Отрывки из книги
Зубков Е.В. «Житие инженера. Опыт бытописания середины ХХ века в трех частях с отступлениями». М., Издательский дом МЭИ, 2011г., 399[17]с. илл. (www.alib.ru/bs.php4?bs=FINIST)
В ОКБ МЭИ была создана и успешно работала на космических кораблях серий «Восток» и «Восход» первая в мире система космического телевидения «Топаз» (все ее модификации начиная с Гагаринского «Трал-Т» (100 строк, 1 кадр/сек.), и далее - «Топаз-10», «Топаз-25», «Топаз-25М2». Последняя – в вещательном общесоюзном стандарте: 625 строк, 50 п/кадров в сек.). Автору посчастливилось принимать участие в создании, испытаниях и работах «Топаза» по приему изображений с орбиты на стартовой позиции в Тюра-Таме (впоследствии – космодром Байконур). В том числе и 18 марта 1965 года при первом выходе человека в открытый космос.
(К сведению вероятных читателей. Книга была закончена в 2009 г. Крымские события еще и не предполагались. И это следует иметь в виду при чтении Отступления).
Ч. I. Первый раз в Тюра-Там. Октябрь 1961 года.
Конец октября. Серое холодное утро. Под сыплющейся снежной крупой, полосами сметаемой ветром по сухому выстуженному асфальту, я стою на ступеньках «Трансагентства» на Ленинском проспекте и жду автобуса в аэропорт. Погода не портит настроения. Снежные крупинки отскакивают от меня и ветер не вызывает тягостного озноба. Будоражат чувства исполнения ожиданий и напряженности погружения в незнакомую обстановку
Первый раз в Тюра-Там. Оттуда в середине апреля стартовал Гагарин, в начале августа – Титов. Теперь, перед ноябрьскими праздниками планируется парный старт: два запуска с интервалом в двое суток. Еду через Ташкент. Один.
ТУ-104 мне в новинку: первый раз лечу на реактивном самолете. Прохладный полупустой салон. Подают виноградный сок, черную икру и курицу с рисом. Потом курица с рисом стала непременным атрибутом «Аэрофлота». Куда бы ни направлялся, если завтрак в самолете, то без нее никак.
Вторая половина дня. Ровный, с присвистом, рев турбин. Когда утыкаешься в иллюминатор, вид захватывает, и все, что сзади, за плечами, исчезает и, кажется, наступает тишина. Темно-синее небо. Чем выше от горизонта, тем гуще синева, наполняющаяся чернотой и в ней, кое-где, звездами. Невидимое солнце висит над горизонтом и светит в хвост. Вокруг ни облачка. Внизу пустыня. Стоп-кадр: двенадцатибалльное волнение песчаного океана в желто-черных тонах. Процесс неизмеримо более крупного временного масштаба, и мы, человеки, видим его застывшим. Освещенные низким солнцем желто-серые сегменты барханов, разделенные черными провалами теней. Неторопливо и отстраненно, проливаясь в стратосферную пустоту за бортом, возникает в памяти и начинает звучать голос Георга Отса: «…на воздушном океане, без руля и без ветрил…». И самолет, и барханы, и звезды кажутся неподвижными, только звезды все ярче, а солнце – все ниже.
Сели. Снова в Ташкенте. Через двадцать лет после эвакуации.
Небо голубовато-белесое. Тончайшая пылевая дымка. Безветрие. Теплый воздух с быстро проливающимися струйками вечернего холода. Спокойствие городской природы, отдыхающей от летней жары. Пока ехал из аэропорта, стемнело. Билет на поезд – свободно. Вагон полупустой. Восемь часов (ночь) в поезде. Утром – чемодан в руки, ритм сердца ускорился. Стою наготове в коридоре. Открывается дверь в тамбур и оглушает лихорадочный стук колес, лязг вагонной сцепки. Тянет свежим утренним холодком. Станция Тюра-Там. (Байконуром это место стало называться значительно позже, а реальный Байконур, точка на карте, лежит в нескольких сотнях километров к северо-востоку).
Справа от облезлого розового здания станции глинобитные подслеповатые казахские домики, их немного. Глинистая красно-желтая полупустыня с рыхлыми, просвечивающими насквозь шарами перекати-поля и серебристо-сизыми невысокими и редко разбросанными кустиками. Прохладное солнечное утро. Воздух неподвижен. Легкий, чуть горьковатый запах незнакомой мне флоры. Он запомнился, запах скудных трав Тюра-Тама, так же, как запах хлебозавода в Лефортове.
Вдали, к западу, видны дома «десятки», 10-й площадки. Туда струится серая ленточка бетонки. Бегут по ней, туда-сюда, кажущиеся игрушечными машинки.
На работе мне все объяснили: куда и как. По бетонке до КПП. Там въезд на «десятку», центральную площадку. Позже, кажется, с 1965 года, это город Ленинск Кзыл-Ординской области. Центральный городок – оазис полувоенной полугражданской цивилизации. Там штаб полигона, служба НИР (научно-исследовательских работ), дом культуры, универмаг, магазины, столовая, гостиница, жилые кварталы и, самое главное для меня сейчас, бюро пропусков, чистилище, где толпятся командированные: военные и гражданские (они же «промышленники»)………
Большая гостиница на центральной площади в мой первый приезд вяло сооружалась силами стройбата. Был в городке «нулевой» квартал – огороженная и охраняемая территория ближе к берегу Сыр-Дарьи, слева от парка. Там в двухэтажных коттеджах по одному, по два, размещали «главных» (руководителей предприятий, генералитет, членов Госкомиссий и корреспондентов (не всех)). Был еще и 17-й квартал, тоже огороженный и охраняемый, где жили космонавты, а также их сопровождающие и опекающие. Для всех остальных существовал «Золотой клоп» (народное название), гостиница, – несколько одноэтажных построек барачного типа. Застрять в «Золотом клопе» командировочному, едущему на рабочую площадку, – дискомфорт и урон престижу.
Сдав документы в бюро, я на всякий случай отправился на разведку в гостиницу. Располагалась она в северной части городка. Там, неподалеку, среди невысоких – не успели подрасти – тополей (посадки по всему городку, но, естественно, требовали постоянного полива) увидел поставленную, судя по всему недавно, каменную полированную черную плиту и на ней золотистой краской несколько десятков фамилий – погибшие год назад на старте вместе с маршалом Митрофаном Неделиным. Ранее я ничего не слышал об этой катастрофе, но на полигоне, даже год спустя, волна еще не улеглась, и разговоров с подробностями было много. Наши полигонные старожилы, «бывалые», тоже могли многое рассказать. И рассказывали. Я наслушался историй об аварийных пусках. Все – в юмористических тонах. Например, как ракета, завалившись на старте, ползла по земле с работающим двигателем, и от нее улепетывали врассыпную, а на пути серьезные заграждения из колючей проволоки, и один корпулентный товарищ мгновенно проскользнул по земле под нижним рядом колючки, где проскользнуть было невозможно. Или, как в шахте, когда возникла опасность утечки гептила[1] и все стали расхватывать противогазы, наш Артур Карлович тоже схватил один, но сверху на противогаз легла волосатая лапа и голос над ухом произнес: «Это для генерала», и Артур Карлович возопил: «Люди! Ну, дайте противогаз, не пропадать же генералу!». Или, когда на НП (наблюдательном пункте), достаточно удаленном от старта, среди членов госкомиссии стояли и наши ребята, а ракета рванула прямо на стартовом столе, и все несколько секунд стояли в шоке и молчали, Лева подошел к председателю комиссии, генералу, и, обратившись к нему по имени-отчеству, спросил: «А что, работы сегодня не будет?». ………Пропуск, в конце концов, я получил, избежав тем самым «Золотого клопа», и к вечеру добрался до второй площадки. И там гостиницей служил барак. Когда я вошел в комнату, где жили наши ребята, лица у всех были просветленные.
– Молодец! Вовремя приехал. В самый раз – завтра домой.
– Как домой?
– А так. Сегодня была Госкомиссия. Работу перенесли на лето.
Так случилось. Приезд совпал с отъездом. Пожалуй, самое место и время сделать отступление.
Отступление. Исторически-истерическое
Вторая площадка, пресловутая «двойка», начала шестидесятых годов.
Место историческое, место славное, созданное в безлюдной и безводной полупустыне горбом военных и гражданских строителей и бессловесных и безымянных «рядовых необученных» солдат. Не боясь впасть в высокопарность (как бы теперь сказали, не боясь «пафосности»), я бы назвал «двойку» местом исторической славы России, поставил бы в один ряд: Куликово поле, Полтаву, Бородино, Сталинград, Курскую дугу и Вторую Площадку в Тюра-Таме, хотя здесь, слава Богу, не воевали и малой кровью полит этот кусок земли.
Вторая Площадка – географическая точка начала космической эры на Земле. Место, откуда ушел в космос Гагарин, за ним Титов и далее – по списку. Я бы понаставил там памятников (Церетели, сюда!) и понавешал мемориальных досок. Имён и поводов более чем достаточно (это не Клара Цеткин и не Урицкий-Володарский, коими вся Россия как мухами засижена). Вторую Площадку следовало бы объявить мемориальным техническим музеем-заповедником эпохи Золотого Века Советской Космонавтики.
Но вот какая незадача. Не наше все это теперь! Нами задумано, нами создано, нами выпестовано, нами туда денег угрохано – не счесть. И не наше! А ведь как пелось в одной советской песне (и вполне справедливо): «здесь ничего бы не летало, когда бы не было меня» (я имею в виду всех нас). Что ж это исторически славные места России от нас уплывают? Вот и Севастополь. Сколько русской крови за него пролито! А уже и НАТО на него облизывается, и украинцев, родных хохлов наших, из которых процентов тридцать – сорок родственники кровные, за уши от России оттягивают. Кто виноват? Что делать?
А ведь было бы справедливо принять, скажем, такое решение ООН
Организация Объединенных Наций
Решение Генеральной Ассамблеи №… от ……г.
(проект)
Учитывая многовековые исторически сложившиеся этнические, социальные, экономические, научные, культурные связи; Признавая заслуги государства Российская Федерация, правопреемника государства Союз Советских Социалистических Республик в развитии и освоении территорий – субъектов настоящего решения,Генеральная Ассамблея ООН принимает решение:
а) выделить в виде анклава на территории государства Республика Казахстан космодром Байконур (ж. д. станция Тюра-Там, город Ленинск и примыкающую инфраструктуру стартовых, испытательных и измерительных ракетных комплексов);
б) выделить в виде полуанклава на территории государства Республика Украина район Севастополь-Балаклава вместе с инфраструктурой военно-морских баз и портовых сооружений;
в) передать указанные территории под юрисдикцию государства Российская Федерация и включить их в состав государства Российская Федерация.
(Границы уточняются по результатам работы двусторонних разграничительных комиссий).
Ребята, не напрягайтесь! Это я так, «в порядке бреда».
«Двойка». Краткий экскурс
Бетонка, прочерченная как по линеечке, километров сорок бежит по равнине. Наконец, развилка: направо дорога, налево дорога, прямо дорога – КПП, въезд на «двойку». Слева, параллельно бетонке – железнодорожное полотно. Утром и вечером «мотовоз» – тепловоз с подцепленными вагонами пригородного поезда привозит и увозит с «десятки» на «двойку» офицеров на службу и домой. За КПП бетонка плавно забирает вправо, идет у подножия невысокого, сглаженного холма, огибая его. Железнодорожная ветка лежит левее в понижении, гладкой складке местности. На въезде за КПП пути множатся, ветвятся: на них цистерны, товарные вагоны, рефрижераторы. В ближнем от бетонки ряду, несколько обособясь, стоят немецкие спальные вагоны. Костя Победоносцев[2] говорил мне, что их пригнали с Пенемюнде. Через несколько сотен метров колея упирается в ворота МИКа (монтажно-испытательного комплекса)……
Через входные ворота МИК заглатывает ступени носителя: первую, вторую, третью, «боковушки» (четыре боковые ступени) и сам объект – космический аппарат (КА). И начинается многоэтапный процесс вынашивания, созревания и рождения продукта нового качества – полностью снаряженной, с космическим аппаратом, с отлаженными и многократно проверенными системами, коих на борту великое множество, ракеты, готовой к вывозу на старт.
Я касаюсь этого сложного длительного (несколько недель) чрезвычайно трудоемкого процесса вкратце и поверхностно. Полное описание содержится в многочисленных «Инструкциях по…», но это не тот жанр, который может привлечь читателя.
После размещения элементов сборки в зале МИКа и подключения их к наземным источникам питания начинался первый этап: поверочные включения – проверка цепей питания и самого факта функционирования всех систем (поочередно). Затем шли автономные испытания, проверялась работа систем по определенным программам с помощью специальной стендовой аппаратуры. Следующий этап – комплексные испытания, отдельно по объекту и по носителю: проверялась согласованность взаимодействия совместно работающих систем. Затем объект на сутки помещался в барокамеру, где выдерживалось давление, соответствующее условиям на орбите. После извлечения из камеры еще раз автономные испытания. После стыковки объекта с носителем - еще раз полный комплекс.
Главный момент во всех испытаниях – прохождение управляющих команд и контроль их исполнения. Словесная формула испытаний, повторяемая как тройное заклятие: «команда дана, команда прошла, квитанция (сигнал подтверждения исполнения команды) получена».
Естественно, что с очередным шагом испытаний, с приближением к моменту старта, цена отказа прибора, цена сбоя в работе любой из множества систем возрастала. Возрастало и общее напряжение. Ведущему по испытаниям (тогда им был Евгений Александрович Фролов) не позавидуешь: с одной стороны – Главный Конструктор, Сергей Павлович Королев, с его резкой и жесткой требовательностью, с другой – разнородная масса представителей организаций-разработчиков, «кооперация» предприятий разных министерств, не зависимых друг от друга. У каждого своя правда: «у нас все нормально, а что не так, то это не у нас, а вон у них». И если вылезал «боб» – неисправность, сбой в работе, то начинались мужские игры: «кому загнать боба». А сплошь и рядом по внешним проявлениям сбоя разобраться в сути, найти причину сразу, умозрительно, было очень непросто. И вот всю эту орду (ну, не в буквальном смысле, все-таки люди образованные, грамотные, хотя и в разной степени) ведущий должен держать в руках, управлять процессом. Ведущий по испытаниям по определению не может быть «хорошим». У него свои функции, и свои задачи, и свои специфические приемы для того, чтобы эти задачи выполнить. По молодости я этого не понимал и не принимал многие приемы управления такой массой: не хватало жизненного опыта и фантазии представить себя на месте ведущего.
Космический аппарат в отличие от ракеты-носителя, которая к тому времени уже была отработана в производстве, это всегда «штучная» работа, уникальный техногенный продукт. Три карты, которые должен умело разыграть коллектив разработчиков и конструкторов космической системы, чтобы встать на объект и успешно отработать в космосе: масса, габариты, энергопотребление (функциональная пригодность – само собой разумеется). Все хотят минимизировать эти характеристики и, в конце концов, создают свое детище – плод анализа и синтеза, плод принятых с зубовным скрежетом компромиссов, плод полученных в последовательных приближениях конструктивных решений при множестве отбракованных вариантов. Детище с известными только родителям и поэтому ревниво скрываемыми недостатками; детище, которое после стольких трудов в него вложенных, порой оказывается неблагодарным и обнаруживает пороки, иногда губительные. И бывало, что на каком-то этапе испытаний вставали перед непреложным фактом – прибор надо менять.
Если говорить о первых обитаемых орбитальных КА типа «Восток», «Восход», то плотность компоновки аппаратуры, что в самом шаре – спасаемом аппарате (СА), что в пристыкованном к нему приборном отсеке (ПО), была предельно высокой. И когда возникала необходимость менять прибор, в дело вступали монтажники «по объекту». Бригада «королевских» монтажников из Подлипок[3] – рабочая элита. У Сергея Павловича они были на особом счету, нечто вроде наполеоновской старой гвардии. В бригаде мужики, как на подбор, небольшого роста, сухощавые, жилистые, верткие. Снимали отказавшие приборы, ставили новые, отстыковывали и подстыковывали кабели, отпаивали, припаивали, вязали жгуты кабелей и проводов, протискивались, выкручивались, работали в таких положениях и таких объемах пространства, которые не поддавались рациональному осмыслению. Их способности были неоценимы в условиях жестких графиков работ, когда предполагаемая дата пуска зависела от множества дополнительных (помимо технических) разнородных факторов: политических, метеорологических (после такого-то числа ожидается усиление ветра до … м/с) и таких, как гарантийный срок на аппаратуру, по истечении которого ни один военпред не подпишет готовность ее к работе.
В конце концов, испытания заканчиваются. Плод созрел. Медленно раскрываются вторые ворота МИКа на противоположном конце зала, и все по той же сквозной, через весь зал проходящей колее тепловоз медленно выкатывает ракету на свет божий. По традиции за платформой установщика идет командир МИКа, полковник Кириллов Анатолий Семенович. Провожает ракету. Иногда рядом с ним бывало еще несколько человек из Госкомиссии, из Подлипок. А однажды рано утром, перед очередным запуском спутника «Космос №…» (это уже становилось рутинной процедурой), когда рядом с Кирилловым никого не было, и я увязался (тщеславное мальчишество!) пройтись рядом под предлогом совсем необязательного разговора, и Анатолий Семенович это прекрасно понял, понял меня и не подал виду.
Величественно, медленно на темно-зеленой платформе установщика движется наклонно лежащая серо-голубая махина с редкой мелкой сыпью ярко-красных заглушек и флажков, которые снимаются по мере подготовки к старту. Колея так же плавно забирает вправо, как и бетонка, ведущая к старту и огибающая подножие холма. Впереди, на удалении около полутора километров на светло-серой бетонной плоскости стартовой площадки высится стройная ребристая ферма обслуживания такого же, как и установщик, темно-зеленого цвета…… Пока тепловоз выкатывает ракету к старту, покинем МИК и вернемся на осевую магистраль, вдоль которой группируются все строения на площадке. Начнем «от печки», от КПП.
Справа от бетонки, за КПП несколько одноэтажных щитовых домиков с крылечками, палисадниками за низенькими заборами из штакетника. В одном из них обычно поселялся Сергей Павлович, в других – космонавты и кто-нибудь из начальства, из заместителей Королева, из Госкомиссии. Далее, отступя вглубь от дороги, одноэтажная «генеральская» столовая. Трехэтажное здание – гостиница «первый люкс» – следующее за столовой. Напротив нее, слева от дороги, – «второй люкс», за ним, в глубине квартала, ближе к железнодорожной ветке – «третий». Все три здания однотипны и названы «люксами» в противовес баракам, тоже использовавшимся под гостиницы, а уровень комфорта в «люксах» падал с ростом номера, соответствуя социальному статусу обитателей. За «первым люксом», на бугре два здания: «офицерская» столовая и клуб. Кавычки тут уместны: в этой столовой кормились и офицеры, и мы, «промышленники», и рабочие, наезжавшие в обед со строящихся площадок.
Вдоль дороги,за клубом, офицерское общежитие. Там живут холостые лейтенанты. Женатые офицеры с семьями – на «десятке», а это «площадка молодняка». Ещё дальше, по обе стороны дороги, солдатские казармы, а затем перекресток. Налево, под горку – к воротам на территорию МИКа, прямо – к старту, направо – невысокий плавный подъем на плато холма и прямая дорога на ИП-1 (измерительный пункт) – мое место работы; до него около километра. В конце дороги ограда, КПП (еще один штамп в пропуске). За оградой приземистые одноэтажные вытянутые здания, темно-зеленые параболоиды и спирали антенн и КУНГи, КУНГи, КУНГи[4], начиненные различными системами. Глухие, с маленьким окошечком под крышей металлические кузова на колесном ходу; в них –- аппаратура мобильных станций. С одного торца дверь, и к ней поднимается маленькая, гулко отзывающаяся на шаги, металлическая лесенка. Колеса надежно застопорены. На боковых поверхностях шин щеголеватые кольца белой краской.
По левую сторону от КПП, километрах в полутора, из ложбины поднимается стартовая ферма. Вот они, ворота в космос! А дальше, в голубоватой дымке, серо-желтая, чуть всхолмленная безлюдная равнина до самого горизонта.
Первый раз войти в зал МИКа
Из нагрудного кармана рубашки достаю заветный кусочек картона и протягиваю солдату, стоящему у двери. Тот смотрит, переводя взгляд с фотографии на меня, сличая изображение с оригиналом, кивает, возвращая пропуск, и я открываю дверь.
Громадный гулкий и светлый объем монтажного зала. Дневной свет льётся через верхнее остекление по всей длине наружной стены. Массивные створки высоких ворот в торцах зала. Беленые стены. Цементный пол, покрытый масляной краской. Звуки подчеркиваются в пустом пространстве. Сверху слышно сочное клацанье контакторов. Плавно повышая ноту, воет разгоняющийся электродвигатель, и под крышей зала степенно, гулко, катится массивный, желтый, в косых чёрных полосах мостовой кран. Подчеркнуто спокойный, будничных интонаций голос отдает команды по громкой связи.
Серо-голубая, подавляющая своими размерами в замкнутом помещении ракета лежит на платформе у противоположной стены. Видна упорядоченная россыпь дюз в торцах пакета «боковушек» и первой ступени. Их гладкие внутренние поверхности отливают цветом красной меди.
По середине зала, между мной и ракетой, – вот он, «шарик», «объект», спускаемый аппарат (СА). В светло-серебристом теплозащитном покрытии, опирающийся нижней частью сферы на опорную ферму, опоясанную по периметру металлической площадкой с перильцами. По полу к объекту струится множество кабелей от расставленных вокруг столов – стендов КИП (контрольно-измерительных приборов). Люк спасаемого аппарата снят и снизу, краешком, видна теснота кабины; освещённой неярким светом плафонов, и её внутренние стенки, впритык заполненные приборами. Вся эта картина схватывается разом и отпечатывается в памяти……
*****
За несколько дней до старта, когда ракету еще не вывезли из МИКа, Костя повел нас с Серегой на стартовую позицию. На экскурсию. Все мы были молоды, и в Косте еще не выдохлось начало вожака, организатора, заботливо просвещающего своих подопечных.
Безлюдная ферма обслуживания; чтобы охватить ее взглядом от основания нужно до отказа задирать голову. Циклопических размеров бетонный стартовый стол, на обрезе которого открывается гигантская (миллион кубометров грунта вынуто) яма пламеотвода, вылизанная огнем. Суровое величие космической техники.
Яма пламеотвода затянута крупноячеистой спасательной сеткой из толстых стальных тросов. (Система отстрела, увода спасаемого аппарата от ракеты на безопасную для катапультирования высоту при аварийной ситуации на старте будет разработана позднее, а на первых пусках существовала нерешенная проблема первых шестидесяти секунд. В этом временном интервале надежных средств спасения не существовало).
Слева от стола, от насыпи подъездных путей – бункер командного пункта. Над ним, над тем местом, где бункер скрыт под толщей земли, упорядоченно стоят бетонные надолбы (как объяснили, для гашения ударной волны в случае аварии). В бункере я побывал позднее и даже подержался за ручки перископа, которым пользовался Королев. Перископов было два. Второй – для командира второй площадки, для «пускающего».
В день старта, за несколько часов до пуска, с площадки вывозили всех, не занятых в расчетах работающих систем на старте, на ИПе, в МИКе. Чтобы избежать эвакуации и не слоняться несколько часов под солнцем в голой степи вокруг мотовоза, следовало заранее позаботиться и «записаться», что мы и делали. Это было несложно.
Первый раз увидеть старт.
В дрожащих струях воздуха над раскаленной солнцем красноватой равниной видна ракета, схваченная фермой обслуживания. Время от времени снизу, от основания, вырываются белые, тут же исчезающие струи испаряющегося жидкого кислорода. Идет заправка. Вокруг безмятежная тишина летней дополуденной поры. Изредка ветерок доносит обрывки команд громкой связи. И мы стоим в укромном (чтобы не мозолить глаза) месте, в тени, у торцевой стены одноэтажного технического здания. И ждем. Вообще-то в момент старта на ИПе никто не должен находиться вне помещений.
Но вот отходит ферма обслуживания. Теперь хорошо видны ракета и держащие её упоры силового пояса у вершин «боковушек», покрытый инеем корпус с решетчатой вставкой-фермой, отделяющей последнюю ступень, вставкой, которая смотрится неожиданно в монолитности корпуса.
Качнулась и откинулась в сторону кабель-мачта. Снизу вырвались, вспухли озаренные изнутри красноватым светом желто-серые клубы, раскатываясь в стороны. Чуть задержавшись, ударил нарастающий, басовитый, утробный, сливающийся из множества хлопков, отдающийся в ногах, рев. С корпуса ракеты стали соскальзывать и осыпаться пласты инея – «шубку сбрасывает» (этакое любовное техническое жеманство). Откидываются симметрично на четыре стороны упоры силового пояса, ракета мягко двигается, и, ускоряясь, решительно идет вверх. Пульсирующий, остроконечный, желто-красный, с белыми и синеватыми проблесками, блекнущий на солнце, факел всплывает из клубов вслед за ракетой. И вот она уже высоко. Высоко настолько, что факел виден в торец и различаются в нем симметричные яркие пятна работающих боковых ступеней, а потом все скрадывает инверсионный след. И мы торопимся в здание, чтобы услышать по циркулярной связи, как отработали «боковушки», первая, вторая и, наконец, третья ступени………
[1] Гептил – ракетное топливо жидкое, летучее и токсичное.
[2] Победоносцев Константин Александрович (1932-2008), выпускник радиотехнического факультета (РТФ) МЭИ (набор 1949 г.). Секретарь комитета ВЛКСМ МЭИ. С момента окончания института и до своей кончины бессменно работал в ОКБ МЭИ. Директор ОКБ МЭИ с 1988 по 2005 год. Костя скончался в ночь с 8 на 9 мая 2008 г. Какая издевательская насмешка судьбы: с такой фамилией умереть в канун праздника Победы. Костя, Константин Александрович был светлым человеком. Земля ему пухом.
[3] Ст. Подлипки, позже – г. Калининград Моск. обл., еще позднее – г. Королев Моск. обл.
[4] КУНГ – кузов утепленный негерметичный.
