Ноябрь 2014. В театре Станиславского и Немировича-Данченко — балетная премьера. Дают «Татьяну» Джона Ноймайера — зрелище, задуманное как музыкально-хореографическая история; и ее нам честно пытаются выдать за «Евгения Онегина». Но вот удается ли?
История, или Ноймайер-драматург
Заранее сомневался в том, что получу удовольствие (были основания, утечка информации имелась) от зарубежных фантазий на тему русского быта, но увиденное превзошло самые смелые ожидания. То, что нам показали, даже развесистой клюквой™ не назовешь. Коротко смысл балета можно определить словами известного поэта: «Две Машки с Апрашки, // Илона с Черкизона // и Роза с Привоза // вышли погулять» (© Вадим Степанцов). И все бы хорошо, да решила Роза пересказать подружкам энциклопедию русской жизни™. Получилось не очень по-пушкински, но зато очень по-одесски. В спектакле был медведь, водка, не хватало балалайки и kalashnikov'a, расписанного под хохлому или сказочную гжель. При этом в избытке оказалось сексуальных страданий девушки, которой не везет с противоположным полом. Сами же эротические фантазии воплощались то в медведях, то в офицерах, увиденных, правда, Розой даже не на параде, а в Ансамбле песни и пляски Советской Армии. И поскольку русский мир был показан глазами хабалки с Привоза, то кульминационный для нее момент драмы в музыкальной партитуре закономерно начался со знакомых ей и неизменно волнующих «Бубликов». Финиш.
Саундтрек, или немецкая Лера из Челябинска
Госпожа звуковой оформитель спектакля, Лера Ауэрбах, честно пыталась сымитировать «настоящую музыку» образца 60-х гг. ХХ века. Удалось вполне. Здесь она показала себя зрелым мастером, не то, что некоторые. Ведь если, например, Эдисон Денисов писал так, как умел, то Лера Ауэрбах не умеет вообще никак. Зато умеет имитировать модные некогда ходы. Когда лучше, когда хуже. Однако абсолютно органичной авторша шумового сопровождения оказалась лишь однажды: когда оркестр заиграл упомянутые выше «Бублики». Браво. Дайте две.
Видеоряд, или Ноймайер-хореограф
Специально анализировать пластические упражнения известного балетмейстера смысла нет: они как две капли воды похожи на все, чтό обыкновенно для Ноймайера. Но чтό было хорошо в «Чайке», в «Татьяне» не сработало. Правда, ответ на вопрос «почему?» потребует иного отношения, нежели взятый мною легкий стиль a la russe Privoz, и я хочу отложить серьезный разговор. Объяснять причину нужно?
По волне моей памяти
Докладываю. Потому что случилось и в первый вечер «Татьяны» при общем недоумении организма и остром возмущении разума что-то хорошее. В зале была Валерия Муханова, а я считаю, что «Чайка» Ноймайера, прочитанная хореографом как история Нины Заречной, а вовсе не Кости, в свое время держалась именно на ней. Ну, говоря иными словами, Лера Муханова рассказала мне лично историю своей героини, и спектакль для меня получился именно о ней. Настаивать на универсальности толкования не стану, это мое восприятие. Но именно на премьере «Чайки» я в Леру и влюбился. С первого взгляда, а как же еще? Поэтому, думал я в перерыве «Татьяны» первого состава, когда мне доведется посмотреть, как Лера исполняет роль Татьяны Лариной, то увижу я другой спектакль. В котором, даже если от Пушкина все равно останется примерно ничего, не считая, что Ленского убили, а медведь Татьяне снился, иное исполнение, возможно, вернет русскому произведению смысл. Ведь часть фабулы Ноймайера — несомненный Пушкин. А вот дух…
Достоевщина, Inc
С нелегкой руки Достоевского людьми духовными™ принято считать, что «Евгений Онегин» — роман о Татьяне. Право слово, было что-то бабье в нашем известнейшем писателе. Вот бы вслед за Константином Леонтьевым поправить классика, так нет: на отзыв первого нашего эстета о Пушкинской речи Достоевского отреагировали совсем не так, как рассчитывал Леонтьев. Барин и реакционер столкнулся в XIX в. с тем, с чем мы сталкиваемся и в XXI-м: со всепоглощающей трясиной мещанства и мелкой бытовой пошлости. Фрейд — наш. Да и Розанова понимаем и ценим больше, чем аристократа Леонтьева. Тот говорит о розовом христианстве Достоевского, а в ответ Розанов обвиняет Леонтьева в язычестве. Клинч.
Наше всё
Хотя Пушкин, возжелай, легко написал бы роман о Татьяне, назвав произведение ее именем. В целом, поэт был простодушным человеком. Он даже мог бы — страшно сказать! — балетное либретто о ней сочинить. Не склалось. Видимо, были причины. Главная из которых — не относился Пушкин ни к себе, ни к своему Онегину серьёзно. Ведь молодой шалопай Евгений О. — не герой, не про него роман. А про кого? Про русскую жизнь и самого Пушкина — про его время и себялюбимого в нем. Блестящая и легкая вещица, забава умного человека, взявшего напрокат расхожий европейский чайльдгарольд в качестве образца и бросившего его вместе с замыслом сразу, как только наскучило. Морали ноль. Сплошной мачизм и мужской шовинизм. Татьяна тут — ровно иллюстрация того, какие женщины на нас бросают взоры на фоне Пушкина. И птичка вылетает. Брейк.
Завтра войны не было
Сюжет Ноймайера, как я намекнул выше, сильно отошел от пушкинского. Фабула Пушкина и фабула Ноймайера при этом частично совпадают. Но это совпадение носит имитационный характер, т.е. автор балета останавливается на том, без чего существование «Онегина» немыслимо: письмо, дуэль, сон, бал, на который прямо с корабля. Но главное в романе даже Ноймайер изменить не в силах: по-прежнему Онегин — театра злой законодатель, непостоянный обожатель очаровательных актрис, почетный гражданин кулис. Против него, что ли, восстает хореограф? Да. Против главного человека театра — закулисного волокиты — объявлен хореографом бой. И что? Соперник не явился. Победа? Онегину техпор?
За нашу победу!
Никакого урона Пушкину нанесено не было. Он не заметил Ноймайера, его Онегин остался за кулисами, у последнего оказались более важные дела, чем иллюстрировать интеллектуальные выкрутасы танцмейстера. Лучше за балеринами приударить! Помещику, ловеласу, скучающему бездельнику и не подумалось бы отзываться на каждый памфлет о себе. Конечно, иной раз нужно было бы и на дуэли настоять, но здесь явно не тот случай. Здесь — скорее, как любил Леонтьев, пришлось бы тростью отходить. Jedem das seine.
Спрятать в мягкое, в женское
Словом, в данном театре — Онегин законодатель вновь, и законодатель к противнику недобрый. Поэтому когда режиссер пытается отойти от его фигуры, он отходит от самого Пушкина. А далеко ли в поисках героя уйти от Онегина возможно вообще? Ну, Ленский вот. Поищем ярче лица. А Ольга? Все может быть, но слишком очевидно душа Пушкина обращена к другой девице. Да, на нее посмотреть внимательно можно и нужно. Она, некоторым образом, один из смысловых центров романа. А раз так, рассудил, вероятно, Ноймайер, то и балет можно про нее поставить. Тем более что однажды хореографу удалась такая подмена: в «Чайке» он решил сделать героиней Нину, а вовсе не Костю. И у него получилось блестяще! Взросление девушки, ее любовь и ее социализацию, прописку во взрослом мире Джон Ноймайер показал без розовых тонов, но и без какой-либо чрезмерной жестокости и морализаторства. Мудро.
Ну почему?
Путь социализации артистки в «чеховском» балете Ноймайеру показать удалось. Но на аристократке же он споткнулся. И это закономерно. Сам Ноймайер видится мне менее всего автором танцев, но в значительной степени — хореографом-драматургом, создателем повествовательных драмбалетов. О ком говорил этот немец в «Чайке»? Об актрисе, девушке своего круга, о представителе того малого сообщества, которое Ноймайеру хорошо известно, к которому сам он принадлежит. Кáк говорил балетмейстер? Пытаясь рассказать. Что, в принципе, вполне было возможно в «Чайке»: театр Чехова = театр Станиславского, а последний предполагает такую чепуху, как индивидуальность, психологизм и характер. Прописывается это средствами т.н. миметического перформатива еще в пьесе, тогда как главным в романе Пушкина является лирическое событие, с которым связана иная, нежели в пьесах Чехова, коммуникативная стратегия. Если этого не понимать, то получается неудобно. Будто говоришь о высоком низкими словами. Все-таки, Татьяна — аристократка, помещица. Не знаком этот мир Ноймайеру, вот и заменяет он его своими фантазиями. И ведет диалог со зрителем средствами, для Пушкина негодными. Что получается на выходе? Китч.
Му-му
Ноймайер силится что-то сказать, но получается как-то не вполне. Это отражается, во-первых, в движенческой практике населяющих сцену лиц, благородством поз похвастать не способных. Во-вторых, из-за базового непонимания дворянского мира проистекает и потрясающая нечувствительность Ноймайера к выбору звукового сопровождения. Но главным при всех частных неудачах, все же, остается неумение рассказать, за что взялся. И не помогает здесь даже то, что тема лишнего человека раскрыта Ноймайром с пугающей образностью. Посмотрите, это, действительно, заслуживает внимания. Ссоре и дуэли друзей предшествует застолье в доме Лариных. Звучат «Бублики», мы погружаемся в липкую атмосферу НЭПа. Точная деталь: красноармейцы без погон. И — финальный бал, на который прибывает Онегин. Офицеры, эполеты. Послевоенная эпоха, в зале — блестящие ветераны, победители. А что наш Евгений? Он скрывался где-то? Т.е. пренебрег ремеслом, которое Европой ценится превыше всего: военным? Ведь что-то не позволяет нам предположить, что корабль, с которого попал на бал Евгений, был боевым. Невероятная по силе и лаконизму иллюстрация, но! Вопрос: имеет ли она отношение к Пушкину? Был ли его Онегин «грыжевиком» или дезертиром? Нет, и быть не мог — он дворянин; но вот его ничтожность у Ноймайера единственным штрихом рисуется вполне. Правда, ложным.
За милых дам!
Повествовательный язык Ноймайера таков, что был и остался хорош для «Чайки». Для поэзии он оказался пригоден мало. Не зря лучшие фрагменты нового балета отсылают нас скорее к повествованию Л.Н. Толстого «Война и мир», чем к «Евгению Онегину». Нельзя предположить ничего, более далекого от театра Станиславского™, чем мир Пушкина. Этот мир мог бы, видимо, разрешиться средствами классического танца без потерь, но хореограф классикой пренебрег. В результате, Диана Вишнева, одинаково великолепная как в классическом, так и в современном танце, была вынуждена исполнять роль в драме. Идейной и духовной, что и у более великих хореографов не всегда бывает удобно делать балерине. Зато Валерия Муханова оказалась здесь, как и в «Чайке», на месте. Она танцевала именно Ноймайера: можно иметь претензии к нему, но нельзя к танцовщице. Респект.
«Мурку» давай!
Право на глупость имеет каждый. Даже такой умный человек и выдающийся хореограф, как Джон Ноймайер. Даже, м.б., он имеет преимущественное право на глупость, если предположить, что на эту привилегию существует квота. В конце концов, жизнь спектакля определяется зрительским успехом, готовностью гражданина отдать свой кровный рубль в кассу театра. А поклонники у спектакля нашлись. В среде околобалета я их увидел не много, но все же. Больше их оказалось в мире т.н. современного искусства, где за великое почитается больное. Выяснилось, правда, что до пластики современным художникам™ дела нет, зато до того, что они назвали работой композитора — есть, и ого-го какое! Произошло даже страшное: тот, кто был резко против балета в целом и его звуков в особенности в первый вечер, смирился с данностью во второй. Что чрезвычайно опасно для эстетики, ибо граничит с преступлением. Нас заставляют привыкать к ненужному, принимать неприемлемое. В конце концов, успех «Чайки» не в последнюю очередь основывался на том, что Ноймайеру достало ума использовать для этого балета музыку. А сейчас? Только намек на нее. Ибо в лучших своих проявлениях звучащие нотки заставляли нас вспомнить о Денисове, Шнитке и — в особенности! — о Сергее Прокофьеве. То казалось, что сейчас мы попадем прямо на бал к Капулетти, то ожидалось, что нам покажут во всей полноте музыкальных и пластических тем сцену Джульетты с кормилицей, а то и вовсе — что заиграет вдруг бодрый марш из «Любви к трем апельсинам». Неплохо, но мало. Стоит ли ради этого идти в балет? Тут решает каждый сам. Я пошел второй раз, чтобы понять причину неудачи почитаемого мною хореографа. Вряд ли пойду еще, но Ноймайера не развенчиваю как бездарность. Я знаю: опыт — сын ошибок трудных. И еще: учиться никогда не поздно.
На фото Валерия Шарифулина: Диана Вишнева в роли Татьяны и Алексей Любимов в роли князя Н.
