«ЗАВТРА» Иван Сергеевич, вы ученик и младший друг великого композитора Георгия Васильевича Свиридова. Расскажите, пожалуйста, что сейчас происходит с его музыкальным и физическим наследием? Какое к нему отношение среди преподавателей музыки и, вообще, в музыкальной среде?
Иван ВИШНЕВСКИЙ. Да мало хорошего происходит. Государство не просто не замечает Свиридова или забыло его – оно ему противоположно. В музыкальной среде существует, не побоюсь сказать,очень чёткое этнически-религиозное расслоение. Если человек, даже будучи русским по крови, принадлежит к антихристианскому суперэтносу, так называемым «сторонникам демократии и прогресса», то он Свиридова, конечно, знает, но своим студентам будет его показывать как образец самого кошмарного шовинизма в музыке. То есть такими людьми к Свиридову приклеена кличка «русский фашист».
А для композиторов, принадлежащих к русскому суперэтносу Свиридов – это не просто композитор. Это пророк. Отношение к нему влюблённо-религиозное.
Тут так всё перемешано на самом деле. Например, известный музыкант и журналист Михаил Аркадьев одно время превозносил Свиридова, всюду выступал как его ученик и, кстати, играл сочинения Свиридова в дуэте с известным певцом Дмитрием Хворостовским. Даже домой они к Свиридову приходили показывать, как они что выучили, и Свиридов был на их концерте и поддержал тогда. Потом вышла честная книга дневников Свиридова «Музыка как судьба», и что-то я более не вижу ни со стороны Аркадьева, ни со стороны Хворостовского любви к Георгию Васильевичу.
Понимаете, Свиридов не может оставить равнодушным именно людей, остро ощущающих свою этно-религиозную принадлежность. Поэтому я и сказал – расслоение. Это Баха учат все, а уже даже Римского-Корсакова – нет. Великий композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков, создатель легендарного «Китежа», далеко не всеми почитается. Именно потому, что очень русский. Многие люди, которые русского вообще не любят, скажут вам, что Римский-Корсаков – это холодный, малоинтересный, да и вообще непрофессиональный композитор. Так что расслоение по поводу Свиридова было абсолютно неизбежно, и оно вызвано, конечно, в первую очередь, самой личностью Георгия Васильевича, человека абсолютно бескомпромиссного и прямого. Деликатничать он не умел, как и скрытничать в своих воззрениях.
Молодое поколение постарались лишить музыки Свиридова. И не только его. И других великих русских гениев: Рахманинова, Мусоргского, Бородина, даже Глинки. У нас есть один телеканал, который отвечает за культуру, но там заправляют такие люди, которые умудряются не заметить юбилея Римского-Корсакова, а в день рождения Свиридова не поставить хотя бы какой-нибудь романсик на три минуты в эфирную сетку. Так что о чём тут говорить?
У современного молодого человека, если он не любопытен по природе и не лазает всё время по музыкальным сайтам Интернета, живёт в провинции, где концертов мало, шансов услышать музыку Свиридова очень немного. Кстати, у людей, входящих в православную среду, таких шансов появляется больше, потому что в последние годы музыка Свиридова стала звучать в храмах. И человек, просто пришедший на Литургию и услышавший запричастный стих, например, «Странное Рождество видевше» (это из «Песнопений и молитв» Свиридова), уже узнает, уже прислушается. То есть здесь у Церкви есть некая культурная миссия, за что я ей очень благодарен.
Говоря о наследии Георгия Васильевича, помимо тех обстоятельств, о которых я сказал, существуют ещё два чисто музыкально-государственных. Одно из них касается фестиваля. Дело в том, что Свиридов в 1990 году создал Фестиваль отечественной хоровой музыки, ведь до Свиридова о хоровой музыке у нас просто не думали. Высоко ценились симфонические жанры, камерные, балет, а вот хоровая музыка считалась чем-то опасным. Видимо, потому, что в советское время слишком свежа была память о том, что хоровая музыка сильно связана с церковью. Георгий Васильевич ещё в советское время смог провести фестиваль, собравший все главные коллективы из Прибалтики, Закавказья и, конечно же, со всех славянских республик. Нашлись государственные деньги, и тогда этим фестивалем хоровое дело было очень сильно подкреплено. Что значит подкреплено? Молодые люди (в том числе и молодые композиторы) побывали на концертах того фестиваля, услышали, можно сказать, впервые в жизни хор, и сказали: «Боже мой, как это прекрасно! Я хочу писать для хора». И многие тогда стали писать.
Потом Александр Белоненко, племянник Свиридова, в 2005-2006 годах, вослед первому фестивалю, сделал фестиваль «Всероссийские хоровые ассамблеи», где, что тоже очень важно, были представлены обычно забытые в культурном плане регионы России. Александр Сергеевич смог организовать хоровые коллективы буквально от Камчатки до Калининграда.Фестиваль состоялся с огромным успехом и потребовал, кстати, очень немного денег от государства, потому что все с радостью готовы были влиться в это дело, освящённое именем Свиридова, полузабытые, да практически забытые хоровые коллективы наших регионов. Если бы вы знали, какое они нищенское влачат существование! Многие фактически разваливаются, а тут если фестиваль намечается, то местная власть не может ударить лицом в грязь. У ряда чиновников внутренний девиз – это не «Сделать как лучше», а «Сделать так, чтобы начальство чего не подумало».
Таким образом, очевидно удачный фестиваль нуждался в продолжении. С тех пор прошло десять лет – ничего нет. Александр Сергеевич пишет письма, но получается по рассказу о том, как мой тёзка Ванька писал «на деревню дедушке»: видимо, Александр Сергеевич не знает адреса Администрации президента или Министерства культуры. В общем, мне остаётся по этому поводу только выступать в такой объединённой роли грустного Антона Павловича Чехова и язвительного Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Хотя лучик надежды есть: по самым последним данным, Белоненко получил-таки «государев наказ» на проведение фестиваля к 100-летию Свиридова. 30 декабря 2014 г. Минкультуры РФ утвердило предложенный Белоненко план юбилейных мероприятий. Вроде бы в Курске будет открыт федеральный музей им. Г. В. Свиридова, куда будут помещены мемориальные вещи композитора.
Второй момент уже даже не сатирический, а даже если и таковой, то очень горько-сатирический – это судьба квартиры Георгия Васильевича Свиридова. Те, кто побывал в европейских странах, поражаются тому, какое там уделяется внимание мемориальным местам, связанным с великими композиторами. Притом великим композитором считается композитор не уровня Свиридова, но гораздо ниже. Ведь всем очевидно, что Свиридов – гений, даже и врагам очевидно! Но небольшой композиторчик, оставивший свой следок, маленький, как заячья лапка, в истории музыки, уже, конечно, имеет свой дом-музей в Чехии, Германии, Франции, Норвегии, Швеции, Англии. Мы, скажем, не знаем почти ни одного английского композитора, но они-то своих знают, любят, чтут. Горькое возмущение по этому поводу вызывает то, что творится у нас. Негодование моё уже даже не то что иссякает, но оно становится привычным. Что же тогда думать Александру Белоненко, который с 1998-го года пытался сделать мемориальной Свиридовскую квартиру на Большой Грузинской улице в Москве, где композитор прожил десятки лет. Полтора десятилетия его посылают из Администрации президента в Министерство культуры, из Министерства культуры к советнику Администрации президента, от советника Администрации президента опять в Министерство культуры, а из Министерства культуры к другому советнику Администрации президента по культуре. Что такое для человека, который живёт в Санкт-Петербурге, как Александр Сергеевич Белоненко, содержать квартиру Свиридова в Москве? Он и так совершил подвиг – пятнадцать лет держал её нетронутой!
Я имел счастье до последнего времени приходить туда и видеть не только свиридовский рояль или шкафы с нотами и книгами, или тот стол, за которым мы со Свиридовым обедали или пили вино, но оставались буквально и все бытовые вещи, включая посуду и кухонные раковины. Всё это было важно, всё это нужно было сохранить. Представляете, ведь этих вентилей касалась рука гения! Они сохранили эту энергетику!
Однако наша власть посчитала, что, наверное, содержание квартиры государству обойдётся в какие-то невозможные деньги. Лучше подарить эти деньги, отыскать где-нибудь ещё парочку-троечку сердюковых с васильевыми. Им же нужнее, правда? Им же нужно покупать коллекции картин, украшений, дачи, «Бентли» с «Порше»… а тут квартира какого-то Свиридова... Разве может государство разбазаривать такие деньги? Лучше подарить подмосковному министру Кузнецову, чтобы он убежал с ними за рубеж. В результате Александр Сергеевич более не смог платить – он уже и не молодой человек. К моему и всех почитателей Георгия Васильевича Свиридова прискорбию, мы утратили подлинную свиридовскую квартиру. Сами стены, понятно, никуда не делись, но в конце лета – начале осени 2013 года в квартире был сделан ремонт, всякая аутентичность исчезла. Квартира пока не продана, но к этому идёт. До этого, естественно, Александр Сергеевич вывез абсолютно всё, что только можно, из вещей, которых могла касаться рука Свиридова, в единственный музей им. Свиридова, существующий сегодня в России в городе Фатеж на севере Курской области – это малая родина Георгия Васильевича Свиридова. Там же, в самом Курске, есть музыкальный колледж имени Свиридова. Теперь свиридовскими вещами распоряжается курское отделение Национального Свиридовского фонда, они не пропали.
Скажу для сравнения. Мне часто приходится бывать в Крыму, и меня поражает, что даже не в районном, а просто в маленьком городке Старый Крым шесть мемориальных музеев. Мы говорим: какой Крым был нищий при прежней власти, но там у государства нашлись деньги! При всём воровстве и уже десятилетия ползшем к власти нацизме! Эти мемориальные музеи принадлежат людям, имеющим, конечно, очень большие заслуги перед нашим славянским миром, но всё-таки не такие большие, как Свиридов. Там есть музей Паустовского, музей Друниной. Это замечательные люди, глубоко уважаю их, но это всё-таки не Свиридов. Таким образом, наше государство, декларируя патриотизм, плюнуло в лицо и всем музыкантам и всем русскому миру.
«ЗАВТРА» А почему не помог с организацией музея Союз композиторов России?
Иван ВИШНЕВСКИЙ. Союз композиторов не имеет никаких средств. Его имущество, включая даже какой-нибудь ресторанчик, издательство, давно со всей площадью «попилено». Так что это чисто бумажная организация, которая максимум на что способна – проводить раз в год фестиваль «Московская осень». Единственно под это из бюджета выделяются небольшие деньги.
Если при первом сроке Путина Союзу композиторов что-то подкинули, и мы могли приглашать хоры из Тамбова, из Саратова, то есть просто оплатить проезд тридцати людям, даже не проживание (они приезжали на автобусе, пели концерты и уезжали), то сейчас фестивали финансово ослабли.
Так что Союз композиторов – великое словосочетание, которое по-прежнему бередит наш слух, но никакой серьёзной строки в бюджете у этой организации нет. Для сравнения – у Союза композиторов времён Хренникова было 20 миллионов бюджетных денег. Естественно, он устраивал потрясающие концерты. Поддерживал композиторов и старых, и молодых. Давал квартиры – представьте себе! Сейчас, видите, даже бывшие квартиры бывших великих членов Союза композиторов уходят, потому что государству эти квартиры великих не нужны.
«ЗАВТРА» Вы написали тетраптих для симфонического оркестра «1993 год». Расскажите о том, как родилась эта идея?
Иван ВИШНЕВСКИЙ. Мне кажется, весь тот кошмар, который мы сейчас переживаем, в таких антихудожественных, мягко говоря, властных проявлениях, как и украинский кошмар – это всё последствия 1993-го года. Я был участником тех событий. С одной стороны, как тогдашний старший редактор Всесоюзного радио, где я, единственный человек на протяжении недель осады Белого дома смог, выпустить в эфир две передачи «Новости музыкальной жизни», воспевающие подвиг защитников. Наша студия на улице Качалова была совсем недалеко от места событий, я постоянно бывал у Дома Советов, и по своим впечатлениям записывал передачи.
Это было, конечно, сильным диссонансом. Представьте себе, в эфире телевидения звучит: «только что красно-коричневая орда озверевших пьяных фашистов...» и так далее. А там ведь русская интеллигенция была основной силой. Эти несчастные инженеры, академики, писатели, композиторы, журналисты, которые оказались ельцинистами брошены даже не только в нищету, а в ощущение полной бессмысленности своего существования. И всё-таки, мне удалось сделать передачи, которые в тот момент слушали 60 миллионов человек. Это очень много. Это был единственный и исключительный случай, потому что все остальные каналы на других средствах массовой информации принадлежали только проельцинским– я даже журналистами их не назову – глашатаям. Таким специальным глашатаям.
Мы с моей женой Галей стояли рядом с Альбертом Макашовым у Останкино. Ушли буквально за несколько минут до расстрела, то есть я вполне мог не говорить с вами. Мы помним резь в глазах от газа, которым травили москвичей. Всё это – совершенно личное. Избиение и смерть – мы это видели. Помню, как одну старушку с красным флагом, похоже, убили, просто затоптали ногами омоновцы, а потом тело бросили в автобус. Это всё было ещё в сентябре у метро «Баррикадная», до Останкино, до мэрии, до расстрела. Так что мы, конечно, нахлебались. Вечером 4 октября мне позвонил Георгий Васильевич Свиридов – к нему тоже приходили какие-то люди в форме, на нём же был ярлык русского фашиста. Видимо, они рассчитывали увидеть брутального персонажа, обвешанного, как Квачков в наших масс-медиа, арбалетами. Но они увидели, конечно, старика, потому что Георгию Васильевичу в 1993-м году было под восемьдесят. Он оставался очень сильным, мощным человеком, особенно в умственно-духовном плане, но всё-таки старик, что уж тут. Поэтому они просто поорали на него матом и, к счастью, ушли, не тронув. Но после он был в тяжелейшей депрессии, и тогда рождались самые страшные строки его опубликованных дневниковых записей.
Тогда была война не Ельцина против Хасбулатова – это всё ерунда, внешнее, тогда была война антирусских сатанистов против, если угодно, нормальных русских. Под наши знамёна тогда встали самые разные люди. Большинство – это были всё-таки представители интеллигенции, но было, конечно, множество бывших военных, которых тогда поувольняли из армии и просто кинули в нищету, было огромное количество молодёжи и, вместе с тем, были старики, были казаки и были священники. Какой срез вы не придумаете в русском народе – художник, композитор, рабочий, военный, хлебороб, ракетчик и одновременно слесарь – разные были люди, но это были люди у Белого дома, которые ощущали в себе «я – русский». Это был показательный расстрел. Это была акция устрашения, показательной казни русского мира.
Русское искусство – это не просто часть русского мира, это его душа. Я говорю «русский мир», «Россия», «русский», «русское православие». Теперь давайте вычленим оттуда Достоевского, Есенина, Свиридова, Пушкина, Гоголя. Давайте представим: не будет этих людей, не будет искусства, а будет просто русский мир. Что останется? Поэтому грамотными ненавистниками Руси был нанесён страшный удар по нашему искусству и, как мы видим, этот удар не заканчивается.
Нам преподали урок, чтобы даже сметь не могли думать о том, что мы народ, который имеет какое-то народное представительство во властных структурах, который может что-то изменить своим волеизъявлением. Тот сюрреализм, в котором мы сейчас живём, при котором порой любая левая нога любого чиновника даже районного уровня значит гораздо больше, чем соборное народное волеизъявление, был установлен в 1993 году.
Человек, который увидел, что можно так спокойно убить сотни людей, а потом ещё в этих людей плюнуть со всех телеящиков и до сих пор продолжать лгать и плевать, хотя уже прошло двадцать лет… Этот человек становится циником. Может быть, кто-то становится равнодушным, кто-то машет рукой и уезжает. Сколько людей на моей памяти, уже не веря в то, что здесь может что-то быть, покинули страну.
Поэтому я считаю, что до тех пор, пока не будет определённого рода законных выводов из событий 1993 года, своего рода аналогов Нюрнбергского суда, мы останемся в той зловонной яме, в которой живём и сейчас, в том числе и в искусстве. Мы – страна не свободная сейчас. Мы действительно, к сожалению, подчинены. В 1993 году было установлено иго, и оно де-факто и де-юре продолжает существовать сейчас. Я чувствую себя под этим игом. Поэтому когда известный кинорежиссёр-документалист Вячеслав Тихонов предложил мне написать музыку к фильму, посвящённому 20-летию событий 1993 года, я согласился. Это очень личное. Даже потом жалел, что согласился, потому что всё всколыхнулось. Представим, что девушку изнасиловали. Она постарается забыть об изнасиловании. А тогда меня изнасиловали. И весь мой народ изнасиловали. Не хотелось вспоминать, но вспомнил, всколыхнулось.
Поэтому музыка тетраптиха идёт от трагизма к какому-то посмертному ощущению. Может быть, это и лично мне каким-то образом поможет освободиться... Потому что все эти 20 лет воспоминания очень неприятно сидят в сознании тех, кто близко это пережил. Это чувство бессилия, когда ты ничего не можешь сделать. Так что предыстория рождения тетраптиха понятна. А идея этой музыки в том, что «пепел Клааса стучит в моём сердце». Моя задача была показать, что мы вообще-то ещё живы, что мы не очень стары, что мы всё помним, и что мы способны создавать сильную музыку, а музыка эта, как мне представляется, не может не быть сильной. Потому что в неё вложено большое количество личных впечатлений, в том числе и таких, как гнев.
В чём мы сходимся с режиссёром? Это в том, что надежда-то, конечно, есть. Если бы не было надежды, писать ради удовлетворения каких-то мазохистских потребностей я бы, конечно же, не стал. У меня их и нет, насколько мне известно. Надежда есть – да. Так что я надеюсь, если задачей режиссёра Тихонова было информировать, вместе с приглашёнными гостями, рассказывающими в фильме о сути событий, и дать эмоциональную картину посредством видеоряда, то моей задачей было сделать то же самое, но на языке музыки, который менее вербален, который более правополушарен, более эмоционален.
Знаете, чем хороша музыка? В ней совершенно невозможно солгать. Я, будучи и журналистом и музыкантом одновременно, знаю, что в журналистике можно солгать. Мне, к счастью, впрямую не приходилось это делать, но я знаю многие случаи, когда это делалось. А как я солгу в музыке? Если я буду лгать про события 1993 года сам себе в своей музыке, она может получиться хоть как-то даже просто симпатичной? Нет, конечно. Просто не сложится мелодия, не появится самое главное качество музыки – энергетика. Музыка будет вялая и лживая. Хотя такая, в принципе, тоже сочиняется. Но если музыка получилась ёмкой, она лгать не может. Вот такое у меня свидетельство. Я долго в себе это копил.
Оптимизм здесь может заключаться только в одном. Никакой этнос не спасается без воспоминаний о своих поражениях. Для того чтобы мы вошли в Берлин в 1945-м, представляете, сколько должно было в наших солдатах накопиться и унижения, и гнева. Просто некоторые знания законов общественного развития говорят о том, что такого рода воспоминания абсолютно необходимы. Если эти воспоминания о 1993 годе в нас убьют, как уже убили в большинстве молодёжи всякое представление о великом русском искусстве – вот тогда совсем будет не о чем говорить. Народится нечто такое нейтральное, которое хорошо будет разбираться в прокладках и в ноутбуках, будет обсуждать сравнительные достоинства исключительно новейших гаджетов.
Моя задача в жизни эту самую память и хранить. Недаром у меня программа, которая долгое время – 11 лет – держалась на «Народном радио», называлась «Союз хранителей», что противостоит «Союзу хоронителей», если продолжать аналогию. Если мы храним память, в том числе память об очень неуютных для нас событиях, нас не похоронят. Если мы храним память о наших величайших достижениях, нас ещё более не похоронят. Вот, собственно, чем я и занимаюсь всю жизнь, с тех пор как открыл свои духовные глазёнки.
«ЗАВТРА» Вы упомянули об энергетике в музыке, а если говорить вообще об энергетике композиторов? Сейчас, после распада Советского Союза, когда государство полностью перестало поддерживать композиторов, чем они живут? Куда изливается энергия и талант? Какие фестивали проходят? Что делается, чтобы найти новые таланты и, чтобы они не ушли куда-то из-за отсутствия денег, а, всё-таки, пришли в мир музыки?
Иван ВИШНЕВСКИЙ. Те, кто уже эту «заразу» получил, прекратить сочинять не может уже просто физически. Живут, конечно, трудно, по-разному. Все должны где-то зарабатывать. В основном известные мне люди зарабатывают преподаванием.
Был один случай. Замечательный композитор Николай Лебедев, когда рухнул Союз, полностью потерял композиторский заработок. Его жена сказала: «Ты будешь у меня композитором, и пока я жива, ты не будешь заниматься ничем, кроме композиции». Она работала на десяти работах, только чтобы он не бросил сочинять. К сожалению, всё равно он скоро погиб, хотя был относительно молодой человек – сорока лет.
У нас тогда довольно много, целая плеяда композиторов, погибла из-за ощущения страшного унижения. Тут 1993-й год хорошую лепту внёс – бабахнули со всей силы. Эти танки же стреляли не столько и не сколько по стёклам Белого дома, они же прямо в нас целились. Хорошо попали! Я должен сказать, наводка была точная.
Далее, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Есть правда искусства – для современного русского музыканта она персонифицируется в слове «Свиридов». Также как, кстати, в XIX столетии Новая русская школа, которой тоже поначалу ничего не платили, вызревала вокруг сакрального понимания слова «Глинка». У них был на пьедестале Глинка, у нас – Свиридов. Большое количество молодёжи привлечено этим именем. Каждый год в Курске проходит Международная музыковедческая конференция. Она называется «Свиридовские чтения». Мне приятно видеть там людей, который иногда не достигли и двадцати лет, но приезжают с очень серьёзными докладами о творчестве Свиридова.
Руководитель нашего музыкального объединения «Современная Традиция» Андрей Микита даже говорит, что он в испытаниях, выпавших на нашу долю, видит хорошее, потому что всякие рвачи, люди, которые хотели на музыке заработать, из профессии, естественно, ушли. Что сейчас тут заработаешь? Смешно... На починке унитазов сейчас заработаешь больше, чем в музыке. Таким образом, я вижу, что всё-таки следующее поколение – оно у нас есть.
«ЗАВТРА» Поговорим о МОСТе (музыкальном объединении «Современная Традиция»). Что это за объединение? Для чего оно было образовано?
Иван ВИШНЕВСКИЙ. Если говорить по аналогии с политикой, то до появления МОСТа в композиторской среде всем распоряжались люди, имевшие чётко выраженную модернистскую прозападную ориентацию. В религиозном смысле они чаще всего сатанисты, потому что они отвергают идею благого Бога. Можно назвать их гностиками – это, наверное, не столь оскорбительно. Но, в любом случае, это люди, которые отрицают традицию. Тут доказательство – их собственная музыка. В подобного рода опусах сознательно отвергается мелодия, гармония и ритм, а это вроде бы естественные составляющие любой музыки, но они отвергаются именно потому, что они естественны. Восстание против естества – что такое? С философской точки зрения – это сатанизм. Мы эту ситуацию терпеть не хотели, но как-то порознь существовали и ученики Свиридова, и ученики других наших крупных композиторов, и просто люди-одиночки, которые не могли работать в какой-то модернистской системе координат. Теперь они объединились. Наш «МОСТ» существует семь лет. У нас проходят концерты, как правило, хоровые, но и другие бывают. Уже несколько сезонов даём камерные концерты в Московской филармонии.
Мы столь явно себя позиционируем в той системе координат, где есть модернизм и традиция, русолюбы и русофобы, православие и сатанизм, мы настолько откровенно себя, заявляем, что личности типа бывшего министра культуры Швыдкого нас явно поддержать не могут.
Да, центральное телевидение нас не показывает. Но у нас нет иллюзий. Мы несём духовные ценности, которые приняли от своих предшественников, и обязаны сделать эти ценности достоянием других людей. Государство, в данном случае в лице СМИ, от этого отстраняется. Лучше оно покажет Моцарта в N-й раз. Ещё раз расскажет о своём каком-нибудь кумире – о Раневской, Пастернаке, Бродском, Башмете, Спивакове… кто у нас ещё федеральные кумиры? Так как мы в этот круг не входим, значит, нам приходится создавать новую структуру. Вывод из всего этого такой: ну что, постреляли по нам в 1993 году, были уверены, что всё, «котёнка» больше нет. А котёнок русской музыки после обстрела головку из грязи, куда его толкнули, поднимает, начинает отряхиваться, умываться и говорит: «Нет, а я живой».
Беседовала Анна Скок
