершенства.
А до того, пока не наступила точка отсчёта, со дня начала Донбасского кровопролитного конфликта, и, пока оружие не расчехлили… По крайней мере, в том, успевшем пободрствовать, во врЕменном, условно-допустимом “пока”, сказочно приятно помолодело и повеселело лицо города.
Не могли такие перемены не сказаться и на дончанах. Возгордившихся своим Донецком. Думается, не в полной мере успевших сказать об этом его тогдашнему голове: Александру Лукьянченко. К слову, последним штрихом в деле городского благоустройства которого, оказался памятник ДРУГ. По инициативе Александра Алексеевича Равилем Акмаевым, Донецким художником-скульптором, картинный замысел его же картины ДРУГ был переосмыслен в бронзе. Отливалась скульптура в Харькове. В последние месяцы перед началом Донецкой блокады. Добиралась она из Харькова в Донецк усилиями неистового Равиля. И было это уже то время, когда дорога следования бесценного для Донецка груза, из Харькова в Донецк, была люто-озлобленно, точечно-стихийно утыкана военными блокпостами. А в осиротевших полях, как во времена Второй Мировой войны, грозно притихли кровожадные танки. Нацеленные своими дулами в донбассовцев. А Лукьянченко, лично, благодарил харьковского шофёра, который благополучно довёз на своей машине ДРУГА в Донецк.
Вот это да… Присвистнул обалдевший шофёр… Не предполагавший, что ДРУГ, тревожно-отчаянно добравшийся, на стыке исторического излома, до Донецка, станет не тривиально-бытовым украшением одной из городских Донецких улиц. А окажется очень важной составной частью большого, гордо держащего свою осанку города-работяги. Очень напоминающего сегодня благородного степного бродягу. Устремлённым взглядом своих многочисленных окон в своё будущее…
Что добавить? Сиротствует-бедствует Донецк. А скульптура ДРУГ чертовски красиво вписалась в городские масштабы. И стала, вполне заслуженно, визитной карточкой сегодняшнего Донецка. Настоящий друг – всегда остаётся надёжным и испытанным другом. Что означает – на долгие года. На всю, оставшуюся Донецкую Вечность.
…А потом, когда скоропостижно переменилась судьба города, когда карточными домиками осыпались в небытие его густо населённые окраины, когда население шахтёрской столицы сократилось до предела в 500 000 человек (эту цифру вычислили по количеству вывозимого из тогдашнего города мусора), пришла в город страшная беда: голод. Закрывались-обескровливались предприятия, люди теряли средства к существованию, более полугода не выплачивались пенсионерам пенсии. Знаю случаи, когда не на что были захоронить умерших. Когда квартиры одиноких стариков вскрывали: страшно обозначивались они в подъездном пространстве трупным запахом тихо и беспризорно ушедших в мир иной старцев.
И тогда, на гребне провальной Донецкой безысходности, заработал в Донецке штаб Рината Ахметова ПОМОЖЕМ. Безвозмездная продуктовая помощь, совершенно безвозмездная, предназначалась каждому, совершенно – каждому, без исключений пенсионеру, достигшему возраста 60 лет. Не нужны были кипы подтверждающих личность документов, с дублирующими их ксерокопиями. Не нужны были изнурительные хождения по кабинетам, чтобы доказать, что ты – это и есть ты. И никто другой.
Работал механизм благотворительности очень просто. Для продления его последующего движения надо было прийти в пункт раздачи помощи, по несколько – в каждом районе города, с паспортом. Зарегистрироваться. И сразу же получить причитающийся тебе первый пакет продуктов. В этот же, первый приход выдавался талон, для обретения следующего пакета с продуктами, в следующем месяце. Да. Это были пакеты с продуктами, весом – более 10 килограммов. Включавшими в себя разнообразие круп: гречневой, пшённой, рисовой. Добавлялись вовнутрь огромных, тяжело отлитых целлофановых пакетов, с далеко видной надписью ПОМОЖЕМ, на каждом, по пару килограммовых пакетов сахара, пачка соли. Присутствовали в пакетах и пачки со спичками, толстые домашние свечки. Обязательно – бутилированное подсолнечное масло, баночки с рыбными консервами, пара банок мясной тушёнки. А к праздникам – находили пенсионеры в своих пакетах и коробочки конфет…
И, что примечательно, если не могли старики лично прийти в пункты помощи, за своими пакетами, это мог сделать любой другой человек, иногда – не имевший никаких родственных связей со стариками. Но имевший право получить ПОМОЩЬ, по предъявлению паспорта её владельца. Без предъявления своего собственного паспорта.
Впечатляющей была картина, это надо очень хорошо и нравственно осмыслить, писаная в истории Донбасса немощными вздохами-выдохами пенсионеров. В упрямо точной, тоскливо-замедленной закономерности тех кошмарных, насилием тогдашней душераздирающей истины пролетавших над Донецком лет приевшейся. Навсегда запомнившей стариков, тянувших к себе домой, по улицам города, на истаскавшихся, в понемногу забытом перестроечном времени, двухколёсных тележках, такое продуктово-халявное добро. Иногда – по несколько пакетов: за себя и за того, кто уже только и жил, что в стабильно лежачем, валидольно-корвалдийном, ставшей для них нормой физического бессилия положении.
Теперь – самое время вспомнить: С трудом понимается, что в бытность Владимира Ивановича Дегтярёва городским, по-новому, головой, в ведении Донецкого совнархоза находилось 1068 промышленных предприятий. На которых было занято более одной трети всех рабочих Украины.
И теперь, значится, в 20-х годах XXI столетия, вся эта треть всех рабочих Украины стала одряхлевше износившейся человеческой массой. Большая часть которой, 70-80-90-летние старики, те, кто ещё не ушли в мир иной, и не уехали из города с началом здесь, на его окраинах, широкоформатных боевых действий, выживали благотворительностью. Силою вовремя подоспевшей продуктовой помощи. Очень хорошо, когда в семьях было два пенсионера, кормивших своих детей и внуков. Если те не покинули город. Несколько лет продержались старики на плаву, пропитанном целево направленной Ахметовской помощью. Спасшей их от голодной смерти.
Из России шли в Донецк гуманитарные конвои. Со строительными материалами и лекарствами. И с продуктами – тоже. Первый автоэшелон, из десятков КАМАЗов появился в Донецке в ноябре 2014 года.
Странное единство абсурда. Переполненного бедственным разрушительным коллапсом Донецка. И медленно, день за днём, всё более переполнявшимся, оседавшим в тяжкое осмысление всего в нём происходившего.
Пожалуйста, секунды тишины. Чтобы понять. Как страшен голод в опустевшем, переставшем выполнять свои общественно-организующие, жизненно необходимые функции городе. Безоплатно-безвозмездно продолжавшим своё существование в реалиях гуманитарной катастрофы.
Понемногу она сошла на зыбкое “нет”. Когда, в апреле 2015 года, началась выплата денежных пенсионных пособий. Совсем скоро, после объявления о возможной просроченности продуктов, в Ахметовских пакетах, печально завершилась и эпопея их распределения, среди пенсионеров.
Но, сразу же, почти вдогонку, было объявлено: отныне, усиленная продуктовая помощь пойдёт из России. Она, действительно, идёт. Не для всех, с блокирующими её получение многочисленными унизительными исключениями. Для её получения надо признать себя абсолютным недееспособным калекой, не могущим, наверное, и мыслить – тоже. Подкрепив такую проголодную унижающую человеческое достоинство “смелость” обилием справок и сопутствующих им ксерокопий. Да разве жалко!? Пакеты макулатуры – “добро” бюрократической современности, заполняющее кабинеты кипами спрессованной бессмысленными листиками пыли. Особенно, когда одинокая старость – несовместима с истинным сочувствием в промозглом климате психологического отчуждения.
…
Сегодня в Донецке - солнечно! Как всегда, очень спокойно. В центре. Но напряжённость военного противостояния, на его окраинах, мобилизует память: помнить!
Силой созидающего памятного воображения хранить в сознании происходившее не только с нами самими. Но и с нашими предками. Как видится, временной отрезок, с конца ХХ столетия – начала XXI-ого - уже стал историей. С полузабытыми, для современников, событиями. С вяло вспоминаемыми именами.
Но память, при желании помнить, не так уж и коротка.
Слова о прошлом не исчезают. Слова о прошлом – всегда свидетельства. Как эликсир чистоты, призванный волновать совесть. Должна она быть духовным завещанием одного поколения другому.
Чтобы становление новых человеческих душ укреплялось потенциалом способности противостоять злу. Признавая, каким многолико-коварным есть этот супостат, кормящийся исключительно ложью. Вперемежку с изворотливой ничтожностью, её порождающей. Это – то самое простое, на что уходят годы познания.
P.S. Не выкинуть из головы ни одного дня пережитой Донбасской трагедии. Но и не забыть беззаботного счастья предшествовавших им лет. Странным образом оказавшихся одним и неделимым целым: днём традиционного празднества города Донецк, 30 августа, 2020 года. Совпавшим с днём рождения Александра Алексеевича Лукьянченко.
Немногим ранее – в городе отмечался 100-летний юбилей со дня рождения Владимира Ивановича Дегтярёва.
В июле – малая круглая дата: 15-летие Фонда Рената Ахметова ПОМОЖЕМ.
История Донецка – прошлая и настоящая. Как эстафета нетленного памятства, в будущее. В котором есть место для тех, кто будет творить его дальнейшую историю.
Началась она, не забылось?, 151 год назад, с приездом в этот край англичанина Джона Юза. Продолжилась – руками и мозгами наших, Донецких, которые слетались сюда со всех концов Земли. Они, искатели доброй доли, бесстрашные космополиты новейшего времена, были зачинателями Донбасского человеческого братства. Которое, к великому ужасу, дало сбой. Неблагополучно разделившись.
Что-то случилось. Произошло. Что не помешало всем, не только здесь, начать медленно сходить с ума.
В ослепительно ярком сиянии Донбасского степного солнца…
В глухой тишине обречённости… - немощь слов. В бесконечности братоубийственного раздора.
С уважением, Людмила Марава. ДОНЕЦК!!!
День города Донецк – последнее воскресение августа.
С праздником всех ДОНЕЦКИХ!!!
