Иеремиада Олега Бухтоярова

ИЕРЕМИАДА ОЛЕГА БУХТОЯРОВА

Это была комета, с легким мелодичным звоном разбитого стекла влетевшая в окно в комнату, затем неспешно прочертившая в ней траекторию и вызывавшая на лице моем удивление блеском своим и сиянием, феерически вспыхнув, с тем же легким звоном в другом окне скрывшаяся.

Ее явление было закономерным явлением, так я размышляю, и моей биографии, и случайным, но таким неожиданно приятным в моей работе в журналистике, когда подобным образом столько людей явились и прошли передо мной ярко и чарующе хлестко.

С Олегом меня познакомил Сергей Сорока, наш известный поэт, разом — человек — буря и шторм, воодушевивший общественность края в самом широком ее спектре от толстосумов до бомжей на сооружение в нашем городе памятника солнцу нашей поэзии А.С. Пушкину.

Знал я Олега недолго: с год — другой.

А потом наши отношения как-то истончились. Мы потерялись друг для друга. Что, впрочем, такая ли уж в жизни редкость?

Олег исчез из поля моего зрения. И даже вездесущий интернет, который сегодня знает о нас казалось бы все, о нем молчит.

Тем более, что он в нем был сведущ уже тогда и пользовался им и направо и на лево, видимо в силу соей профессиональной деятельности.

А ведь жили то мы с ним рядом, через пару трамвайных остановок.

В памяти моей от той нашей непродолжительной дружбы осталась блистательный цикл его рассказов, одновременно запредельно и грустных и смешных, «Иеремиада скотника». Не побоюсь этого слова, потрясших меня.

Биографии его я почти не знаю. А что-то мог уже и забыть.

Это биографическая справка о нем, взятая мной в журнале «Барнаул» № 2 за 2003 год, где у него публиковалась с продолжением повесть «Наслаждение»:

«Олег Николаевич Бухтояров родился 22 июля 1953 г. в селе Верх-Камышенка Краснощековского района Алтайского края. В 1970 году окончил среднюю школу, затем Бииское училище связи. Слу- жил в Советской армии. После службы в армии работал на заво­дах города Барнаула связистом, ог­ранщиком, слесарем, электриком, кончил филфак Барнаульского пединститута. Сотрудничал с

краевыми и районными газетами. Первая повесть «Музей русской истории» опубликована в журнале «Барнаул».

Работает в Алтайском краевом театре молодежи инженером по эксплуатации электроустановок».

В бытность же моего с ним знакомства с театра он уже ушел (и помнилась какая-то даже причина этого ухода) и работал электриком в суде Октябрьского района.

Его «Иеремиада скотника», первое от нее впечатление — это вещь — смешнее, чем черт, вспомним классическое определение смешного у Гоголя.

И разом, уже в силу своего жанра «иеремиады» — горькое сетование на жизнь. Написанная грубоватым народным языком. Впрочем, никаким иным языком и не могшая быть написанной.

Не грубее той жизни, в ледяную купель которой с ее шоковой терапией и разом риторикой о правах человека, с головой была погружена тогда разом целая, на одну шестую часть планеты размером, страна.

Поначалу, когда ее читаешь, мысль относит к бесподобному и несравненному Брониславу Нушичу. В мировой литературе с которым по градусу и напряжению смеха кажется рядом и некого больше поставить.

А потом уже по некоторым раздумьям — к творцу неувядаемого Швейка. «Иеремиада о скотнике» это до осатанения горькая и честная во всех отношениях хроника 90-годов, в которую вкусили все мы и страна в той или иной степени.

У меня сохранилась папка с рассказами его «Иеремиады», в которой правда в самом начале отсутствуют несколько листов. В ней шесть ее рассказов; «Отпуск», «Ревизия», «В мафии», «Культура», «Выборы», «Собрание».

Отсутствует первый рассказ, который в нескончаемой суматохе газетной работы я видимо куда-то задевал. И нет пары абзацев второго рассказа «Отпуск», который я здесь ниже привожу.

Добавлю, что Олег предлагал ее нашему известному Мишке-артисту, задолго еще до административного триумфа того. С наметками на сотрудничество. Но тот от сотрудничества с Олегом скупонько и разом, без всяких комментариев отказался.

Хотя пару его рассказов, прочитанных тем, я сам слышал по радио. А позже читал их в Олеговой рукописи.

Олег тогда еще по этому поводу как-то с недоумением пожал плечами.

Будем честными, ничего запредельного в отказе не было: «Иеремиада» была жгуче злободневна и большинством своих сюжетов вряд ли могла быть приемлема для подиумов центрального телевидения.

Кроме того далеко ли все можно было по тем же политическим соображения на центральном телевидении озвучить? Едва ли… А кроме того — телевиденье, это та корпорация, куда с улицы разве всех ли пускают?

Да и горькой своей философией и правдой это повествование вряд ли могло вписаться не только в реальности голубого экрана, заточенного зачастую на юмор ниже пояса, как в тогдашние время, так и в какие-либо нынешние литпосиделки и литчаепития с неприменным заклинаниями о том, что иначе как жить по правде нам никак нельзя.

Да и сам жанр «Иеремиады», не может по определению предполагать как бы чего-то веселого.

Вот один из рассказов этого веселого и разом горестного повествования, из папки, сохранившейся у меня.

И портрет Олега, нарисованный мной тогда в сутолоке тех беспокойных лет.

«Иеремиада скотника»

В ОТПУСКЕ

… За зарплату мы с Фомой и пострадали. Прям не знаю, как вышла такая казуса.

Получили мы деньгу, Фома говорит: Поехали, Митрич, к моему корешу в Рубцовку съез­дим, развеемся, значит. Фома-то в Рубцовке сидел и у него там кореш остался, вместе они ос­вободились.

Поговорили, значит, так, пришел я домой, сел, думаю: с одной стороны страшно без при­смотру тут дело оставить, а с другой — сколь уж без отпуску работаю, ране-то кажный год хо­дил в отпуска и Фома тоже в тюрьме без отпуску был, нет, думаю, надо все-таки развеяться, ёш твою мить.

Стал сбираться. Перво-наперво бабу настропалил. Она повадилась под запись, на год вперед, товар давать. Денег-то в совхозе никому кромя пенсионеров не платют, а жить людям надо, вот они идут, и под закол скота берут, хто полотенца просит, хто носки, хто мылу. Раз­ное просят, к примеру, Семен Малыхин, у которого Фома кобеля тогда задавил, цепь мелкую заказал, говорит: Не могу жить без кобеля, он щененка себе взял, а цепи подходящей, значит, нету, та, што от старого кобеля осталась для щенка сильно большая, вот он и заказал.

Привез я ему мелкую цепь за мешок картохи и три килограмма сала. Семен сразу рассчи­тался, он мужик крепкий, сурьезный, все бы такие были, как Семен у нас жисть сразу бы на­ладилась.

Ага, собрались, «Москвича» моего завели, сели и поехали в Рубцовку к Фомину корешу.

Ну, едем, значит, настроение такое хорошее, денег куры не клюют и у меня и у Фомы, да што там, по ящику водки кажный может не глядя зараз взять. Мы ж теперича не абы как — коммерсанты, ёш твою мить. Ранше-то купцы гоже широко гуляли. Ну, мы с Фомой думаем: где наша не пропадала, гулять будем, жисть-то проходит, а што мы видали у ней!?

Ага, приехали в Рубцовку, а я там ишшо ни разу не был. Часов до четырех блукали, пока нашли где кореш живет.

Заходим, к ему, а он на смену сбирается, таксистом, говорит, кое-как через знакомых, по­сла освобождения устроился. Ну, што делать? Стоим. Кореш говорит: Ставьте свою машину на стоянку и пошлите со мной, покатаетесь маленько, потом гулять будем. Поставили мою машину, пришли в таксопарк, он заводит «Волгу», мы с Фомой взад садимся и поехали.

Тут Фома говорит: Давай-ка винца для разгону возьмем. Ну, кореш подруливает к магази­ну, Фома пошел, взял 15 бутылок портвейну, я у него спрашиваю, мол, зачем столь много взял, а он говорит: Штоб завтра не ходить. Ну, думаю, ладно и как-то забыл, што Фома пьяный-то шабутной, ага, забыл и всё.

Едем. Мимо по тротуару бабы идут. Юбки короткие, у меня аж в животе зажгло и сам не пойму от чего, то ли от вина, то ли от того, што бабы молодые, то ли от того што юбки корот­кие, но сразу скажу, мыслей, дурных, в голову ни, ни, не приходит. Гляжу на Фому и у него, видать, в животе зажгло, а мыслей тоже нету.

Заехали мы, закуски всякой хорошей набрали; колбасы ливерной, кильки, хлеба белого и едем по Рубцовке, што ты, ясно море, на «Волге», в заду сидим, очки бы ишшо темные на­деть на глаза, ну прям иностранцы какие. Голова от радости кругом идет, а кореш рулит, вро­де заместо шофера нашего, посадит там кого одного, подвезет и дале.

Ну, значит, часов пять, он нас так возил. Мы с Фомой за эт время три бутылки выпили и хоть бы в одном глазу. Понятно, рази с такой закуской захмелеешь.

Смотрим, часам к девяти темнять стало, ну, кореш и говорит, мол, всё, машину щас ста­вим и ко мне гулять.

Ага, приезжаем в таксопарк, он нас в машине оставил, а сам пошел деньги сдавать. Си­дим с Фомой на заднем сиденье, в кабине лампочка горит, колбаса ливерная на газетке у нас, хлеб белый, ну и, конешно, вино. Гуляем. Тут подходит мужик, небольшой такой мужик, в шляпе. Чего он шляпу надел, неизвестно, на дворе тепло ишшо. И как бы промежду прочим спрашивает: Вы што тут делаете? Ну, я говорю: Не видишь, пьем. Он снова: А хто вы такие? Ну, ёш твою мить, следователь нашелся...

Тут Фома кричит ему: Шофера мы здешние. дергай отселя. А он не уходит, говорит: А я начальник колонны, што-то не знаю вас.

Ага, настырный такой, а ишшо шляпу надел. Ну, Фома ему тоже в лоб: Хреновый ты, го­ворит, начальник ежли своих шоферов не знаешь. И дверцу-то захлопнуть хотел, а этот в шляпе, ногу сунул, и не дает.

Тут кореш бежит. Деньги сдал. Подбегает к етому мужику; говорит, мол, эт друзья мои, то се, про огород, про баню, а тот слухать не желает, злой зараза, с похмелья што ли. Нам бы плеснуть ему и все гладко было. Ну, кореш за нас стоит, а этот мужик на кореша стал кричать: Ты у нас без году неделя, машину тебе дали, смотри, мол, вылетишь отсель. Ну, кореш в сто­рону, ясно, кому охота работу терять, тем более в наше время. Остались мы втроем: я, Фома и этот в шляпе.

Тогда этот в шляпе говорит: Пройдемте со мной. А куды не сказал. Ну, мы вылезли нару­жу, идем, сами в костюмах, на шеях галстуки подвязаны, на штанах стрелки и у меня, и у Фомы, а на мужике шляпа замусоленная, тоже начальник, ёш твою мить!

Заходим в комнату, там телефон на столе стоит, лампочки на пульту мигают и милицанер сидит, сержант какой-то безусый. Ну, этот в шляпе говорит: Вот, мол, поймал на территории, обирали машины. От гад! Мы ж их сроду не обирали. Эт он сказал за то, што мы не налили ему.

Тут сержант спрашивает: Хто такие? Фома, не долго думая, отвечает: Сотрудники уго­ловного розыску. Я, говорит, старший, а он лейтенант. И на меня показывает. А мне што де­лать? Стою, поддакиваю. Фома, ёш твою мить, как ляпнет, ляпнет, ну, хоть стой, хоть падай.

С чего он взял, што мы какие-то сотрудники? Видно, когда ишшо на гурте работал, книжек про энтот розыск начитался. Помню страсть как их любил.

Ну, сержант сразу встал, спрашивает: Документы есть? Фома ему режет: Документов не­гу. Тогда милицанер говорит мужику, который нас привел: Не имею права задерживать охви- церов розыска, моя задача на этом месте другая, а какая не говорит. Ну, если б Фома спросил, то он бы конешно сказал.

Стоим, смотрим, што мужик в шляпе делать станет, а тот как взбеленился, кричит сер­жанту: Вызывай наряд. А тот ему: Тебе надо, сам вызывай.

А мы при галстуках, чистые и правда, со стороны-то глянешь, чем не розыск, ага, попро­буй узнай, ежели никаких документов при себе не показываем.

Ругались они, ругались, Фоме надоело, он говорит милицанеру, мол, вызови наряд толь­ко предупреди, што мы розыск. Тот сразу послушался, куда-то позвонил, глядим, минут через десять черная «Волга» подходит, нас садют в нее, а этот в шляпе все жужжит, што мы маши­ны обирали. Вот гад! Нам бы дуракам, налить ему сразу стакан, ведь не жалко.

Ага, садют нас, в черную «Волгу», привозют в отдел, а на дворе ночь. Вот, мол, говорят, што сотрудники, документов при себе нет, задержаны в таксопарке. Тут дежурный спрашива­ет: Хто такие? Фома чешет: Уголовный розыск. Документы? Нет документов. Ну, дежурный напопятую, мол, везите их отседа, у меня своих дел полный рот.

Привозют нас в другое место. Там опять: Хто такие? Фома: Сотрудники. Документы? Нет документов. Везите их отсель. Привозют в третий отдел — то же самое, в четвёртый — то же самое, в пятый — то же самое.

Ну, возили, возили нас по етим отделам, нет, нигде не принимают, как только Фома им скажет, што мы сотрудники розыска. Шофер, видать, уморился ездить, спрашивает: Што мне с вами делать? А Фома в раж вошел, кричит: Ты ответишь за самоуправству молокосос. И где он насобачился так? Наверно, когда год сидел, там ума такого большого набрался.

Тут шофер говорит, мол, поехали к дежурному по городу. А Фома орет: Хоть к министру унутренних дел.

Ну, приехали, заходим. Здания внутри вся из камня узорчатого выстроена, под ноги до­рожка из красного ковра постелена, портреты на стенах прибиты, чисто. Глядим, мужик за

столом сидит в погонах. Ага, полковник. И он тоже: Хто такие? Фома: Уголовный розыск. Он: Документы. Ну, тут Фома сробел, вынимает документы. Они у него в кармане спрятаны были и подает энтому полковнику, тот взял, почитал их и спрашивает: Почему военный билет на руках ежли сотрудники? Фома ему: Так положено. Полковник: Где живете? Фома ему: В Камышинке. А тот: Какой, мол, у вас там в Камышинке уголовный розыск? А Фома: Специ­альный.

Ну, дежурный по городу говорит шоферу, а тот возле двери дожидается покаместь мы перговорим с глазу на глаз, мол, вези их в вытрезвитель, они же пьяные.

Ну, ёш твою мить, какие мы пьяные, хмель уж давно выветрился из нас. Садют опять в машину, ясно море, хоть и «Волга», но ездить надоело, сколь можно? Привозют в вытрезви­тель, а там опять не берут. Тогда наш шофер с «Волги» давай уговаривать вытрезвителя, штобы принял нас, ну, а вытрезвитель ни в какую не хочет к себе принять и все.

Тогда наш спрашивает, мол, што с ними делать? Куда их ишшо везти? А вытрезвитель, говорит ему: Где взял туда и отвези.

Привозют нас опять в таксопарк, завели в ту же комнату и уехали.

Стоим. Сержант встал, а Фома ему говорит: Мы выполняем специальную заданию но расследованию тяжелого преступления Ага, прям так и говорит. То ли наизусть он ети книж­ки учил, когда на гурте работал, так уж время столь прошло, пора бы забыть.

Ну сержант под козырек: Какую помощь могу оказать в расследовании важного преступ­ления?

Фома чешет, мол, нас привезли специально сюда, потому, што в одной машине находятся тайные улики. Тут сержант растерялся, спрашивает: Што делать? Фома говорит, мол, улики секретные, нам надо прошить и забрать их. Ну, сержант сразу пропустил нас. Нашли мы ма­шину кореша, глядим, там все на месте и вино и закуска. Фома поковырял замок, открыл за­раза. Сели мы и давай гужеваться. Штук пять опростали портвейну. Тут Фома говорит, мол, поехали к корешу домой на его машине, вот он обрадуется, когда увидит нас. Ага, ты, гово­рит, ездить могешь, заводи.

Прям не знаю, как я согласился. Если б не Фома, то сам бы ни за што не поехал, а он на­седает: Поехали да поехали к корешу. Ну, и я, конешно, хорошо выпимши был. Ага, с маши­нами-то я поднаторел за то время, как «Москвича» свово купил. Ну, побился маленько, завел. Подъезжаем к воротам, тут сержант выходит.

Фома говорит ему, што, мол, нам срочно надо отвезти улики в управление старшему пол­ковнику. А, тог молодой ишшо, растерялся, спрашивает: Што теперь делать? Фома как закри­чит на него: Смирна. Открывай ворота. Ну, сержант открыл.

Едем. Ночь. Блукали, блукали, Фома говорит, мол, давай подождем, когда на дворе рас­светет. Я согласился, говорю: Давай подождем. Поехали ишшо 20 бутылок портвейну в киос­ке взяли, закуска у нас была.

Сидим, на берегу пьем. Хорошо. Вокруг тихо, речка какая-то журчит и мы, вроде как до­ма, на рыбалке. Ага, совсем забыли, што машина-го кореша Фомина, а ему ж на работу утром ехать на ней надо.

Два дня мы с Фомой на этой речке гужевались, на третий нас прям там и забрали. Снача­ла всех обыскали, потом по году кажному дали.

Сидим мы теперь с Фомой вместе и думаем насчет нашей жисти: вроде все хорошо и права у нас разные, и свобода говорят настала, но пошто так выходит: чуть што — на те год, чуть што на те год. Ведь так можно за што угодно посадить. Надо ж в положению входить, ёш твою мить.

Ну, мы сильно не горюем, потому, как по второму разу сидеть не страшно, и авторитет образовался. На нас вся тюрьма смотреть ходит, когда узнали што мы из уголовного розыску.

Тут с нами юрист один сидит, мы теперича у него ума набираемся. Он говорит, што скоро закон должон выйтить, по которому можно будет свою тюрьму открыть и ежли што, значит, забирать никуда не станут, а прям на дому сиди. Конешно, это правильный закон, тоже по­слабление к нашей жисти. Ежли всяк на дому сидеть станет, то и бегать из него не будет, а то ить бегут из тюрьмы-то. А подумать: чего из нее бежать? Для простого народу у нас все одно: што в тюрьме сидеть, што на воле жить. Я вам так скажу: У нашей государстве в тюрьме си­деть даже лучше, чем на воле жить. Ну, может конешно не лучше, но разница не сильно большая. Так што прикидывайте, бояться нам нечего.