Мы учимся
А на следующий день – был уже вполне полноценный школьный день – три урока: письмо, арифметика и чтение. На письме мы ничего не писали, а только расчерчивали параллельными линиями силуэты овощей и фруктов. Мне эта работа показалась какой-то малышовой, недостойной высокого звания школьника, но я, разумеется, помалкивала.
На чтении выяснилось, что читать практически никто не умеет. Впрочем, этого и не требовалось. Выучили мы парочку букв. Мне это тоже показалось какой-то дурью: читать в букваре «уа» и «ау». «Уа» кричат бессмысленные малыши, мы что – новорождённые что ли? Я читать умела и читала книжки, но, поскольку в те времена принято было уважать взрослых и вообще всё происходящее, я помалкивала и делала, что полагается.
В один из первых дней сентября было назначено родительское собрание. Сообщили так. Мы подходили по одному к учительнице с тетрадкой, показывая какую-то свою работу (что-то мы раскрашивали, кажется), и учительница писала красными чернилами, что такого-то числа во столько-то будет «родит. собр.». Пошла моя мама. Вернувшись, сказала, что учительница понравилась: строгая. «Строгая» - это в те времена было знаком качества. Учительница, по словам мамы, сказала, что дети к школе готовы неважно. Что это значило – я не поняла. Мама, по-моему, тоже.
Велели сшить «кассу» для букв и слогов. Почему её надо было шить? Продающиеся в магазинах казались нашей учительнице неудобными. Они и впрямь были неудобными: засунуть карточку в картонный кармашек и потом вытянуть из неё букву было нелегко. Бумажки мялись и даже приходили в полную негодность. Сказали, что надо сшить кассу из материи – что-то вроде полотен с кармашками, куда засовывают в быту мелкие предметы: их часто вешают на внутренней стороне створок шкафа и сегодня называют органайзерами. Сейчас что-то такое продаётся, а тогда, понятно, шили сами. Так что сшить кассу для карточек было пустяком, все умели. Моя мама это сделала без труда и очень быстро, обтянув коричневым сатином картонную обложку от моего альбома для рисования. Буквочки написать на тёмной ткани не получалось, и она велела мне наклеить бумажки с буквами. Я взяла клей БФ-2 и наклеила, даже довольно ровно. Только у меня была касса с твёрдым каркасом, у остальных – мягкая.
На уроках письма и чтения мы складывали из букв слова. Были там и слоги: ма, ра и т.п.
На перемене произошло интересное событие: старшеклассники втащили в класс большую двуручную корзину с яблоками. Учительница сказала, что это из школьного сада, и мы тоже будем работать в этом саду. Яблоки как таковые никого не впечатлили: у большинства были свои сады и там точно такие же яблоки, но корзина внесла некоторое разнообразие в нашу взрослую жизнь. Мы расхватали яблоки и принялись их жевать, а мальчишки и пуляться ими, что было тотчас пресечено учительницей. Разумеется, никто не заморачивался, мытые яблоки или нет (разумеется, нет).
За яблонями в школьном саду, действительно, ухаживали ученики под надзором учителей. Эта задача облегчалась тем, что многие это умение приобрели в семьях – и учителя, и ученики: большинство жили в деревенских домиках с садами. При этом учителю биологии прямо-таки вменялось в обязанность возглавить работу по саду. Да и учительниц начальных классов обучали основам садоводства. Считалось (и не только считалось – так было): учительница, приехав на место работы, возможно, в новую школу, построенную где-нибудь в дальнем колхозе, должна уметь развести там сад. С нуля. Одна старая учительница рассказывала: их в педучилище даже учили прививать яблони, не говоря уж о правильной обрезке. Яблоням в послевоенные годы придавалось огромное значение, их сажали вокруг школ, больниц, на всяком свободном месте. Идея была правильная: сделать так, чтоб яблок - источника естественных витаминов - стало вволю для всех. «An apple а day keeps the doctor away (яблоко в день – не нужен и доктор)», - гласит английская пословица, и это очень правильно. Яблоня традиционных сортов растёт и плодоносит многие десятилетия, так что затея была правильная и перспективная. И очень воспитательная.
Нет ничего более воспитательного, чем научить ребёнка делать что-то действительно полезное и реальное. Съедобное. Сегодня это совершенно утрачено. В школе нашего посёлка, куда десятилетия спустя после описываемых событий ходила моя дочка, яблони заброшены, а яблоки, которые там продолжают появляться, никто не собирает, они измельчали и выродились. А для садовых работ, которые трансформировались в заботы о «ландшафтном дизайне», имеется специальный «таджик». Так дети наглядным образом получают предметный урок безрукости и, главное, презрения к физическому труду. Дети нашего посёлка - совсем не «графья», но в результате такого воспитания твёрдо усваивают, что лопата, земля – это не для них. Для них – 3К: кофе, кондиционер, клавиатура. А кому не досталось – ну, тем надо решительно потребовать от правительства пособий, дотаций, субсидий, гарантированного дохода и чего там ещё… Впрочем, я отвлеклась. Вернёмся в 60-е годы.
Ручки-буквы-чернильницы-перочистки
Карандашом писали мы недолго, может быть, пару недель. А дальше нам торжественно объявили, что мы уже взрослые и будем писать пером и чернилами. Вот это было дело! Нам раздали чернильницы-непроливашки, которые стояли в деревянном ящике с низкими бортами. Ящик, кажется, стоял на окне. Раздача чернильниц и сбор их по окончании рабочего дня – это была обязанность дежурных.
Непроливашки – это очень интересная конструкция: она, действительно, не проливалась, если опрокинуть на бок. В цилиндрическую чернильницу вставлен усечённый конус вершиной вниз. Обрезанная вершина не доходит до дна, и вот там-то на дне и находятся чернила. Чернила только на дне всей этой конструкции, а если чернильницу опрокинуть, то они просто затекут в боковины между цилиндром и внутренним конусом. Очень просто и остроумно! Уже в новой жизни я встретила такую конструкцию, только покрупнее, для полоскания кисточек при рисовании – для детей. Увидела, купила для дочки и тотчас вспомнила те давние чернильницы. Как правило, они были фаянсовые, иногда с каким-нибудь цветочком или полосочкой для украшения, но чаще – просто белые. Тогда, в 60-е годы, стали появляться непроливашки из прогрессивного материала – пластмассы, но большинство были по старинке фаянсовые. Чернила были – фиолетовые. В школе казённые, а для домашней работы – покупали в магазине, в соседнем розовом доме. Иногда чернила продавались в бутылочке, а иногда – в виде порошка, который надо разводить самим.
Однажды я купила красный порошок для учительницы, которая сказала, что никак не может купить красные чернила, а ей очень нужны: тетради-то проверялись красными чернилами. Я решила посмотреть в нашем магазине – и вот! – порошок. Я сбегала домой, попросила денег и купила. И принесла. Учительница меня поблагодарила и тут же выдала деньги. Я гордилась, что услужила учительнице, которая ощущалась как очень важное начальство.
Нам было велено купить самые простые ручки и школьные перья, самые простые. (Перья были разного типа). Я отлично помню свою первую ручку – жёлтую. Это просто жёлтая деревянная палочка, на конце металлическая конструкция, позволяющая туда вставить перо. У многих ручки были обгрызены на конце: их грызли в задумчивости или от умственного напряжения.
Целый большой вопрос – как правильно держать ручку. Отлично помню, как учительница показывала: положить на средний палец, прижать указательным, держать не слишком близко к перу, твёрдо, но не зажимать. И что особенно важно – ручка должна смотреть в плечо. Время от времени учительница прерывала процесс писания и велела проверить, смотрит ли ручка в плечо или её кончик слишком отклонился вправо. Надо сказать, что это не пустая формальность: при правильном положении ручки нагрузка на перо распределена равномерно, что позволяет делать надлежащий нажим и, где надо, ослаблять его и делать волосяные линии. К тому же при таком положении пера меньше вероятности брызг или, не дай Бог, клякс. Но это я поняла гораздо позднее, а тогда мы просто свято веровали в величие того, чему нас учат.
Надо сказать, что в большой жизни никто макательными ручками уже не писал. Разве что на почте ещё в начале 70-х оставались чернильницы и макательные ручки. Нормальные люди писали чернильными авторучками. Авторучки были с так называемым закрытым пером, где виден лишь кончик пера, а были – с открытым, вроде наших школьных по виду. Ценились китайские ручки, дорогие, иногда даже с золотым пером. У родителей такие были, но трогать их мне не велели. Отец обещал подарить хорошую ручку, когда научусь писать. Вскоре стали появляться и шариковые ручки, про которые говорили, что они портят почерк.
Но в школе всегда начинали писать макательными. Считалось, что это формирует почерк. Да просто – так принято. И никто не спрашивал, зачем почерк, зачем тратить время и т.п. Мне кажется, чистописание – это что-то вроде шагистики в армии. Непосредственно это не требуется, но формирует дисциплину и привычку подчиняться без рассуждения. Без этой привычки нет армии. И вообще это важная социальная привычка – подчиняться, не единственная, но важная.
Когда начинают критиковать дисциплину, отрицать порядок и превозносить мятежность натуры (горьковское: «Я в мир пришёл, чтобы не соглашаться»), это в подавляющем большинстве случаев означает одно: «Не подчиняйся ЭТИМ, а подчиняйся МНЕ». Когда вдруг в моде становится протест и отрицание, презрение к властям и руководителям – жди появления новых начальников, они уж на подходе. И новые начальники всегда оказываются не в пример суровее и угнетательнее прежних. Это закон всех революций и одновременно едкая ирония истории. История – она дама насмешливая.
Чтобы закончить с темой социальной дисциплины, отмечу, что американское общество в событиях вокруг последних президентских выборов показало высочайший уровень социальной вышколенности и готовности подчиняться. Высочайший! Говорят вставать на колени перед неграми – встают. Велят каяться – каются. Скажут на четвереньках ходить – будут. Самое забавное, что это происходит в обществе, превозносящем свободу на все лады. Вот уж подлинно: «свобода – это рабство». У нас, переживших тоталитаризм, Гулаг, крепостное право, монголо-татарское иго и что там ещё – вряд ли удалось бы достичь столь блистательного результата. Вернёмся, впрочем, в Егорьевск 60-х.
Писать чернилами оказалось гораздо труднее, чем карандашом. «Чтоб писать чернилами, собраться надо с силами», - это опять Барто. Каждый день учительница собирала тетрадки, поправляла наши каракули и каждому писала в начале строчки новые элементы букв или целые буквы, подлежащие усвоению. А было тех тетрадок – 42 штуки! Писала М.И. потрясающе – как в прописях. Современные школьники, наверное, не знают, что такое прописи. Это такая тетрадочка, размером со школьную, разлинованная, как наша школьная тетрадь, где показано шаг за шагом, как надо писать. При этом и в букваре при каждой букве внизу страницы было разлинованное пространство, где тоже показывали, как писать. Надо было писать элементы буквы в установленном порядке, а не абы как. Этот порядок мы запоминали и разучивали. Любопытно, что и сегодня я могу написать все буквы, как полагается – дайте только макательную ручку. Но и обычной шариковой получается ничего себе, хотя до элегантности той, старинной, далеко.
В новой жизни прописи мне попались лишь однажды, на книжной ярмарке, и я купила их дочке. Это были арабские прописи, по которым арабчат учат писать их арабскую вязь. Дочка изучает в числе прочего урду, который имеет письменность на арабице. Говорит, оказалось полезно; может, из вежливости. В тех прописях тоже придаётся значение порядку прорисовывания элементов буквы, как начать, как закончить.
Ещё один элемент ушедшей натуры – это разлиновка тетради. Называлось в три линейки. Впоследствии этот тип тетрадей исчез. Была узкая полоска – для маленьких букв, над ней – широкая – для заглавных. Ещё выше – такая же широкая, на которой ничего не писали. А дальше всё повторялось. Линейки были густо перечёркнуты наклонными линиями. Каждая буква помещалась в своей наклонной клеточке; размер клетки чётко задавал размер буквы. Так, буква О помещалась в одной клетке, буква А – в двух (в одной кружок, в другой хвост), а буква Ш – аж в трёх. Это было что-то наподобие парты – принудительная правильность. В такой тетради писали весь первый класс, во втором были другие линеечки: там наклонные линии шли не сплошь, а через некоторый интервал, где помещалось иной раз целое слово. Наклонные линии просто напоминали школьнику о должном наклоне, но не навязывали его. И вот только в 3-ем классе дозволялось перейти к тетради в одну линейку! В это время ученик уже научался писать, во всяком случае, с точки зрения почерка. В наших детских кругах тетради в частую линейку так и назывались – «для первого класса», а более редкую – «для второго класса».
В каждой тетради лежала промокашка – листок пористой бумаги, которая легко впитывает влагу. Что-то вроде бумажного полотенца в наши дни, но не совсем. Промокашки были голубые, розовые, тусклых, словно выцветших цветов. Написав страницу, полагалось её промокнуть. А ещё нас учили подкладывать под руку, чуть ниже строчки, которую сейчас пишешь, промокашку, чтобы, не дай Бог, не запачкать тетрадку. Вот какое – прямо-таки сакральное – значение придавалось письму!
Перед новым годом мама разлиновала мне в частую линейку открытку, и я написала поздравление бабушке. Линовала мама у себя в конструкторском бюро, где был кульман и налиновать было просто. Меня поразило, насколько эти самодельные линейки неотличимо похожи на настоящие. Я ещё сильнее зауважала маму за её всевозможное мастерство.
В наши дни, я слышала, переиздали давние прописи. Но тогда надо переиздать и тетрадки, а то прописи, скорее всего, так и останутся ностальгическим сувениром.
В середине года объявили: к концу года ученикам с самым лучшим почерком позволят писать авторучками. Так что подтянитесь. Мне очень хотелось попасть в число избранных, и я старалась. Очень старалась. Помню, однажды я плоховато написала домашнюю работу. «Переписать что ли?» - размышляла я. Разумеется, было неохота. Но нам в тот день рассказали, что в нашей школе учился знаменитый лётчик Валерий Чкалов; на самом деле он просто учился в том же здании в училище, которое там помещалось. Учительница говорила, что он был очень волевой. Я решила стать не хуже Чкалова, употребила всю свою силу воли – и переписала. Тем более, что хотелось попасть в число тех, кто пишет авторучками.
Кстати, после того, как прошли все буквы алфавита, нам стали задавать помимо обычного задания по письму ещё и написать весь алфавит – заглавные и маленькие буквы. Это немалая работа для первоклассника. Сегодня такое и вообразить невозможно, а тогда – писали как миленькие.
Насчёт авторучек тоже всё было не так-то просто. Велено было купить простые, школьные авторучки. Они были пластмассовые, довольно тонкие, коричневого цвета, с открытым пером, а для накачки чернила была прямо-таки пипетка. Ручку погружали пером в пузырёк с чернилами и накачивали, нажимая пипетку. При этом школьные авторучки продавались не везде и не всегда. Почему нельзя было писать другими ручками? Не знаю. Официальная версия была такая: те ручки – толстые и неудобные, да ещё и дорогие. А школьные тонкие, лёгкие и стоили что-то копеек 60. Наконец, будучи в Москве, мы с мамой купили в Детском Мире на площади Дзержинского несколько таких ручек. Они были не слишком удобные, часто текли, пачкали руки, но это было престижно – писать авторучкой. Кстати, тогда же перешли на синие чернила, хотя в принципе в продаже существовали и фиолетовые. Чернила для макательных и для авторучек были разные.
Прощай, букварь!
Ну а пока продолжалось писание макательной ручкой. Тетради постепенно становились чище, а буквы ровнее. Иногда в тетрадях появлялись кляксы. Современные люди даже не знают, что это такое. Это такие маленькие лужицы, которые образуются от чернила, которое невесть почему скатывается с пера и расплывается по бумаге, образуя часто довольно прихотливую форму. Уже в наши дня я несколько раз видела кляксы в качестве элемента дизайна.
К новому году, к концу второй четверти, закончили букварь. Это означало, что мы знаем все буквы и умеем читать. Ну, пусть не блестяще, но всё-таки. Нам предстоял Праздник Прощания с букварём (не знаю, что уж тут надо написать с большой буквы). Мы принялись к нему готовиться. Предусматривалось декламировать "Азбуку" Маршака, где на каждую букву есть четверостишье, типа «Ель на ёжика похожа, /Ёж в иголках, ёлка тоже». Как репетировали – не помню, но в результате получилось очень слаженно. У каждого на груди был альбомный лист с соответствующей буквой, нарисованной тушью плакатным пером (было такое перо, вроде лопаточки, позволяющее написать толстые буквы).
А ещё мы разыгрывали целую стихотворную драму про букву «Я». Мне повезло: главную роль, хотя и остро отрицательную, поручили мне. Я изображала букву «Я», вдохновляясь зловещим образом «атомной бомбы», которой дразнил меня Андрюшка, потому получилось неплохо, мне много хлопали. Драма состояла в том, что «буква Я в строку не встала, взбунтовалась буква Я». Она заявляла неслыханное: «Не хочу стоять в ряду, быть желаю на виду». Но потом быстро выяснилось, что без коллектива, состоящего из всех букв алфавита, букве Я никак не обойтись: она ничего не смогла написать без других букв, как ни старалась. Эгоистичная и амбициозная буква Я перевоспиталась и в конце произносит монолог, где говорится: «Дело ведь совсем не в месте, дело в том, что все мы вместе, чтобы все от А до Я жили как одна семья». Сказать по правде, в глубине души я испытывала к злополучной букве противоречивые чувства: мне и самой хотелось «быть на виду», но я понимала, что это неправильно и буква Я – плохая, отрицательная, а кому охота быть плохим? И я решила, что ну её, эту дурацкую букву, не буду о ней думать.
Потом мы хором пели песню "Звенит звонок весёлый", которая считалась песней болгарских школьников. Я даже помню: «С учителем народным сдружились мы навек. В Болгарии свободной он первый человек». Как нашим учителям удавалось всё это организовывать – уму не постижимо. Ведь готовили ещё и новогодний праздник, о котором я когда-то рассказывала. И всё выходило хорошо или, во всяком случае, прилично. Вот это настоящий профессионализм! Ведь не было никаких специальных руководителей самодеятельности – только учителя да ещё в помощь старшая пионервожатая – вчерашняя школьница.
С чернильницами связан ещё такой курьёзный эпизод. Вдруг ни с того ни с сего чернила начинали «тянуться» - так это у нас называлось. Макаешь ручку, несёшь её к тетрадке, а за нею тянется что-то вроде чернильной сопли. Она может лечь на тетрадку – и тогда прощай приличная работа!
- Мариванна! А у меня чернила тянутся! – говорил то один, то другой ученик.
- Возьми другую чернильницу, - отвечала учительница. (Был какой-то запас чернильниц). Но вскоре оказалось, что «тянутся» все чернильницы.
Под секретом мне рассказали, что в чернильницы мальчишки насыпали некий таинственный «карбид» - какой-то порошок, который используется на стройке, где они его и стырили. Чернила сначала шипят, потом начинают тянуться, и это, как сказали бы нынче, - прикольно. Шалость, безусловно, идиотская, и принесла она много глупой суеты. Чернила в чернильницах сменили, а они через некоторое время опять стали «тянуться». Тогда нам велели приносить свои чернильницы из дома и уносить их назад каждый день. Тоже удовольствие! Но делать нечего: бабушка снарядила мне маленький мешочек, в который я клала розовую пластмассовую чернильницу и так несла её в школу. Было это зимой, в самые сильные морозы, у некоторых чернила успевали замёрзнуть – в общем, крайне неудобно. Потом вдруг всё наладилось, чернила тянуться перестали. Видимо, больше не удавалось слямзить карбида. Снова стали мы макать перья в казённые чернильницы.
Как раз в разгар чернильной эпопеи нам велели принести на урок труда лоскуток ситца, можно несколько, и пуговицу, непременно с дырочками, а не на ножке, а также ножницы, иголку и нитки: мы будем делать перочистки. Сегодня непросто так вот вдруг найти дома обрезки ситца, а тогда они были в каждой семье: женщины массово шили, а обрезки складывали в мешочек или в наволочку - мало ли для чего пригодится. (Между прочим, полиэтиленовых пакетов тогда не было; в магазин ходили со своей сумкой или сеткой-авоськой).
Вряд ли кто из современных молодых людей знает, что это такое - перочистки: перочистки и промокашки исчезли вместе с чернильными ручками. Я тоже не особо представляла, как будет выглядеть эта самая перочистка: дома я вытирала перо просто обрезком белой ткани.
На уроке труда учительница велела обвести на принесённых обрезках чернильницу – сколько раз поместится, столько и обводить. Потом велела аккуратно вырезать эти кружочки. А потом было самое интересное: мы менялись кружочками, чтобы у каждого были разные. Для этого нам позволили даже встать из-за парт, что вообще-то не дозволялось. Потом все снова расселись и перед каждым лежала стопочка разноцветных кружочков. Осталось только пришить принесённую пуговицу посредине. И перочистка готова. Девчонки многие умели пришивать пуговицу довольно прилично, мальчишки тормозили. Я хотела пришить своему соседу, но учительница сказала, что он должен сам. Пойдёт в армию – как будет обходиться? В конце концов будущий новобранец кое-как справился.
Перочистка долго жила у меня в портфеле, но пользовалась я ею не много; не знаю, почему.
«На труде»
Что мы ещё делали «на труде» - не помню. Наверное, лепили из пластилина, что-нибудь клеили, но я не помню, а я стараюсь писать лишь о том, что помню зрительно, осязаемо.
Вот, пожалуй, ещё одно воспоминание. Накануне Восьмого марта мы изготовляли открытку маме к празднику. Делали так: складывали альбомный лист пополам, на обложке этой маленькой книжицы рисовали мимозу. Зелень изготовляли из зелёной бумаги, которую надрезали в виде листочков-иголочек. А жёлтые шарики делали так: скатывали маленькие катышки и красили их жёлтой акварельной краской, а потом приклеивали к картинке. А внутри писали единое для всех поздравление. Что-то вроде: «Дорогая мамочка! Поздравляю тебя с праздником 8 Марта. Желаю отличного здоровья, счастья и успехов в труде. Твоя дочь Таня». Какова была реакция моей мамы на открытку – не помню.
Потом я всем писала по этой схеме поздравления, школьникам, понятно, желала успехов в учёбе, а взрослым – в труде. Тогда было принято по праздникам рассылать родным и близким, живущим в других городах и сёлах, цветные открытки. Стоили они недорого – 4 коп. и были с напечатанной маркой, т.е. готовыми к отправке. Сегодня советские праздничные открытки собирают коллекционеры, а тогда их было очень много, продавали на почтах, в киосках "Союзпечать", и были они, действительно, иногда очень интересные, сделанные с фантазией. Открытки часто (но не всегда) содержали некий пропагандистский посыл. Несколько лет назад в "Завтра" была очень интересная статья Галины Иванкиной про советские праздничные открытки - как они отражали тот или иной период советской истории.
По весне на уроке труда мы работали в школьной теплице. Была у нас такая большая теплица, застеклённая, в которую можно было войти. Вряд ли можно было туда враз запустить целый класс, но в памяти моей та теплица была очень большая. Как было на самом деле – трудно сказать. Там мы сеяли семена на рассаду. М.И. сказала: мы посеяли семена овощей, они прорастут, а потом другие ученики высадят рассаду на грядки. Судьбу посеянных нами семян я не помню.
А уже в мае, незадолго до конца года, на труде мы… чистили ботинки. М.И. сказала, что ботинки у нас недостаточно чистые. А чистота обуви очень важна. Кто ходит в грязных ботинках, того никто не уважает. Не случайно в армии чистоте сапог уделяется первостепенное внимание. Каждый должен уметь чистить обувь. М.И. велела принести гуталин, щётку, тряпочку, старую зубную щётку для нанесения гуталина. Урок труда – последний, четвёртый; мы собрали портфели, как для ухода домой, и вышли во двор. Вытащили свои приспособления для чистки и принялись за работу. Протёрли ботинки тряпкой, нанесли гуталин старой зубной щёткой, отполировали сапожной щёткой. Гуталин в те времена был чёрный и коричневый. Продавался в плоских цилиндрических коробочках. Эти коробочки очень ценились девчонками: набитые землёй коробочки от гуталина использовали в качестве «биток» при игре в классики.
Некоторые мальчишки надраили свои башмаки до ярчайшего блеска. Обычно в те времена парни ходили в чёрных ботинках до щиколотки. Девчонки носили туфли с перемычкой, иногда тоже ботинки. У меня были красные туфельки, из которых я вот-вот вырасту, а ведь первого сентября были слегка великоваты. Мама дала мне с собой бесцветный крем в тюбике. Почистила, вроде стало покрасивее, но настоящего блеска, конечно, не получилось. Но с тех пор я стала довольно регулярно чистить обувь. Пожалуй, это был самый ценный навык, полученный на уроках труда в первом классе. Пришивать пуговицы, подклеивать книжки – этому, по правде сказать, меня научила бабушка, а не школа.
Продолжение следует...
