Наконец-то пришла суббота, с её, казалось, разрешением на отдых. Но Ванька, вернее Иван Владимирович Распашной, собирался в лес пилить дрова. Он спокойно ходил по ограде и собирал всё, что считал нужным для этого серьёзного дела, в коляску мотоциклета. Он прекрасно знал куда ехать, сколько времени займёт эта работа, поэтому совершенно не спешил и наверняка ничего не упустил из внимания. Жена, стоявшая на крыльце, подперев плечом дверной косяк, улыбалась, скрещёнными на груди руками давая понять, что разговаривать больше не будет. Вчера, разморённая вечерней баней, затем настойчивыми мужниными ласками, неожиданно очень приятными, она, лёжа головой на плече, попробовала отговорить его. Но Иван, будучи по-хорошему настойчивым в своих решениях, всё же убедил в необходимости заготовить машину дров именно сейчас.
- Понимаешь, машинку порублю, они за всё лето подсохнут, для запала и для бани пригодятся. А в октябре ещё машину тяжёлых напилю для тепла, и хватит на всю зиму с лихвой...
- Как знаешь, - жена прижала его за плечо и тихонько засопела.
Иван любил жену. Любил серьёзной любовью, всем сердцем, доверяя ей и надеясь на её взаимность. Любил и за то, что она, не боясь трудностей, родила ему двух ребятишек - Аню и Вовку, пообещав вскорости родить ещё. Он тихонько снял её голову с плеча, стараясь не скрипеть, поднялся и прошёл в комнату детей. Аня - семилетняя папина радость, спала аккуратно на правом бочке, улыбаясь во сне любимой кукле, занявшей половину подушки. Вовка же - пятилетний наследник и его гордость, как обычно, вылез из-под одеяла и спал поперек кровати, сжимая кулачок на груди и во сне сморщив лобик. Иван легонько укрыл его, присел на кровати и залюбовался сыном, перебирая в голове ласковые слова, пытаясь выбрать подходящее, каким ещё никогда не называл. Ничего не найдя соответствующему настроению, чмокнул в лобик, и неожиданно для себя перекрестил, немного даже смутившись своего поступка. Подойдя опять к дочери, перекрестил и её, вслух сказав: "А кто его знает?!".
Было Ивану не полных тридцать три года отроду.
* * *
Утром он проснулся очень рано, решив ещё с вечера так, чтобы осталось время на субботний отдых, игру с детьми, которым очень не хватало общения с отцом. Встал, казалось, очень тихо, но, когда уже почти собрался, увидел стоявшую на крыльце жену.
- Ну, чего ты встала? Иди, полежи ещё. - Хотя самому было приятно её внимание, которое не проходило со временем. Он поднялся к жене, крепко обнял её и, улыбаясь, спросил:
- Может, сегодня получилось что, а?
- Может, и получилось, скоро узнаем, - она стряхнула с него невидимую соринку и, посмотрев в глаза, с улыбкой сказала, - ждём.
Он ехал неторопливо в лес по знакомой, тысячи раз хоженой дороге, вдыхая полной грудью чистый, сладковатый, бодрящий воздух. Он любил работать один. В юности часто приходилось исправлять чужие ошибки и даже отвечать за них. Однажды понял, что лучше делать всё самому вместо того, чтобы постоянно кого-то поучать. Так же и в лесу. Он знал и умел пилить лес, тем более такими хорошими импортными пилами, что даже перестал брать с собой топор.
Выделенные ему лесником берёзы стояли недалеко друг от друга. Отметил их лесник из-за обожжённых весенними палами стволов. И хотя верхушки были зелёными, через год-два такие берёзы умирали. Первую он свалил быстро, но, подойдя к другой увидел, что она ляжет на молодую, красивую берёзку, трепетавшую от страха листочками.
- Ну, не бойся, не бойся. Постараюсь уж ради твоей красоты и юности.
Мысленно просчитав, он решил положить берёзу немного в сторону. Но загвоздка была в том, что она могла упасть на согнутую градусов на сорок, огромную в два обхвата лесину, гордо стоявшую и осознающую свою непоколебимость. "Да попробую, что уж..." - Иван сделал запил с неудобной стороны почти на пол бревна. Затем стал аккуратно запиливать с обратной, уверенный, что порыв ветра поможет ему. Но, как назло, ветер стих, и Иван с шиной, зажатой в стволе, сбросил газ, держа пилу на изготовке. Ствол был почти полностью пропилен, и дерево стояло только благодаря противовесу листьев. Но порыва ветра, чтобы допилить нужные сантиметры ствола, не было. Но вот ветерок, пошелестев листвой, качнул дерево, Иван поддал газу и пропилил ствол до конца. Но порыв был недостаточно сильным и дерево стало наклоняться, в ненужную для Ивана сторону, зажав пилу и грозя опасностью последствий. Волнуясь за пилу, Иван не отбежал в сторону, а упёрся руками в ствол, пытаясь удержать его, понимая явную бесполезность этого решения. В стволе что-то звонко, знакомо для Ивана, хрустнуло и дерево с нарастающей скоростью стало валиться. Иван, оттолкнувшись от ствола, прыгнул в противоположную сторону, но, запнувшись о куст шиповника, упал на колени. Крона с шумом ухнула через согнутую лесину и комель, проскользив по ней, ударил Ивана в грудь и, проволоча метра три-четыре, припёр спиной к другому дереву, упав всей тяжестью ему на колени. Получилось так, что Иван сидел у дерева с вытянутыми ногами, а на бёдрах и животе у него лежал полутонный комель...
* * *
Очнулся он через несколько минут. Дикая боль и звон в ушах мешали сразу сориентироваться, и несколько секунд он пытался понять, что же с ним произошло. А вместе с оценкой происшедшего пришёл страх. Превозмогая боль, попробовал поднять руки. Левая, ушибленная, работала. Правая – плетью лежала вдоль тела, не реагируя на попытки шевельнуть ею. Ног он не чувствовал совсем. Непомерная тяжесть ствола заполонила пространство, беспощадно раздавливая тело... «Господи, как же это? Что же я? Пропал?". Он никогда не верил в своё бессилие, тем более в смерть. "Это может быть с кем-то, но не со мной. Я знаю, что делаю, знаю, как делаю и делаю всегда правильно". Но сейчас всё произошедшее деморализовало его своей очевидной простотой. Вот он, полный сил и здоровья, и вдруг раз и – всё! Нет его?! Или почти нет?.. Слёзы навернулись на глаза и потекли ручейками по щекам, мешая комарам кусать ещё полные крови мышцы лица. "Жена, я погиб! Слышишь?" Опомнившись, он заговорил скороговоркой, пытаясь успеть сказать, как ему казалось, самое главное: "Прости меня, милая, родная, прости. Любимая..." Он пытался назвать имя жены, но оно почему-то не приходило на ум. Он суетливо вспоминал имена женщин, как бы выбирая подходящее и, не сумев вспомнить, заорал, как ему показалось, очень громко. «Ну и сука же ты, Ваня! Жена.. жена.. жена, а что она человек с именем - забыл. Забы-ы-ы-ы-л!» Он прокусил губу, но крови не почувствовал. Пытаясь понять почему, на несколько минут потерял сознание.
... Жаркое солнце, середина июля, уже печёт. Хотя время ещё - нет обеда. Его мать - молодая красивая женщина, катит с ним на велосипеде, на покос к отцу, везут обед в деревянном самодельном ящике, привязанном к багажнику. Он, годовалый большеголовый крепыш, привязан к её груди платком крест- накрест. Не понимая, почему так неудобно, лезет свободными руками матери в лицо, в глаза, в рот, и уже начинает немного скулить, пуская слюни на грудь. Мать улыбаясь, не отворачивая лица, говорит что-то ласковое и успокаивающее.
... Потом вдруг отец, лёжа на свежем сене, поднимает его над собой и щекочет живот и шею небольшими, но пушистыми усами, дует губами, сложенными дудочкой, в пуп и пах, вызывая Ванькин весёлый смех...
И кругленькие ярко-красные ягоды земляники, ссыпанные ему в ладошку, такие сладкие, но растворяющиеся в руках, вызывая нетерпение и неудовольствие... И засыпание под навесом, на большой груди отца, раскинув руки - быстрое и по-детски беспробудное.
Потом сбор домой. Отец, помогая привязать его на место, почему-то остаётся и кричит, махая вслед рукой: "До вечера, родные мои!" – и, взяв большие грабли, уходит в поле, парящее маревом и густым запахом свежескошенной травы.
Опять пришёл в себя. Сколько времени прошло? Иван подумал, что его вдруг могут найти. Хотя скорее нет, ведь он всегда просил отвести ему участок подальше от деревни, потому что за околицей за много лет, лес стал редок и некрасив, и ему было просто жаль его рубить. Поэтому – нет, скоро не найдут.
Очень захотелось спать. Тем более, что тело больше не болело, даже не ныло. С трудом повернув голову, он посмотрел на лежавшую рядом, словно чужую, руку. Она уже была какая-то серая, бескровная. И увидев, что штаны стали темными и сырыми, спокойно понял, откуда кровотечение. "Внутри всё лопнуло", - догадался он. Слабость постепенно побеждала. Иван вдруг явственно услышал детские крики и обрадовался: "Милые детки мои, послушайте что скажу! Не уберёг я себя, теперь вам тяжелее будет. Вы мамку слушайте, она вас плохому не научит и всегда защитит. Будьте ей за меня помощниками".
По торчащим веткам сверху к нему плавно опускался человек. Белая рубаха, почти до ступней, развевалась как парус. Человек приземлился на лежащий на Ваньке ствол. Усталые серые глаза, худое лицо, редкая борода, длинный волос. "Господь", - без удивления подумал Иван.
- Ну, скажи, грешник. Как так? Сколько же можно судьбу испытывать? Всё один! К тому же без веры живёшь. Ответь!
- Прости, Господи! Прости и помоги! Защити жену мою и детей моих без меня. Не дай им лиха испытать. А я уж тебе покаюсь и за всё отвечу. Не оставь мя, Господи!
Человек склонил голову и тихо промолвил: "С Богом тебя, сын мой! Пусть душа твоя обретёт, наконец, смирение и покой на веки вечные..." - затем поднял руку и, наложив на себя, а затем на Ивана крестное знамение, легонько повеял на него ладаном и, повернувшись, поплыл вдаль, вверх, через ветки берёз в светлое святое небо...
- Да простите же меня все! Все, с кем был знаком, не придавая этому значения, простите те, к чьим словам и просьбам оставался равнодушным, поставив своё выше. Еще прости меня, жена моя! Ведь перестал замечать в тебе женщину, перестал слова говорить о любви своей, перестал поклоняться силе твоей материнской... И вы, главное в жизни моей, дети, простите, простите, простите, и не забудьте меня в жизни предстоящей вам долгой...
Засыпающий мозг подал сигнал правой руке перекреститься.
- Она сломана, не сможет, - возразил Иван.
- А левой?
- Левой нельзя, я же православный!
- И как же?
- Да, Господь простит!
Резко запахло сладким, музыка или звенящий трепет листьев стали отдаляться, в лицо вдруг потянуло прохладой и он, Иван, поднявшись, пошёл, торопливо размахивая руками, вдаль, где мерцал или алел, или ещё как? - светился закат. И уже, когда его почти не стало видно, обернулся и махнул рукой, прощаясь с тем, который навсегда уснул под берёзой.
