Любая "знаковая" дата заключает в себе сразу три слоя смыслов: внешний формальный, внутренний формальный и внутренний содержательный.
Празднование 7 ноября (25 октября по "старому стилю", т.е. по юлианскому календарю) как Дня Великой Октябрьской социалистической революции впервые официально было установлено Постановлением Президиума (верховного органа государственной власти в перерывах между съездами Советов и сессиями его Центрального Исполнительного Комитета) ЦИК СССР от 26 октября 1927 года "О праздничных днях, посвящённых годовщине октябрьской революции, и об особых днях отдыха", в котором говорилось:
"Учитывая потребность трудящихся Союза ССР в наиболее полном ознаменовании дней годовщины октябрьской революции и связанных с нею достижений на пути социалистического строительства — Президиум Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР постановляет:
1. Годовщина октябрьской революции ежегодно, начиная с 1927 года, празднуется в течение двух дней — 7 и 8 ноября.
Производство работ в эти праздничные дни воспрещается на всей территории Союза ССР (за исключением тех общественно-необходимых предприятий и учреждений, в которых работа должна производиться беспрерывно).
2. Особые дни отдыха устанавливаются, начиная с 1928 года, в числе семи в год, в порядке, определяемом кодексами законов о труде союзных республик.
3. Центральным исполнительным комитетам союзных республик предлагается согласовать законодательство союзных республик с настоящим постановлением".
Как можно видеть, ни Великой, ни социалистической, ни даже Октябрьской с большой буквы в данном документе события тогда десятилетней давности не именуются. До того празднование 7 ноября ежегодно осуществлялось, можно сказать, явочным порядком и стихийно "красной", революционной частью тогдашнего населения страны — разумеется, при поддержке органов центральной и местной советской власти, а также организаций коммунистической партии. Более того, долгое время события, приведшие к свержению Временного правительства и установлению в стране власти Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов публично именовались — даже лидерами новой власти — "октябрьским переворотом" и "октябрьским восстанием".
Отмечается, что с середины 1920-х до середины 1930-х годов наиболее употребительным стал термин "Октябрьская революция", хотя и он утвердился не сразу. Например, речь М.И. Калинина на торжественном заседании 6 ноября 1926 года называлась "К IX годовщине советской власти". Но уже в 1927 году доклад Н.И. Бухарина именовался "10я годовщина Октябрьской революции", в 1928 году доклад А.В. Луначарского — "12-я годовщина Октябрьской революции", доклад В.М. Молотова в 1931 году — "Октябрьская революция и борьба за социализм", его же в 1933 году — "К годовщине Октябрьской революции". Термин же "Великая Октябрьская социалистическая революция" впервые публично прозвучал в речи Е.М. Ярославского в январе 1935 года на VII Всесоюзном съезде Советов — правда, в форме "Великой социалистической Октябрьской революции". Окончательное же и привычное для нас название "Великая Октябрьская социалистическая революция" данное историческое событие приобрело только на страницах "Краткого курса истории ВКП(б)", опубликованного в 1938 году.
Таким образом, понадобился 21 год, чтобы сформировать более-менее устойчивый образ данного события и, соответственно, его "имя". Даже в Конституции СССР 1936 года ("сталинской") про Октябрьскую революцию 1917 года не говорится ни слова, хотя Конституция СССР 1977 года ("брежневская") открывается словами: "Великая Октябрьская социалистическая революция, совершённая рабочими и крестьянами России под руководством Коммунистической партии во главе с В.И. Лениным, свергла власть капиталистов и помещиков, разбила оковы угнетения, установила диктатуру пролетариата и создала Советское государство — государство нового типа, основное орудие защиты революционных завоеваний, строительства социализма и коммунизма".
Уже отсюда понятно, что "мифологизация" даты 7 ноября с течением исторического времени в отечественном (советском) обществе только нарастала, пока не достигла критической массы и не превратилась — на уровне государственной власти — в свою полную противоположность.
Наиболее "фундированную" либерально-прозападную версию по данному поводу высказала доктор политических наук, руководитель Центра россиеведения ИНИОН РАН Ирина Глебова в статье "Выбор России. В октябре 1917-го Россия проиграла свое будущее", опубликованной 2 ноября 2017 года "Независимой газетой" (главный редактор — нынешний "теневой идеолог" Кремля Константин Ремчуков):
"Революция в её октябрьском изводе была направлена против освободительной, демократической, европейской линии русской истории. Она дала пример не эмансипации индивида, но его нового закрепощения; отбросила Россию на особый путь, на котором страна отказалась от всех достижений цивилизации. Реакцией на все сложности, которые принесла в страну на рубеже XIX–XX веков современность, стал массовый запрос на упрощение, примитивизацию.
Для России падение 1917 года оказалось окончательным и бесповоротным. Полная катастрофа произошла с властью: весь ХХ век её бросало от кровавой диктатуры к полицейщине. Лучшее её время — застой: состояние внутреннего разложения, когда верхи паразитируют на природных запасах, прошлых достижениях, человеческих слабостях и т.д.
Была разрушена старая, многообразная, сложная социальная структура, связанные с нею формы жизни. В войне и революции покончила самоубийством Россия европейская. Это означало конец гражданского общества, гражданского активизма, вымирание людей европейского склада. Всё это победила Россия неевропейская. Мы — её наследники, потому и не забываем Октябрь как свою революцию. Но победа очень быстро обернулась поражением. Прервалась естественная, мирная эволюция традиционной России. Её тоже упростили, лишили творческого потенциала, источников самодеятельности. Она закончилась в колхозах.
Проиграли все. Рванув из войны в революцию, страна, по существу, проиграла будущее, закрыла для себя те возможности, те перспективы, которыми располагала и которые обещала довоенная и дореволюционная Россия".
Нарисованная И. Глебовой картина является полным зеркальным "негативом" того безусловного "позитива", который наполнял в советскую эпоху официальное содержание даты 7 ноября как празднования Дня Великой Октябрьской социалистической революции. Даже более того, она призвана "вбить" в общественное сознание современной России тот же тезис об "отсталости" и "неполноценности" населения нашей страны и (по умолчанию) структур её государственной власти сравнительно с "цивилизованным миром", от полученных "мирным, естественным и эволюционным путём" достижений которого оно в 1917 году якобы отказалось вследствие революции и установления советской власти.
Доктору политических наук, видимо, не обязательно и даже противопоказано знать историю, особенно — в её хотя бы минимально очищенном от пропагандистской мифологии виде.
Ключевой вопрос здесь заключается в том, на что могла рассчитывать Россия в случае отказа "рвануть из войны в революцию". Ответ на этот вопрос могут дать и судьба Австро-Венгрии, и судьба Российской империи, и судьба — через 70 с лишним лет после 1917 года — самого Советского Союза.
И эту гипотетическую "безреволюционную" судьбу нельзя назвать сколь-нибудь приемлемой с точки зрения отечественной государственности и русской цивилизации в целом. После февраля 1917 года Временное правительство, находившееся в тесном взаимодействии и, можно сказать, под контролем государств Антанты, вело дело к расчленению бывшей Российской империи и возникновению на её территории множества малых национальных и псевдонациональных, "областнических" государств, существование которых наверняка было бы легитимировано международными соглашениями после окончания Первой мировой войны.
Кстати, весьма показателен тот факт, что США официально объявили войну блоку "Центральных держав" только 6 апреля 1917 года, когда стало понятно, что Российской империи больше не существует, а потому все обязательства "союзников" перед ней могут быть аннулированы. И в тот же день 6 апреля союзные Антанте японские войска высадились во Владивостоке. Арест Николая II состоялся 10 (22) марта 1917 года, а 10 апреля король Великобритании Георг V официально уведомил Временное правительство, что ранее сделанное им приглашение бывшего российского императора отзывается — из-за "негативного отношения общественности".
В то же время, как известно, "главковерх" адмирал Колчак был принят на службу в британскую армию, и вообще степень зависимости "белых" армий от внешних покровителей была близка к абсолютной. Собственно, большая часть истории гражданской войны 1918—1922 годов была историей вооружённой борьбы Советского правительства против иностранных интервентов и созданных ими "туземных" армий — в рамках типичной колониальной практики того времени, но, разумеется, применительно к местным условиям. Уже 23 декабря 1917 года в Париже было заключено англо-французское соглашение (Сесиля—Милнера) о разделе России на зоны "влияния" и поддержке всех "национальных" и прочих правительств, которые требовали суверенитета на её территории. Признание этих правительств предполагалось оформить после победы над "Центральными державами", а их статус вряд ли мог оказаться выше, чем статус, например, Чехословакии, которую Великобритания и Франция сначала даже всячески "накачивали", но затем спокойно пожертвовали Гитлеру по итогам Мюнхенского соглашения 29-30 сентября 1938 года.
В самой партии большевиков в то время "агентура Антанты" также была чрезвычайно влиятельна и сильна, а её борьба против возглавляемых Лениным сил была неотъемлемой составной частью Первой мировой войны — достаточно вспомнить историю заключения "похабного" Брестского мира (3 марта 1918 года), собственно, и приведшего к началу Гражданской войны, "сигнальным выстрелом" для чего стало восстание чехословацкого корпуса 25 мая 1918 года, а затем — создание эсеровского Комитета членов Всероссийского Учредительного Собрания (КОМУЧ) 8 июня в захваченной чехословаками Самаре и "левоэсеровский мятеж" 6 июля. Все эти акции проходили под плотным "кураторством" официальных и неофициальных представителей государств Антанты, чьей задачей было в результате ослабления и возможного свержения власти большевиков отвлечь хотя бы часть сил Германии и её союзников от решающих битв на Западном фронте, затруднить поступление сырья и продовольствия с занятых немецкой армией территорий бывшей Российской империи. С другой стороны, "проанглийские", "профранцузские" и "проамериканские" силы внутри самой партии большевиков не препятствовали интервенции стран Антанты на российской территории — так появились "легальные", с разрешения Троцкого, десанты "союзников" в Мурманске (Романов-на-Мурмане) и Одессе, датированные мартом 1918 года, а также оформленное решениями местных Советов пребывание их сил в Одессе и Закавказье.
Есть все основания полагать, что если бы планы Лондона и Парижа по отношению к России в 1918—1919 годах оказались осуществлены, наступление войск Антанты, несмотря на потери, не было бы остановлено в ноябре 1918 года, и бывшую Германскую империю в итоге разделили бы на части отдельных и "независимых" государств — точно так же, как разделили империю Австро-Венгерскую. Но "единая Германия" (сначала — Веймарская, а затем — и нацистская) оказалась нужна англичанам и французам как "естественный" противовес для единой Советской России, утратившей, по сравнению с Российской империей, только Царство Польское, с частью западно-украинских и западно-белорусских земель, а также Великое Княжество Финляндское, прибалтийские губернии (где появились "новые независимые государства" Литва, Латвия и Эстония), небольшие территории Закавказья и оккупированную Румынией часть Бессарабии.
Разумеется, в ходе гражданской войны 1918—1922 годов под разными предлогами на территории России уничтожались и разрушались в первую очередь промышленные предприятия и железные дороги. Промышленное производство в 1921 году составляло около 15% от максимума 1916 года, из 75 тысяч вёрст железных дорог оставались действующими только 15 тысяч (20%), общие экономические потери только по результатам гражданской войны исчислялись в 39 млрд золотых рублей, а демографические — в 25 млн человек (без учёта отделившихся и захваченных иностранными государствами территорий).
Именно на этом основании Советское правительство отказалось от признания долгов царской России перед государствами Антанты и возврата национализированных активов иностранным собственникам.
Подводя итоги, можно сказать, что альтернативой "прыжку из войны в революцию" для России 1917 года был только "прыжок из войны в могилу". И наша страна, как боец Фёдор Сухов из кинофильма "Белое солнце пустыни", выбрала вариант "Желательно помучиться".
В итоге получилось то, что получилось. И фиксация даты 7 ноября в качестве Дня Великой Октябрьской социалистической революции в середине 30-х годов прошлого века стала возможной только вследствие полной внутриполитической победы "сталинизма" в Советском Союзе. А эта линия, в свою очередь, заключалась в ставке не на "мировую революцию", что предлагали "троцкисты", и не на встраивание СССР в мировую систему империалистического капитализма на правах агросырьевого придатка, что предлагали "бухаринцы", а в цивилизационном прорыве, получившем форму "строительства социализма в одной, отдельно взятой стране". Это был триединый процесс индустриализации, коллективизации сельского хозяйства и "культурной революции", точно осуществлённый в невероятно сжатые исторические сроки.
4 февраля 1931 года, выступая на Первой всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, Сталин сказал: "Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут". То есть уже тогда, почти за два года до прихода к власти Гитлера, "отец народов" располагал весьма достоверным прогнозом (или даже расчётом? — авт.) дальнейшего развития событий и строил свою работу, исходя из весьма жёстких целевых ориентиров и весьма ограниченной ресурсной базы, что во многом если не оправдывает, то объясняет ситуацию всего предвоенного десятилетия на территории СССР.
Вряд ли Октябрьская революция 1917 года могла бы получить имя Великой и социалистической, если бы послереволюционный советский "цивилизационный эксперимент" не оказался настолько удачным и эффективным, что послужил после Второй мировой войны образцом для многих государств, в том числе — бывших колониальных и полуколониальных владений империалистических держав Европы, США (Куба) и Японии (КНДР).
Разумеется, особую роль в историческом наследии Великого Октября играет сегодня опыт Китайской Народной Республики, уже ставшей под руководством Коммунистической партии Китая первой экономикой современного мира и успешно преодолевающей тот "постиндустриальный" технологический барьер, который был заявлен либеральными идеологами и пропагандистами в качестве главного "триггера" уничтожения советского "красного проекта".
Отсюда, не вдаваясь в излишнюю формализацию доказательств, которые, применительно к советским реалиям, и без того достаточно хорошо известны, можно подвести итог первого этапа нашей деконструкции, объектом которого было празднование даты 7 ноября григорианского календаря (нового стиля) в качестве Дня Великой Октябрьской социалистической революции.
Его "внешняя форма" — это утверждение легитимности Великого Октября как источника государственной власти на территории Советского Союза.
Его "внутренняя форма" — утверждение принципа "симфонии" государственной власти и коммунистической партии, опирающейся на идеологию марксизма, с приоритетом второй по "римскому" образцу.
"Внутреннее содержание" — утверждение "правильности" и "исторической неизбежности" политической и социально-экономической победы социализма: сначала — в России как "слабом звене" мировой капиталистической системы, а затем — и во всём мире.
***
глава из книги Александра Нагорного "Избранные работы"
