Умер советский поэт Евгений Евтушенко. Я не застала пика его популярности – это время молодости моей свекрови – рубеж 50-х и 60-х. Она рассказывала, что бывала на его знаменитых выступлениях в Политехническом музее.
В мои школьные годы это был уже современный классик и, как всякого классика, средний школяр читать его не спешил. Евтушенко нам казался чересчур поучительно-правоверным. А подростки не любят, когда их учат, ещё чего! К тому же его навязчиво ценила наша учительница литературы. Она говорила, что в творчестве Евтушенко легко найти стихи на любые темы, какие только понадобятся. Тогда было принято, чтобы урок литературы начинался с «поэтической пятиминутки»: один или два ученика декламировали выученные специально для этого случая стихотворения на какую-то тему: о весне или осени, о революции, о войне, о молодёжи, о дружбе, об истории и т.п. Так вот учительница говорила, что всё, что требуется, можно найти у самого что ни на есть советского в каждой своей строчке поэта Евтушенко.
Поэтому, когда много лет спустя поэт уехал в Америку и стал рассказывать, как он боролся с тоталитарным режимом, я, признаться, пресильно удивлялась. Потом для себя я объяснила этот казус так: поэт всегда замечательно выражал то, что в старину называлось «духом времени». Когда этот самый дух был советский – и поэт был безукоризненно советским, а когда дух стал антисоветским – поэт совершенно искренне сделался антисоветским. И тут нет никакого лицемерия, а один только артистизм. Ведь актёр сегодня Гамлет, а завтра Чацкий, а послезавтра – герой труда из какой-нибудь советской производственной драмы, и никого это не удивляет.
Хотя я человек мало поэтичный и стихов читаю мало, но с Евтушенко у меня связано забавное воспоминание.
Осенью 1974 г. в «Крокодиле» было напечатано такое стихотворение Евтушенко:
Дитя-злодей
Дитя-злодей встает в шесть тридцать,
Литой атлет,
Спеша попрыгать и побриться
И съесть омлет.
Висят в квартире фотофрески
Среди икон:
Исус Христос в бродвейской пьеске,
Алан Делон.
На полке рядом с шведской стенкой
Ремарк,Саган,
Брошюрка с йоговской системкой
И хор цыган.
Дитя-злодей влезает в "тролллик",
Всех раскидав,
Одновременно сам и кролик,
И сам удав.
И на лице его бесстрастном
Легко прочесть:
"Троллейбус - временный мой траНспорт, -
Прошу учесть".
Вот подъезжает он к ИНЯЗу
Или к МИМО,
Лицом скромнеет он, и сразу -
Чутье само.
Он слышит чей-то голос слабый:
"Вольтер... Дидро..."
А в мыслях - как бы тихой сапой
Пролезть в Бюро.
В глазах виденья, но не бога:
Стриптиз и бар,
Нью-Йорк,Париж
И даже Того
и Занзибар.
Его зовет сильней, чем лозунг
И чем плакат,
Вперед и выше - бесполосный
Сертификат.
В свой электронный узкий лобик
Дитя-злодей
Укладывает, будто в гробик,
Живых людей.
И он идет к своей свободе,
Сей сукин сын,
Сквозь все и всех,
Сквозь "everybody",
сквозь "everything".
Он переступит современно
В свой звездный час
Лихой походкой супермена
И через нас.
На нем техасы из Техаса,
Кольцо из Брно.
Есть у него в Ильинке хаза,
А в ней вино;
И там, в постели милой шлюшки,
Дитя-злодей
Пока играет в погремушки
Ее грудей...
Стихотворение, как мне кажется, плоховатое, стенгазетное: все эти «пьески», «системки» - точно фельетон в нашей районной газете «Знамя коммунизма». И раз уж герой карьерист – значит, и бытовой разложенец: к шлюшке ходит и винишко потребяет.
Но какую же колоссальную бучу вызвал этот литературно не выдающийся стишок! В помянутом в стихотворении ИНЯЗе даже комсомольское собрание спроворили на тему: «Мы не такие!». «Мы настоящие, советские!» - на все лады уверяли комсомольские активисты, с первого курса нацелившиеся на курсы ООН, а дальше – на Нью-Йорк.
Эти ребята искренне оскорбились. Да и как им было не оскорбиться! Ведь самое оскорбительное оскорбление – это правда. Правда, которую ты сам знаешь о себе, но какое право, чёрт возьми, кто-то посторонний имеет об этом говорить? Ну да, мечтаю о загранице и шмотках, а что же мне мечтать отслужить в Забайкальском военном округе, а потом двинуть на БАМ? Не на таковского напали!
Тогда в продвинутой московской тусовке уже чётко обозначились и закрепились ценности Дитя-злодея. (Кстати, почему он так назван? Почему дитя? За ещё злодей…). Но вот так взять и сказать об этом вслух – это уже слишком, это нахальство.
В институте напротив – в МГИМО (он располагался в те далёкие времена в старинном здании бывшего Катковского лицея в конце улицы Метростроевской, ныне Остоженки, чуть наискосок от иняза) реакция была аналогичной.
Правда, публика в МГИМО была значительно более социально продвинутая и уверенная в своём светлом будущем, а потому и более благодушная. Это инязовцы как о манне небесной грезили о роли толмача, в сущности, обслуживающего персонала. А ребята из МГИМО – это дети секретарей обкомов и министров, будущие дипломаты или импортно-экспортные воротилы. Дёргаться из-за какого-то стишка – охота была. Евтушенко, кстати, совершенно напрасно поставил рядом, едва не через запятую МГИМО и иняз: образование там схожее (весьма поверхностное), а вот социально меж ними – дистанция огромного размера.
Но говорят, что именно из МГИМО вышел стихотворный ответ «Лирику-сатирику». Анонимный. Написано, мне кажется, даже несколько более мастеровито, чем исходный текст. Явно не начинающим студентом написано, а набившим руку на этом деле литератором. Напечатано это было в «Комсомольской правде», на 3-ей странице, где писали о международных событиях.
Вот этот ответ:
Лирику-сатирику
Позвольте мне к Вам обратиться,
Мон шер Эжен!
Ведь это я встаю в шесть тридцать,
Ваш «протеже».
Омлет съедаю, чисто бреюсь,
(Пух на губе).
Сажусь в голубенький троллейбус
Под буквой «Б».
Прижавшись к кассе, я читаю
(Вольтер, Дидро).
Меня толкают, я толкаю,
Что ж - не метро.
В соседку вперившись глазами –
В который раз!
Схожу на Крымской.
Кто-то с нами, а кто в Иняз.
Нас мучают порой виденья –
Не Рим, не Брно.
Сильна программа обученья –
В глазах темно.
А в «звездный час» мы в комитете.
Забот не счесть.
И отдых разве что в буфете,
Коль деньги есть.
Идет уже почти полгода
(Театр у нас)
«Под кожей статуи свободы»
В свободный час.
Я ежегодно в стройотрядах
Кладу кирпич.
Я – плотник высшего разряда,
Студент-москвич.
Нет у меня отдельной «хазы»
И «шлюшки» нет…
А что «техасы»? Так в «техасах» -
Любой поэт.
Мне чужды и Христос бродвейский,
И диссидент.
Я – гражданин Страны Советской,
Её студент.
И, в общем, мы давно не дети,
Нам ясен путь.
Себя мы чувствуем в ответе
За жизни суть.
За землю, за судьбу эпохи
И за стихи,
Которые порой неплохи,
Порой плохи.
Мы молоды, но в чувствах строги.
Иной поэт
Не ведает пути-дороги
И в сорок лет.
В поездках частых за границу
Под крик «виват»!
И лире может полюбиться
Сертификат.
Ну, я кончаю. Завтра снова
Мне в институт.
И в комитете комсомола
Дела не ждут.
Вы приезжайте, посмотрите…
Познайте нас,
Быть может, больше разглядите
(Высок Парнас).
Мне очень жаль, Вы оболгали
Своих друзей.
Я грубоват? Чего ж Вы ждали?
. . . . . . . . . . . . «Дитя-злодей»
Вряд ли сегодня можно узнать, кто и по чьему заданию это сочинил. Кто-то, видимо, велел «застолбить позицию», как тогда выражались: «Я – гражданин Страны Советской, /Её студент». Может, этот кто-то был из сильных и властных отцов. «Отечества отцов» или просто отец одного из тех, кого поэт назвал Дитя-Злодей.
Но при этом все отлично понимали, что на самом деле всё именно так и есть. Жребий был брошен, выбор совершён, мечты продвинутых «плотников высшего разряда» (почему-то «кладущих кирпич», а не работающих по дереву) находились весьма далеко от неказистой советской жизни. А продвинутые отцы через двадцать лет слили эту жизнь с потрохами, чтобы оставить этому самому «дитю» не просто кое-какие связи да «трёшку» на Кутузовском, а кое-что посущественнее – банк или госкорпорацию.
Вот это почувствовал и описал советский поэт Евтушенко в своём литературно небрежном стихотворении. Выходит, литературное качество – вещь далеко не самая главная. Главное, что в стихотворении отпечаталась правда времени. О которой никто не говорил и все делали вид, что этого и нет вовсе.
Между прочим, через несколько лет Евтушенко вернулся к тому же герою в романе «Ягодные места». Его там зовут Игорь Селезнёв, он учится в МГИМО и тоже презирает общественный транспорт.
«Игоря Селезнева угнетали лица пассажиров общественного транспорта. Особенно утром, когда люди едут на работу. Особенно вечером, когда люди возвращаются с работы.
«Стадо неудачников, — думал он, с холодной наблюдательностью инопланетянина скользя взглядом по усталым лицам своих соотечественников. — Все их дни похожи один на другой, как электросчетчики в квартирах. Челночная жизнь между хомутом и стойлом…»
Его отец, директор крупного ленинградского завода, не приемлет его воззрений и даже желает ему, своему сыну, большого несчастья, чтобы тот слегка охолонулся и понял, что почём. Не охолонулся. Да и отец-резонёр получился какой-то по-евтушенковски поучительный, как, впрочем, и полагается резонёру. И всё-таки прочтите хотя бы 15-ю главу романа «Ягодные места» - где в прозе о Дитя-Злодее. Остальное в романе – мало интересно, а вот это – хорошо. Игорь Селезнёв – это тот, кто сегодня рулит всей нашей побеждённой страной. Бывший «гражданин страны советов, её студент» сегодня олигарх, министр, или просто вольный житель Лондонграда. И он также, как в юности, презирает пассажиров общественного транспорта.
А начиналось-то с пустяков… И об этом рассказал в непритязательном стишке советский поэт Евгений Евтушенко. Но его не услышали. И в свои книжки он стал включать это стихотворение в приглаженном виде – без упоминания институтов. Что сделало его совершенно беззубым и никаким. А потом все обо всём забыли: и то сказать, зачем помнить неприятное.
А ещё Евтушенко чуть-чуть помог мне в бизнесе.
У нас в компании есть обычай развешивать по стенам офиса разные духоподъёмные цитаты в рамочках. Одна была из Евтушенко: «Когда изменяемся мы – изменяется мир». Сегодня я хотела посмотреть на эту цитату. Пошла в зал, а её нет. Сотрудники разъяснили: цитату слямзили вместе с рамочкой. Я сказала: «Безобразие!», а сама подумала: «А ведь хорошо! Значит, кому-то она помогла». Наверное, кто-то повесил её в своём офисе и вспоминает мои слова: «Не надо ругать и критиковать сотрудников, покупателей, поставщиков. Начни работать лучше – и все, кто тебя окружают, - изменятся». Проверено – работает. За это спасибо советскому поэту Евгению Евтушенко.
На фото: Ричард Никсон и Евгений Евтушенко
