Александр Николаевич Яковлев, член Политбюро, правая рука Горбачёва, был личностью загадочной и по сей день не выявленной. Патриотическое сознание объявило его масоном, полагая, что, будучи послом Советского Союза в Канаде, он связался с тайными масонскими кругами и, прослушав курс лекций в Колумбийском университете, получил очень высокую масонскую степень посвящения. Яковлев был творцом и теоретиком перестройки, это ему принадлежала гениальная формула: "Демократизация и гласность".
Гласность означала снятие цензуры и концентрированный удар прессы по заскорузлым партийным деятелям, против которых в обществе скопилось угрюмое недоброжелательство. Дискредитированные партийные деятели больше не могли быть конкурентными на открытых выборах. Формула "Демократизация" предполагала свободные выборы и поражение на них утомлённых и беспомощных коммунистов. Благодаря усилиям Яковлева ортодоксальные коммунистические издания превращались в рупоры перестройки. Конформистский сафроновский "Огонёк" попал в руки Виталия Коротича, и тот превратил его в антисоветский огнемёт. "Московские новости" — заурядная, малочитаемая городская газета была отдана Егору Яковлеву, который сделал её мощным плацдармом перестройки, и вокруг редакции "Московских новостей" на Пушкинской площади дни и ночи клубились толпы народа, шло перемалывание костей изнурённых советских деятелей. Тяжеловесное советское телевидение благодаря стараниям Яковлева получило программу "Взгляд", где молодые, яркие, талантливые демократы, приглашая на диалог вельможных советских деятелей, политиков, генералов, превращали тех в чучела с их неумелой заскорузлой лексикой и бессмысленными ортодоксальными штампами.
Яковлев вербовал себе союзников среди редакторов газет и журналов, и в конце концов очередь дошла до меня. Я был приглашён на личную встречу с Александром Яковлевым на Старую площадь в его роскошный кабинет. Яковлев поднялся мне навстречу из-за стола, заваленного книгами и рукописями. Он был по-домашнему без пиджака, в жилетке, грузный, с одутловатым лицом, толстыми губами, мясистым носом, и весь его вид напоминал облик деревенского бухгалтера. Он окал, всячески подчёркивая свою народность. Пошёл ко мне, прихрамывая. Хромота — след фронтового ранения. Он усадил меня за стол, угостил чаем. Я помню этот стакан в серебряном подстаканнике.
И с порога задал мне вопрос: "Скажите, почему в кругах почвенников-деревенщиков считают меня масоном?" Я сказал, что, по-видимому, тому виной его последняя публикация, где он ополчился на русскую интеллигенцию с её увлечением народной архаикой, символами прошлого, упрямым консерватизмом, что мешает ей понять прогрессивные веяния настоящего. Он задумался, пошелестел бумагами и спросил: "А как мне изменить это их суждение обо мне?" Я нашёлся, что ответить. Сказал ему: "Сейчас идёт возрождение церкви, реставрируются храмы, открываются монастыри. Мне кажется, вам нужно выйти на экраны телевизора на фоне возрождающегося храма или монастыря и приветствовать это русское возрождение". Он поблагодарил за совет.
Он присматривался ко мне, задавал незначительные вопросы, был приветлив, добродушен. Когда я уходил, он встал и проводил меня до дверей, приобняв за плечо. Я понравился ему, он решил, что меня обольстил, что я войду в когорту приближённых к нему писателей и журналистов. Этого не произошло. Моя критика перестройки усилилась, мои издевательства над "прорабами перестройки" стали ещё более острыми и безжалостными.
Сторонники Яковлева захватывали один творческий союз за другим. Уже у их ног лежали Союз кинематографистов, Союз композиторов, Союз театральных деятелей. Незыблемым, упорным, просоветским оставался Союз писателей СССР. Приближался съезд Союза. Мне прочили высокие роли, внесли в список тех, кто должен стать секретарём большого Союза писателей.
Съезд проходил в Кремле — в том старомодном, теперь уже исчезнувшем зале, где когда-то Сталин выступал с обсуждением пятилеток, где проходили партийные съезды. Я был приглашён в президиум, в котором уже сидели Горбачёв, Яковлев, секретари большого Союза. Это приглашение само по себе было знаком того, что меня ждут высокие назначения.
Доклад читал первый секретарь Союза писателей СССР Георгий Мокеевич Марков. Во время доклада с ним случился инсульт. Его увели с трибуны, на которой так и остался недочитанным отчётный доклад. Это была заминка, которая сломала весь сценарий съезда. Этой заминкой моментально воспользовался Яковлев. Он пересмотрел списки будущего руководства Союза и вычеркнул из него имена тех, кто казался ему неблагонадёжным, антиперестройщиком. Среди них был и я. Новый состав Союза был во многом демократический. Союз писателей СССР был завоёван перестройщиками.
Когда случился ГКЧП, газета "День" безоговорочно поддержала гэкачепистов. Все те, кто сидел на пресловутой пресс-конференции, где у Янаева дрожали руки, все они когда-то публиковались в газете "День", и поэтому, когда было сломлено последнее советское сопротивление, газету "День" закрыли. Александр Яковлев по телевидению вещал, что газета "День" — это штаб гэкачепистов, Александр Проханов — идеолог путча.
После жалкого поражения Горбачёва и прихода Ельцина Яковлев очень быстро стушевался и исчез. Говорили, что перед смертью он сожалел о затеянной им перестройке, что мало походило на правду, ибо перестройка затевалась Яковлевым гораздо раньше — когда он был послом в Канаде, слушал лекции в Колумбийском университете и взаимодействовал с американскими спецслужбами, которые в патриотическом сознании почему-то назывались масонами.
