Авторский блог Егор Холмогоров 13:27 3 сентября 2019

Как Россия удивила последнего марксиста

Иммануил Валлерстайн открыл способность России противостоять деиндустриализации и давлению западного капитализма, но не оценил своего открытия

31 августа 2019 года на 89-м году жизни в Нью-Йорке скончался американский социолог Иммануил Валлерстайн, один из крупнейших общественных мыслителей второй половины ХХ – начала XXI века, основатель мир-системного анализа, объединившего экономику, историю, социологию и политику, последний крупный представитель того подхода к истории и экономике, родоначальником которого был Карл Маркс.

С уходом Валлерстайна классический марксизм, ставящий во главу угла экономический анализ, окончательно отошёл в прошлое, по крайней мере на Западе. Площадка осталась за «культур-марксистами», которые изучают не распределение богатств и экономическое устройство капиталистической системы, а призывают к переносу принципов классовой борьбы на взаимоотношения полов и рас, а на место пролетариата ставят всевозможные угнетённые меньшинства. Валлерстайн, будучи сыном своего времени, тоже делал реверансы в сторону культур-марксизма, но его теория всегда оставалась попыткой общего объяснения исторических процессов, исходя из борьбы за экономическую прибыль и политическую власть.

В последние десятилетия на Западе Валлерстайн вышел из моды и был практически забыт, так как его левые убеждения не стыковались ни с либерально-капиталистическим мейнстримом, прославлявшим неизбежность торжества западных ценностей в конце истории и благодетельность экспорта западной модели демократии, ни с левацким культур-марксистским, не принимавшим глобальной истории и заменявшим её кафедрами феминистских исследований и рассмотрением исторического вклада геев-аутистов в швейцарскую музыку. Валлерстайн оставался позапрошлой главой из учебника, хотя многие студенты удивлялись тому, что он не только жив, но и активно работает.

Запоздалый всплеск признания мир-системный подход пережил в 1990–2000-е в России (назовем работы Бориса Кагарлицкого, Андрея Фурсова, Андрея Коротаева, Георгия Дерлугьяна). И это неудивительно – с одной стороны, русская мысль в принципе чрезвычайно чувствительна к большим историческим обобщениям. С другой – концепция Валлерстайна была выстроена в парадигме господствовавшего у нас почти столетие марксизма, но в то же время была современной и актуальной, позволяла дать определённую интерпретацию как истории, так и сегодняшнему дню. Для нас Валлерстайн был если не сегодняшним, то вчерашним днём. Говорит ли это о нашей отсталости? Как показывают последние десятилетия, отсталость иногда оказывается не недостатком, а преимуществом, особенно если магистральная дорога ведёт к обрыву.

Славу учёному принесла работа «Мир-система Модерна», опубликованная в 1974 году. А к появлению этой работы привели весьма драматические обстоятельства.

Валлерстайн был профессором престижного Колумбийского университета в Нью-Йорке, специалистом по Африке. Он привлекался в качестве советника к работе администрации президента Кеннеди, и некоторые его даже прочили в госсекретари в одной из демократических администраций. Однако в 1968 году Валлерстайн решительно поддержал студенческие протесты против войны во Вьетнаме, сопровождавшиеся захватом зданий университета и даже попыткой взять в заложники президента университета. В конечном счёте «революционеров», среди которых большую роль играли активисты движения «Власть чёрным», жёстко разогнала полиция штата.

Поддержка революции в итоге стоила Валлерстайну престижной работы, он на несколько лет вынужден был даже фактически эмигрировать в Канаду, что проделали тогда немало левых интеллектуалов. А вместо политики, большой академической карьеры и африканистики у него образовался досуг изложить свою общую теорию развития капитализма, которая произвела в научном мире эффект разорвавшейся бомбы. Впервые кто-то построил общую теорию развития капиталистического мира, начиная с XVI века, не похожую ни на рассказы западных социологов о светлом либеральном завтра для всей планеты, ни на мертвящую схоластику советского официального марксизма о рабовладении, феодализме, капитализме и коммунизме.

Работа Валлерстайна базировалась на обширном историческом материале и позволяла построить общую историческую социологию становления капитализма, что ещё никто не делал со времен Макса Вебера и Вернера Зомбарта, чьи подходы за полвека изрядно устарели. Большую поддержку Валлерстайну оказал великий французский историк Фернан Бродель, использовавший и развивший его ключевые идеи в своей работе «Время мира». Сложилась парадоксальная ситуация – хотя заимствующим был как раз Бродель, но Валлерстайн ничтоже сумняшеся провозгласил родоначальником нового подхода именно его, так как под именем великого француза новая теория «продавалась» куда лучше, чем под именем далеко ещё не всем известного американца.

Пиком влияния мир-системного подхода стали 1980-е годы, когда к Валлерстайну присоединились итальянский экономист Джованни Арриги, египтянин Самир Амин и бывший советник Сальвадора Альенде немецкий экономист Андре Гундер Франк. Привлекательность разрабатываемого ими подхода была в том, что он по-новому объяснял противоречия современного мира, оставаясь в целом в рамках марксистской парадигмы.

Классовая борьба рабочих и буржуазии в развитых странах угасала на глазах. Зато небывало обострялись противоречия между «первым», «вторым» (социалистическим) и «третьим» мирами. Оптимизм «теории модернизации», или революции, обещавшей, что отстающие сумеют встать наравне с передовыми странами, если примут западные рыночно-демократические или, наоборот, коммунистические институты, улетучивался. Становилось все более очевидным, что отстающие не только не догоняют, но и отстают ещё больше, что отставание части участников игры заложено в саму структуру капитализма.

Валлерстайн и мирсистемщики использовали для анализа этих противоречий старые теории марксистов Розы Люксембург, Рудольфа Гильфердинга и Владимира Ленина об империализме как способе эксплуатации слаборазвитых стран высокоразвитыми капиталистическими и более новые работы британца Ханса Зингера и аргентинца Рауля Пребиша о зависимом развитии, где прогресс центра капиталистической системы достигался за счёт периферии.

Валлерстайн с его непревзойдённым даром систематика сумел уложить все эти старые и новые прозрения в целостную модель. В развитом цивилизованном мире существуют мир-системы, которые характеризуются единой на всем её протяжении цепочкой разделения труда и при этом множественностью охваченных каждой из них культур. Мир-системы бывают двух видов: мир-империи, где в основе организации экономического пространства лежит политическая власть, как правило осуществляющая распределение ресурсов с помощью налогов, и мир-экономики, где организация носит чисто экономический характер, ведущую роль играет торговая, а позднее промышленная прибыль, а политическая власть реализует себя лишь в виде крайне нестабильной гегемонии одного из первостепенных участников экономической системы, задающего определённый порядок.

Как правило, мир-экономики крайне нестабильны и рано или поздно оказываются поглощены мир-империями. За одним единственным исключением – капиталистической мир-экономики Запада, возникшей в XVI веке, которую ни одной мир-империи поглотить не удалось. Поворотной точкой здесь стали события, когда потенциальная мир-империя Габсбургов потерпела поражение в борьбе с Голландией, ставшей, по мнению Валлерстайна, первым капиталистическим гегемоном, Англией (позднее ставшим вторым) и Францией, которой так никогда гегемоном стать было и не суждено.

В основе мир-экономики лежит накопление капитала, к которому система стремится бесконечно. Если в мир-империи элиты хотят всё больше и больше власти, то в мир-экономике – всё больше и больше денег. Главной же формой накопления является эксплуатация, причём не столько пролетариата буржуазией внутри одного общества (этой марксистской догмы Валлерстайн никогда не разделял, указывая на множество нюансов реального распределения экономических благ), сколько эксплуатация слаборазвитых стран в рамках колониальной и постколониальной системы за счёт неравной торговли, всевозможных форм зависимости. Например, опутывания долгами и прямого ограбления.

В основе организации пространства мир-системы, согласно Валлерстайну, лежит членение на ядро, полупериферию и периферию, в основе которого неравноправный экономический обмен.

В центре системы расположено ядро, в котором особую роль играет страна-гегемон, – это пространство, где происходят наиболее интенсивные экономические и политические процессы и которое извлекает из всех экономических процессов в мир-системе максимальные прибыли. Ядро эксплуатирует всех остальных, а его никто не эксплуатирует. Можно добавить, что гегемон также вынуждает другие участки ядра в принудительно-добровольном порядке делиться частью прибыли.

Полупериферия – это страны, которые эксплуатируются ядром, но в то же время сами эксплуатируют другие регионы и страны. Для полупериферии характерно заимствование и использование технологий, идей, социальных практик, которые в ядре уже «вышли в тираж». Но всё-таки полуперифирия извлекает из мирсистемного неравенства определённые прибыли, причём большие, чем несёт издержки, – иначе она бы и не была полупериферией.

Наконец, периферия – это те страны и регионы, которые подвергаются чистой эксплуатации со стороны ядра и полупериферии. Чистые жертвы геоэкономического неравенства. У них забирают всё, что можно забрать, а взамен они почти ничего не получают.

Роли тех или иных стран могут в капиталистической мир-системе меняться, но сама трёхчастная структура сложилась с началом капитализма и останется неизменной, пока эта социальная модель не отойдёт в прошлое. А в том, что это должно произойти скоро, Валлерстайн, как и всякий марксист, был уверен. Никакого сглаживания развития не произойдёт, а будет лишь обострение. Капитализм должен рухнуть под грузом своих противоречий, Шалтай-Болтай обречён свалиться со стены.

По совести сказать, эта уверенность в скором конце капитализма не раз уже марксистов подводила, но ведь всё на свете имеет конец – и тут они рано или поздно окажутся правы. Однако вот придёт ли на смену капитализму миропорядок, который будет хоть в чём-то похож на социалистическую утопию? В конце жизни и сам Валлерстайн начал в этом сомневаться.

История капиталистической мир-системы складывается из двух процессов – производственно-технологических циклов Кондратьева в ходе которых производятся и продаются материальные ценности и происходит накопление капитала, и циклов борьбы за гегемонию, в ходе которых определяется очередной лидер мир-экономики, отвечающий за определение правил игры и поддержание порядка в рамках системы, в частности, способной применить силу к нарушителю.

Валлерстайн принял и весьма энергично развил теорию великого русского экономиста Н.Д. Кондратьева о больших циклах экономической конъюнктуры, длящихся 50-60 лет и имеющих повышательную и понижательную фазу. Валлерстайн принял привязку этих циклов к новым технологическим укладам. В рамках капиталистического рынка достичь по-настоящему высоких прибылей может только квази-монополия, то есть бизнес-структура, которая раньше остальных освоила производство того или иного товара и за счет лидерства, патентного права и других рычагов может какое-то время диктовать рынку условия. Эту мысль о роли сверхприбыльного монополизма для стимуляции предпринимательской энергии Валлерстайн заимствовал у другого великого экономиста – австрийца Йозефа Шумпетера, внесшего свою роль и в анализ кондратьевских циклов.

Первый из выделенных Кондратьевым циклов начался в 1790-м, а закончился около 1850-го, его связывают с освоением пара и индустриальной революцией. Второй – 1850–1896 – можно назвать «железнодорожным». Третий, 1896–1940 – «электрическим». Четвёртый – 1940–1990 (его расстрелянный по приказу Сталина в 1938-м Кондратьев не увидел) – связан с автомобилями и товарами бытового потребления и химией. Предполагаемый идущий с 1990 года пятый цикл считается связанным с IT – от интернета до смартфонов и прочего.

Пока освоение новых товаров приносит всё большую прибыль, а рынок расширяется, продолжается повышательная фаза кондратьевского цикла. Как только рынок насыщается, издержки на производство и конкуренция возрастают, прибыли сокращаются, начинается понижательная, депрессивная волна, в ходе которой стагнация сочетается с увеличением финансовых спекуляций, международным ростовщичеством, среди предпринимателей распространяется стремление вывести капиталы и вынести производство в зоны с более низкой оплатой труда, чтобы сократить издержки, не теряя в прибылях. Это сопровождается стремлением к захвату неэкономических рычагов эксплуатации, в частности, начинается схватка государств за гегемонию, колонии и т.д.

Если кондратьевские циклы – это экономическое дыхание капитализма, причём каждый цикл, несмотря на понижательную фазу, приносит прогресс, основы политического порядка задаются, по Валлерстайну, циклами борьбы за гегемонию. Гегемоном, по Валлерстайну, становится государство, входящее в ядро капиталистической мир-системы, которое сумело создать наиболее эффективную экономическую модель и выиграло тяжёлую тридцатилетнюю войну. По сути, государство-гегемон – это политический аналог квази-монополии, который так же, уходя от чистой конкуренции, перераспределяет значительную часть создаваемой в мир-системе прибыли в свою пользу.

Такими капиталистическими гегемонами в ходе истории мир-системы были Голландия, выигравшая Тридцатилетнюю войну 1618–1648 годов и сокрушившая могущество испанских и австрийских Габсбургов; Англия, выигравшая длительную борьбу с Францией, пиком которой стали условно тридцатилетние войны Французской революции и Империи (1792–1815); США, оказавшиеся победителем в тридцатилетней войне против кайзеровской, а затем гитлеровской Германии (1914–1945).

Любопытный факт, которого Валлерстайн почему-то никогда нигде не проговорил: вести тридцатилетнюю войну начинающему гегемону приходится не с гегемоном, утратившим силы, а с сильной державой-претендентом. Причём эта держава претендует не на то, чтобы стать новым гегемоном, а на то, чтобы изменить форму мир-системы с мир-экономики, основанной на максимизации экономической прибыли, на мир-империю, основанную на внеэкономическом принуждении – налогообложении, данничестве, политическом контроле, ограблении. Фактически новый гегемон выявляется в связи с тем, что старому гегемону недостаёт сил отстоять форму мир-экономики и систему торгово-экономической эксплуатации от притязаний очередного имперского проекта. Характерно и то, что новом гегемоном всегда становится держава, которая в наибольшей степени развила морские силы и морскую торговлю, а противостоит ей сила в большей степени сухопутная.

Наконец, ещё одна любопытная черта тридцатилетних войн, на которую Валлерстайн не обратил внимания, состоит в том, что новый гегемон выигрывал в них за счёт… решающего вклада России. Причём с каждым следующим циклом весомость вклада всё более увеличивалась. В Тридцатилетнюю войну Россия оказала серьёзную экономическую поддержку Швеции, нанесшей в интересах Голландии удар по Габсбургам в Германии. В ходе наполеоновских войн – сломила хребет Великой армии Бонапарта. В ходе мировых войн сначала сорвала блицкриг Германии в 1914-м, а потом вынесла на себе всю тяжесть сухопутной войны в 1941–1945-х.

Почему Россия каждый раз вмешивается в ситуацию на стороне гегемона, хотя затем, как правило, оказывается с ним не в лучших отношениях? Всё дело в особом положении России относительно капиталистической мир-системы. Валлерстайн уделил большое внимание русскому случаю в первом томе своего труда, отметив, что благодаря политике Ивана Грозного Россия избежала опасности повторить судьбу Польши, превратившейся в зерновой придаток европейской торговли.

«Иван Грозный пытался установить автономию Российского государства от европейского мира-экономики, и в краткосрочной перспективе это, как мы видим, ему удалось… Он не пускал незваного гостя на порог достаточно долго, чтобы впоследствии, когда этот мир-экономика все же поглотит Россию, она вошла в его структуру как полупериферийное государство (наподобие Испании XVII–XVIII веков), а не как периферия типа Польши», – отмечал Валлерстайн.

В то время как в Польше торговля с Европой укрепляла аристократов, становившихся зерновыми плантаторами, за счёт ослабления центральной власти, городов, буржуазии и крестьян, в России эта торговля укрепляла как раз центральную власть. Поставив под контроль торговлю с англичанами и голландцами – прежде всего кораблестроительным сырьём, кожей и мехами – Государь получал обширные средства на совершенствование вооружений, осуществление больших политических и военных проектов, и престиж богатеющей царской власти рос. Сама Россия получила мощный стимул для быстрого территориального расширения за Урал и в Сибирь для захвата новых источников пушнины и для исключения возможности перехвата сибирских богатств кем-нибудь ещё. Столкнувшись с европейским капитализмом, Россия не превратилась в его придаток, а, напротив, политически консолидировалась с тем, чтобы обеспечить своей военной силой более выигрышную сделочную позицию в рамках мир-системы.

Заявление Валлерстайна, что Россия впоследствии вошла в мир-систему при Петре и Екатерине, также нуждается в ограничении. Валлерстайн полагал, что, войдя в XVIII веке в мир-систему, Россия пожертвовала возможностью теснее примкнуть к «ядру» и занять более выигрышную экономическую позицию ради усиления своей имперской мощи. Чтобы обеспечить нейтралитет Британии в своих имперских проектах, Россия отказалась от поддержки Франции в эпоху наполеоновских войн.

«Россия оказалась связана и ограничена попытками консолидировать свои владения и влияние в юго-восточной Европе, на Чёрном море и на Кавказе, а с другой, отвоевать более сильную позицию по отношению к Западной Европе. Чтобы достигнуть первой цели, Россия принесла в жертву вторую, и тем самым вошла в капиталистический мир-экономику способом, гарантировавшим и обеспечивавшим пресловутую российскую «отсталость»… Однако Россия по-прежнему обладала менее слабым межгосударственным положением, нежели другие инкорпорированные зоны…», – писал Валлерстайн в третьем томе своего труда.

На самом деле «жертва местом в ядре мир-системы» со стороны России была мнимой, а степень отсталости России Валлерстайн, как и большинство марксистов, сильно преувеличивал. Россию вполне устраивало положение империи, примкнувшей к европейской мир-экономике через своего рода геоэкономический шлюз, извлекающей экономические выгоды из этого контакта, но старающейся избежать чрезмерных политических издержек.

По этой причине Россия была всегда заинтересована, чтобы гегемоном этой мир-экономики была морская держава, заинтересованная в сохранении преимущественно экономических методов эксплуатации внутри мир-системы, не посягающая на завоевания и прямой политический суверенитет. При таком условии Россия, сохраняя выгоды экономического участия, не несла по-настоящему крупных политических издержек. Напротив, в случае победы европейского контр-гегемона – Франции или Германии – рядом с русской мир-империей появилась бы европейская, и либо Россия вынуждена была бы платить политическую цену за участие в мир-системе, либо должна была бы от неё экономически отключиться, лишившись массы выгод – от прибылей до новых технологий и престижных товаров. Даже в отношениях с таким неудобным гегемоном, как Соединённые Штаты, проводящие полуимперскую политику с элементами диктата (чего голландцы себе совсем не позволяли, а англичане лишь в незначительной степени), даже проигравшая в холодной войне Россия всё-таки не имеет и сотой доли того убытка, на который была бы обречена, если бы под боком у неё оказалась бы вооружённая до зубов западная мир-империя, поставившая на первое место не прибыль, а власть.

Но мы увлеклись обсуждением того, чего в трудах Валлерстайна не было и быть не могло из-за неверного и через слишком марксистские очки понимания России. Вернёмся к тому, что в них было. Большое внимание Валлерстайн всегда уделял проблематике кризиса капитализма.

По мнению Валлерстайна, капиталистическая мир-система свалилась в кризис в ходе синхронной понижательной фазы кондратьевского цикла, начавшейся между 1968–1973 годами, и упадком американской гегемонии. Утверждение, звучащее как минимум спорно, поскольку после этого мир пережил уже новую повышательную волну, связанную с IT, и новый расцвет американской гегемонии в 1990–2000-е годы. Свой пессимистический для капитализма прогноз Валлерстайн строит на тех же основаниях, на которых его когда-то строила Роза Люксембург – капитализм попросту исчерпает возможности экстенсивного роста и сожрёт сам себя, его ждёт, по сути, тепловая смерть, так как возможности накопления капитала и извлечения мало-мальски значительных прибылей попросту исчезнут.

Произойдёт это по нескольким причинам. Во-первых, исчерпаются ресурсы по экономии на зарплате путём переноса производства, так как в мире больше не остаётся по-настоящему бедных стран, жителей которых можно было бы поставить к станку. Во-вторых, у предпринимателей почти исчезли ресурсы для экстернализации своих издержек – раньше можно было плевать на экологию, использовать в интересах своих прибылей общие ресурсы, присваивать выгоды от создаваемой государством на общественный счёт инфраструктуры, теперь это всё невозможно – практически за всё ответственному бизнесу приходится платить. В-третьих, из-за развития институтов социального государства постоянно возрастают налоги, которые тратятся на то, чтобы откупаться от недовольства населения и удовлетворять его потребности. Наконец, в-четвёртых, разрушается квази-монополия гегемона, на первые позиции наряду с США выходит Китай, который перераспределяет значительную часть прибылей в свою пользу.

Для того чтобы поддерживать прибыльность в условиях явно ухудшающейся конъюнктуры, современная мир-экономика переходит от капитализма, связанного с производством и торговлей, к капитализму финансовых спекуляций и денежных эмиссий, что соответствует как раз фазам упадка. Валлерстайн полагает, что крах капиталистической мир-системы, которая подошла к своим пределам роста, неизбежен, однако развитие может пойти совершенно разными путями, и отнюдь не все из них ведут к устранению неравенства и к более справедливому, в представлении социолога, миропорядку.

На взгляд Валлерстайна, основой единой геокультуры, связывающей в целое множество локальных культур, входящих в мир-систему, стал центристский либерализм с его идеей, что власть в государстве принадлежит не монарху, как в традиционных обществах, а ограниченной группе граждан – народу (понятие «нация», более тут подходящее, Валлерстайн не очень любит). Либерализм приветствует развитие общества при помощи направленных изменений. При этом он придерживает, как на поводке, социалистический радикализм, который считает, что изменения должны быть быстрыми, а понятие народа должно быть максимально расширено, а с другой стороны, как на поводке же, тащит за собой упирающийся консерватизм, который стремится к торможению или вовсе отказу от изменений и к максимальному сужению правящей группы.

Однако в ходе нынешнего кризиса политического самоисчерпания как радикализм, так и консерватизм отвязались от либерального поводка. Каждая из крайних идеологий начала тянуть в свою сторону, не оставляя для «умеренности и аккуратности» рычагов контроля. Причём кто выиграет в этой схватке, крайних совсем не очевидно. Сам Валлерстайн, безусловно, левый, эгалитарист, верящий в равенство полов, классов, наций и рас. Однако он отлично понимал, что против левой утопии восстает всё наследие мировой культуры.

Да и сам капитализм возможен только как использование различий. Продать дороже то, за что заплатил дешевле, нанять того, у кого худшая сделочная позиция, привезти ценную вещь из бедной страны в богатую и из богатой в бедную. Для своего выживания капитализм вынужден будет сохранять различия, а если надо – их производить. Мир «совершенной конкуренции», когда все продают всё то же самое по той же самой цене, для капитализма настоящий ад, и конечно, все заинтересованные в прибыли никогда не допустят появления такого эгалитарного мира.

Сам Валлерстайн предсказывал, что страны начнут искать выход в протекционизме, в экономическом сепарировании, который «ненадолго отсрочит угрозы и облегчит положение простых людей». Тем самым он как бы прогнозировал такие феномены, как Трамп, Брекзит и т.д. Однако Валлерстайн настаивал, что, в конечном счёте, все эти меры только усугубят положение. Ни на чем не основанный тезис, актуальный только в рамках лево-глобалистского видения мира.

Валлерстайн всегда слишком преувеличивал унитарность мир-системы и невозможность без нее обойтись. Это отличало его от Фернана Броделя, всегда видевшего множественность миров-экономик. На самом деле, вполне можно предположить, что доминирование одной западной капиталистической мир-системы – это симптом экономической недозрелости мира. Созревание высокоразвитых экономик в отдельных регионах – Китае, Индии, исламском Ближнем Востоке, Латинской Америке, будем надеяться – что и в России, приведёт как раз к реализации «антиглобалистского» сценария – каждая из этих экономик начнёт работать прежде всего на внутренний рынок. Экономическая глоблализация. Бывшая принудительной или связанной с торговым доминированием эксплуатацией слабых сильными как раз сменится более равноправной деглобализацией множественных миров-экономик, сравнительно отгороженных друг от друга протекционистскими барьерами и работающими прежде всего на свой внутренний рынок.

Другое дело, что в рамках этого деглобализированного мира, скорее всего, не останется почвы для уверенности в торжестве левого проекта, уравнивающего полы, расы, этносы, религии, классы и помешанного на мультикультурализме и эгалитаризме. Для таких обществ будет характерна скорее селективность. Выраженное неравенство по тому или иному критерию и стремление оградить свои внешние границы. Не напрасно в последние годы Валлерстайн смотрел на дело с большим пессимизмом и призывал своих единомышленников левых «бежать как от чумы от идеи о том, что история на нашей стороне, что мы неизбежно придём к разумному и справедливому обществу».

Построения Валлерстайна были последней на Западе попыткой крупного учёного и мыслителя дать общее осмысление и работоспособную схему истории. После него такая масштабная макроистория перешла, по сути, в руки шарлатанов, подобных раскручиваемому сейчас Ювалю Харари, или ограничивается частными аспектами, как построения австралийского биолога Джареда Даймонда.

Впрочем, и для самого Валлерстайна был уже характерен некоторый привкус шарлатанства. Его модель была крайне эклектична, соединяя, в основном, идеи других мыслителей – Маркса, Люксембург, Кондратьева, Шумпетера, Пребиша, Броделя. Так же, как и его огромный труд был панорамой выписок из работ других исследователей, подвергнутой определённому осмыслению, а не самостоятельной работой с историческими источниками.

Собственной идеей Валлерстайна, по большому счёту, была только концепция полупериферии, вызванная к жизни тем, что в модель центр – периферия невозможно было вписать социалистический мир, выглядевший вполне жизнеспособным в 1970-е, зато с его крахом в 1990-х понятие полупериферии, применительно к современности, откровенно сказать, «поплыло». Называть всерьёз этим словом Китай с каждым днём все труднее.

А главное, валлерстайновская модель была слишком механистична. По крайней мере до эпохи нынешнего кризиса в ней всё работало как часы – повышались, а затем понижались длинные волны кондратьевских циклов, сменяли друг друга циклы гегемонии, капиталисты извлекали выгоды из экстернализации издержек, но постепенно лишались такой возможности, чётко шли на поводках либерализма консерватизм и социализм. Фактически каждое рассуждение Валлерстайна представляло собой комбинацию таких жёстких двухтактных схем, работающих как добротный поршневый двигатель. Этим Валлерстайн отличался от Броделя, для которого всемирная история была набором экстравагантных исключений и специфичных случаев.

Возможно, сам Валлерстайн это понимал, поэтому заметно оказалось, что от первых к последним томам «Мир-системы модерна» его позиция заметно меняется. А именно, он гораздо меньше верит в экономику. Например, оказывается, что гегемония Англии в мир-системе обеспечена была не промышленной революцией, якобы произошедшей в Англии в конце XVIII века, а чисто политическим успехом англичан в борьбе против французов. Именно политическое преобладание позволило англичанам извлечь выгоды из механизации производства, которая шла в эту эпоху повсюду. Решает не экономический базис, а политическая надстройка – здесь Валлерстайн, пожалуй, и в самом деле перестает быть марксистом.

Но если это так, то была ли уж так не права Россия, когда она вместо того, чтобы на всех парах вписываться в ядро и «преодолевать отсталость», прекрасно осознавая, что призовое место ей всё равно не достанется, предпочла отстраивать свою имперскую систему, оставаясь в рамках капиталистической мир-системы на периферии или полупериферии? Если политическое важнее экономического, как утверждал в последние десятилетия жизни Валлерстайн, то такой выбор России был однозначно мудрым. Вопрос скорее уже к нам, почему мы не сохранили свою мир-империю и скатились в революцию и ленинизм, за что заплатили итоговым территориальным развалом русской мир-системы в 1991-м?

Сам Валлерстайн ценил Ленина чрезвычайно высоко и предсказывал, что к 2050 году произойдёт полная его реабилитация в России. В ленинизме он ценил тоталитарную партию как сплочённую властную группировку, которая решительно преодолевает экономическую отсталость для того, чтобы преодолеть западный империализм и своё периферийное положение. Впрочем, даже тут Валлерстайну приходится пойти на компромисс с сегодняшним пониманием истории. Он объявляет Ленина… продолжателем реформ графа Витте, возобновивших российскую индустриализацию. Это очевидная неправда – продолжателем Витте был, конечно, Столыпин, а Ленин был уничтожителем русской индустриализации, столкнувшим Россию по доле в мировом промышленном производстве к показателям 1750 года (5% – для сравнения, перед революцией – 8,5%).

Удивительно то, что русская индустриализация вообще продолжилась. И это явно не заслуга Ленина или Сталина. Это скорее особенность русской цивилизации – способность противостоять деиндустриализации, которую подчёркивал сам Валлерстайн, говоря о том, как Россия перенесла удар английской стальной революции, разом обесценившей экспортный потенциал горно-заводской промышленности Урала. Оказалось, что в таких экстремальных условиях, резко понизивших место Российской Империи в европейском разделении труда, Россия смогла удержать за своей промышленностью внутренний рынок тканей, защищённый тарифами, создала сахарную промышленность на основе свеклы.

«Эта ограниченная способность противостоять полной деиндустриализации при немаловажном дополняющем факторе в виде по-прежнему относительно сильной русской армии отчасти объясняет способность русских играть отличную от Индии или Турции роль в мир-экономике начала ХХ века», – отмечает Валлерстайн. В конце ХХ – начале XXI века Россия выдержала на этом направлении ещё один краш-тест в виде угрозы почти полной деиндустриализации и поглощения Западом в роли периферии африканского уровня. И снова Россия и экономически, и военно-политически выдержала.

Вот чего Валлерстайн никогда не понимал в полной мере благодаря глобализму своего левого мышления. Локальные культуры, из которых составлена его мир-система, цивилизации, о которых вопреки валлерстайновскому и фукуямовскому глобализму говорил Сэмуэль Хантингтон, имеют значение. Имеет значение воля к выживанию того или иного сообщества, которая не даёт себя до конца перемолоть ни капиталистической системе, ни антикапиталистической. Регулярные механизированные валлерстайновские модели постоянно дают сбои на человеческом материале конкретных культур.

И Россия, на деле, это не периферия или полупериферия. Как справедливо отмечал Бродель, это «сама по себе мир-экономика», охваченная упорно не желающей сходить с арены мир-империей. Эта мир-империя мирится с существованием западной мир-экономики потому, что та ей мешает сравнительно меньше, чем мешала бы западная мир-империя. Но ведь ситуация может и измениться?

Каждый раз, работая с эмпирическим историческим материалом, Валлерстайн подходил к этому выводу об особости исторического пути России. И каждый раз как левый теоретик-доктринёр, который к тому же должен верить в правоту дела Октябрьской революции, уходил в сторону от этого вывода. Но пора уже сделать этот вывод за него. В конечном счёте лучшим надгробием Иммануилу Валлерстайну было бы сохранение новыми поколениями исследователей вкуса к тому, что он умел делать лучше всего, – к глобальной истории, мыслящей большими историческими периодами, широкими обобщениями и вековыми тенденциями. Умение видеть историю как целое – это именно то, чему у Валлерстайна, при всех недостатках его специфического марксистского взгляда, следует научиться.

Публикация: Царьград

1.0x