Последний обмен пленными между республиками Донбасса и Киевом произошел в декабре 2017 года. В ДНР и ЛНР тогда прибыло 233 политических узника. Сегодня в тюрьмах и изоляторах Украины продолжают содержаться около четырех сотен «сепаратистов» (между тем, о новом обмене речи до сих пор нет). Публикуем истории тех, кто прошел украинские застенки, попал в обменные списки и в конце прошлого года приехал в Донецк. Среди них – бывший офицер ВСУ, разведчик-ополченец из Горловки, и одессит, потерявший в огне в Доме профсоюзов своего сына.
Евгений Волков, бывший штурман наведения авиации ВСУ, в плену провел 3,5 года.
- Родился я в Горловке в 1983 году. В семье военных. Отец служил в авиации, уволился после Афганистана в звании майора. Мама – сержант в парашютно-спасательной службе. С ранних годов я летал со взрослыми в кабине Ан-24, Ан-26, Ми-8. С четырнадцати лет увлекся парашютным спортом, к восемнадцати годам за плечами имел сорок прыжков. Пошел, конечно, по стопам родителей, других вариантов для себя не видел – только авиация.
После девятого класса поступил в военный лицей, сначала в Луганске. Но потом меня перевели во Львов: родители настояли, они в это время проходили службу на Западной Украине. Ехать не хотел, отношение к русскоговорящим там известное. Если приходишь на базар и хочешь, к примеру, купить растительное масло – тебе дают сливочное. Едешь на маршрутке и просишь остановить – тебя провозят еще две остановки…
В первую же ночь в казарме меня накрыли матрасом, избили душками от кровати: «Ну, что, москаляку, приехал?» Полгода после еще исподтишка нападали, я оказывал сопротивление, это злило их еще больше. У офицеров тоже было предвзятое отношение. Но самое неприятное, что каждый месяц нас водили в кинотеатр и показывали фильм про Бандеру, где рассказывали, какой он молодец. Это был конец 90-х. Уже тогда стало ясно – чем-то это закончится нехорошим. В 2004 году во время Оранжевой революции, слава Богу, обошлось без крови. А в 2013-м – уже нет.
После лицея я хотел стать вертолётчиком, но машины в то время стояли в ангарах, пилоты сидели без работы. Пошёл на офицера боевого управления авиации, он выполняет функции диспетчера и наводчика. Окончил Харьковский университет военно-воздушных сил, получил звание лейтенанта.
Когда Россия присоединила Крым, практически все офицеры моей части отнеслись к этому факту лояльно. Шли даже такие разговоры: «Если вдруг зайдут русские войска, спокойно сдаем оружие в оружейку и встречаем их!» Надеялись, что юго-восток, как и Крым, может мирно войти в состав России. Противников были единицы, но они молчали.
Потом началось военное вторжение в Донбасс, и ситуация резко изменилось. Я видел, как люди за один день меняли шапку. Сегодня кричали: «Майдан – это плохо!», а завтра – «Слава героям!» Почему? Основная причина такого поведения, я считаю – страх. Плюс промывка мозгов по телевидению, крики по всем каналам: «Россия – агрессор, враг! Донбасс – отбросы, с ними можно делать все, что угодно!»
Когда я приняли решение переходить на другую сторону? Когда были нанесены авиаудары по Луганску и Донецку, по мирным людям. Я понял – нельзя бездействовать. При этом, повторюсь, украинские СМИ молчали, как будто ничего не происходит. Я имел доступ к записям радиообменов летчиков, которые выполняли преступные приказы, например, о расстреле с «вертушек» гражданских автомобилей, машин с хлебом. С этими и другими документами решил переходить на сторону ДНР.
Я договорился с товарищем, что тот довезет меня до Запорожья, а потом до Донецка. Но товарищ оказался совсем не товарищем. Выяснилось, что я уже месяц в разработке. В Запорожье меня задержали СБУ и «Альфа». Обвинили сначала в сотрудничестве с «террористами», а потом в измене родине. Дали двенадцать лет.
Полтора года просидел в СИЗО в Запорожье. Ещё два года в Дрогобыче в Львовской области. В чём особенность содержания политических заключённых на Украине? Они сидят в камерах вместе с уголовниками. На так называемых «сепаров» давят все – администрация, уголовники, прессинг происходит 24 часа в сутки, тебя постоянно стараются сломать, это очень тяжело… Самое худшее, что становишься постепенно равнодушным ко всему. Тебе наплевать, что происходит с людьми рядом, на их беды, переживания, действуешь на автомате. В один момент я поймал себя на мысли, что если не остановлюсь, то превращусь в животное.
В колонии в Дрогобыче я познакомился с одесским пареньком Андреем. Он воевал в ополчении Донбасса, поехал в Приднестровье к родителям, но по дороге обратно молдавские власти задержали его и выдали СБУ. Два года мы просидели в одной камере. Вместе вышли на свободу. Сегодня он - самый близкий мой друг и товарищ. Как брат. Знаю – он прикроет всегда, и я его прикрою. Помогали в заключении друг другу, помогаем и здесь.
Обмена я ждал с того самого момента, как попал в плен. Жил, так сказать, от переговоров до переговоров. Слушал новости – ну что там? Хотя и сомневался – у меня ведь информация о преступлениях киевской власти, её не вытравишь, как такого отпускать? Но в один прекрасный день открылась дверь камеры и нам сказали: «Ребята, завтра выезжаете на обмен». Помню, думал – чудо, сон? Верить или нет? Теперь понимаю – чудеса бывают.
Чем живу сейчас? Все начал с нуля, в 34 года. Живу в Донецке. Езжу в Горловку – там до сих пор мои бабушка и дедушка, им под 80 лет, дом практически на передовой. У деда инсульт случился из-за постоянных обстрелов, но ничего не сделать, война не прекращается… Работаю. Там, где хотел. В 2014-м собирался сюда приехать, чтобы пользу приносить. Надеюсь – приношу сейчас.
Александр Панасенко, позывной – Борода, в плену провел 2 года 9 месяцев.
- Родился я в Горловке, в поселке «Шахта 6/7». Рано остался без родителей, усыновили бабушка и дедушка. Батя, то есть дед, всю жизнь трудился на шахте имени Изотова. Я окончил школу №75, сейчас она разбита, действует как бомбоубежище. Отучился в Славянске на слесаря подвижных составов локомотивов. Но стукнуло восемнадцать – тоже пошел в шахту, сначала подземным горнорабочим, потом забойщиком. Да и ребенок появился. Перед войной устроился автослесарем на перевалочную угольную базу. Там же война застала.
Как это произошло? Начальник базы, а впоследствии мой командир, подошел: «Саня, «Правый сектор»* к нам прорваться может. Поможешь?» Я: «Конечно. Зачем он тут нужен». Мы построили блокпост - он считался самым мощным в Горловке. Нас собралось 150 человек - все местные. По звонку приезжали на место с битами, дубинками.
На первое задание меня взяли с собой несколько «афганцев» - взрослых мужиков. Сказали - по Шоссейной улице танк украинский должен пройти. И объяснили: «Как только он повернет, запрыгиваешь на броню и футболкой триплексы, то есть «глаза», накроешь. Мы в Афганистане так делали, проверено!» Я: «Да вы что?» А они: «Ну, выбирай». Согласился, стали ждать… Сейчас это все смешно звучит, а тогда я Бога молил, чтобы танк не появился. И он не появился. Вернулись к командиру, и мужики говорят: «Обратную не дал. Пойдет воевать!»
В 2014-м году мы два месяца находились в окружении. В это время организовывали диверсии – колонны расстреливали, блиндажи палили, склады потрошили, «языков» брали. В общем, наносили ущерб. Потом отбили часть трассы. Дальше Иловайский котел был. Потом меня в Углегорск отправили. После возвращения в Горловку снова стал ходить в разведку, брал пленных – по Майорском. Местность хорошо знал.
Как проходит процесс взятия «языка»? Подошёл, придушил его слегка. Приводишь к своим, там машины ждут, увозят. Никого старался не бить, объяснял: «Не рыпайся. И не бойся. Ну, получишь сначала от наших. Но убивать не будут, никому ты не нужен. Обменяют!» Один, помню, сорвался - пацанёнок лет восемнадцати. Я ему - стой, не надо! И снайпер его наш убрал. Зачем побежал? До сих пор жалко…
Один раз в мясорубку попали. Но сами виноваты. Под Майорском взяли троих «языков». На БМП их уже погрузили. А мужичек один наш - Утёс – говорит: «Давай глянем, что в «зеленке?» Я: «Нет, уходим». Он: «Да давай!» Заходим, а там блиндаж, в котором, как мы потом узнали, 92 «укропа». Утёс гранату внутрь кинул. Они из всех дыр повылазили, замес страшный начался. В общем, мы двоих потеряли – Утёса и Таксиста. А у них двадцать четыре «двухсотых». На следующий день мы тех троих пленных на тела наших убитых ребят обменяли…
Из моего поселка «6/7» только трое в ополчение пошли. Точнее двое. Один – одноклассник мой – не считается: в первом же бою он оружие бросил и ушёл. Хотя потом служил ещё. А так: только я и еще один мужичок. Остальные - кто куда разъехались. Сначала кричали: «Если война, то порежем всех...» А потом: «Да какая война, вы что?» А из тех 150, что на блокпосту стояли, когда реальные бои пошли – в строю 17 человек остались. Остальные потикали. Из тех семнадцати, насколько я знаю, в живых на сегодняшний день только четверо, включая меня.
В плен я попал в 2015-м. Сидели втроем в «секрете» - напротив позиций хохлов, под Майорском, наблюдали ночью. Задача стояла: узнать – что у них за техника. Но слишком близко подошли, нас заметили и стали из пулеметов крыть. Меня ранило – в ногу, кость, нервы наружу. А гранатометчик наш струсил и убежал! Останься он – все могло бы сложиться иначе. Другой мой напарник – Захар – оттащил меня за стенку дома. Я ему: «Уходи. Я выберусь, местность знаю. Командиру так и скажешь». Он: «Нет». Я: «Иди, говорю!» На себя, в общем, огонь отвлек – он ушел. И я пополз потихонечку. Потом хохлы появились – разведчики. Первый мимо меня прошел, не заметил. Второй, третий… А последний разглядел! Я чеку из гранаты вырвал: «Не подходите!» Минут сорок разговаривали друг с другом. Потом слышу по рации у них: «Снайпер через 2 минуты подойдет, снимем!» Думаю – пристрелят и все, терять нечего. Вставил чеку, откинул автомат…
Привезли в больницу. А там ведь Донецкая область, врачи – земляки. Они сначала меня принимать не хотели, думали – «укроп». А потом узнали, что ополченец: «Родной ты наш! Ну, держись, держись…» Ногу просверлили, заштопали, на вытяжку повесили. Спрашивают: «Когда вы уже придёте? Задрали эти вояки!» Потом украинская элита военная приехала на меня смотреть. Думали, я – россиянин. А узнали, что местный за свой поселок воюю – крыть нечем! Сняли меня с растяжки, на подвал увезли. Хотя врачи требовали, чтобы остался. Ну и началось. Два раза расстреливать к стенке ставили. Били. На третьи сутки только до земли долетел…
Год и два месяца просидел в изоляторе в Артёмовске. Потом Винница, лагерь усиленного режима. И год в Киеве в кассационной камере. Там, кстати, вместе с «правосеком» и двумя украинскими «срочниками» сидел. Но ничего, нормально сидели, друг за друга заступались против произвола тюремной администрации. Вообще, никто нигде особо меня не трогал. Называли даже «Ярый сепар». Обмена, честно говоря, не ждал. Забыл даже за обмен…
Чем занимаюсь сейчас? Только документы получил, паспорт ДНР. Насчет работы – вернулся на службу. Отвык. А что делать? А плен - как сон уже. Не думаю, не вспоминаю. Да и обиды ни на кого не держу. Живу и не заморачиваюсь.
Александр Кушнарёв, одессит, в мае 2014-го в огне Дома профсоюзов потерял сына; в плену провел 10 месяцев.
- Я себя назову так: русский антифашист, который оказался на территории сегодняшней Украины. 2 мая в Одессе погиб мой сын - Геннадий, неравнодушный и деятельный человек, ему было 38 лет. Он был одним из организаторов Куликова поля, занимался его охраной. С начала января 2014 года я также ходил на одесские митинги Антимайдана - вместе с бывшими сослуживцами. Отмечу, что акции Куликова поля были абсолютно мирными, в какой-то степени даже пацифистскими, в отличие от оголтелого киевского Майдана. Мы собирались каждое воскресенье – от 1 до 5 тысяч человек, говорили, возмущались и расходились.
Каким остался в памяти день 2 мая? Это были праздники, выходные. Я гостил в Приднестровье у брата. Основной актив Куликова поля в этот день был за городом, на природе, на шашлыках. О трагедии в Доме профсоюзов я узнал на следующий день утром из новостей. Днем уже был в Одессе. А вечером опознал тело сына в морге.
В дальнейшем меня интересовал только один вопрос – расследование и наказание виновных. Убит оказался не только мой сын, погибло 48 человек! Из Киева приехала следственная бригада. Но встречи с ними меня не то чтобы разочаровали, я понял - никакого расследования не будет. Над нами откровенно издевались: «А что ваш сын там делал?», «А у нас нет данных об убийстве», «А мы не располагаем никакими видеоматериалами!» Вели они себя так, что мы просто перестали ходить на эти встречи и что-то требовать. Более того, к ответственности ведь стали привлекать совершенно посторонних людей – пожарных, милиционеров. Конкретные убийцы продолжали находиться на свободе.
Каждый месяц 2-го числа мы – родственники погибших – стали собираться на Куликовом поле, поминать наших детей, возлагать цветы. В эти же дни радикальные украинские группировки приезжали на это самое место и устраивали свои акции. Например, ставили сцену и проводили фестиваль национальной песни. Или подходили к нам, говорили гадости, хамили.
Упрятать за решетку меня решили за то, что не успокаиваюсь, активничаю. Например, я предоставлял свой офис коммунистам и родственникам погибшим, которые обсуждали текущие вопросы, просматривали фильмы, продолжали держаться вместе. В один момент в мой круг общения внедрили провокатора. Он инсценировал якобы похищение мной местного народного депутата Гончаренко, который участвовал в расправе над людьми в Доме профсоюзов. Подобную операцию-инсценировку провели недавно с мнимым убийством Бабченко. Также мне подкинули литературу, которую квалифицировали как «антиукраинскую». Арестовали 23 февраля 2017 года. Вменили похищение человека и разжигание национальной и религиозной розни. Десять месяцев я просидел СИЗО, даже без предъявления официального обвинения.
В камере нас сидело шестеро так называемых «сепаров». Давления не было, чувство собственного достоинства никто не унижал. Там ведь тоже работают разумные люди. Администрация СИЗО понимает – рано или поздно все это закончится, режим сменится, мы выйдем. Зачем усердствовать?
То, что режим сменится, я не сомневаюсь. И Столетняя война закончилась. И гитлеровский режим. Кто думал, что Крым станет российским? Кто верил, что ДНР и ЛНР продержатся 4 года? Но это же случилось. Приведу другой пример. Если начиная с 2014 года, день Победы - это был тихий ужас: с ветеранов срывали ордена, вырывались флаги с советской символикой, нападали на людей с георгиевскими ленточками. То вы посмотрите, что произошло 9 мая в этом году в Киеве, в Одессе. Бессмертный полк собрал тысячи человек! Ситуация меняется.
В Донецке я почти никого не знаю, общаюсь только с одесситами. Есть здесь Фронт сопротивления Одессы, посещаю их собрания. Сейчас хочу найти работу. Сам я преподаватель, автомобилист, инженер, преподавал в высшем Одесском военном училище на автомобильной кафедре, читал теорию двигателя. Также могу читать устройство и эксплуатацию авто, технологию металла. После обмена несколько месяцев я потратил на восстановление здоровья – у меня проблемы с суставами, неврологией, во время заключения сильно переохладился. Сейчас нахожусь в стадии интенсивного лечения.
Как оцениваю ситуацию на Украине? Социальное напряжение сильнейшее. Пример: тарифы увеличились в 10 и более раз. А пенсия у стариков – 1500 гривен. Коммуналка в зимний период доходит до 3500 гривен. Как жить? Если пенсионер остался один в трехкомнатной квартире – всё, конец. Специалисты, те же врачи, уезжают в Восточную Европу. Да, в Донецке тоже серьезный отток кадров, но все-таки не настолько.
Верю, что вернусь в Одессу. Любая смена власти – и вернусь. Цель в жизни до сих пор у меня одна – чтобы расследование о гибели людей в Доме профсоюзов было доведено до конца.
*организация, запрещённая в России
