Полузабытое имя Вальтера Шубарта тускло мерцает далёкой звездой на сияющем своде мировой философской мысли. Однако именно в нынешние грозовые дни прозрения этого германского мыслителя обретают поразительную силу и яркость.
Шубарт родился в 1897 году в городе Зонненберг. С детских лет увлекался музыкой и рисованием.
В начале Первой мировой войны записался на фронт добровольцем, но из-за слабого зрения получил отказ. Впрочем, в 1917 году он был призван в армию, вернулся с войны с наградами, в чине офицера.
После войны Шубарт учился в университетах Йены, Гейдельберга и Мюнхена, получил учёную степень доктора юридических наук, работал адвокатом.
В 1929 году он женился на русской эмигрантке Вере Энглерт (по семейному преданию, она была внебрачной дочерью князя Долгорукова). Вероятно, жена в значительной мере повлияла на его отношение к русскому человеку и русской культуре.
После прихода к власти национал-социалистов Шубарт, не скрывая своего неприятия их идеологии, покидает Германию. В 1935 году селится с семьёй в Риге, где получает ещё одну докторскую степень. В Риге он преподаёт в институте Гердера и в государственном университете, пишет философские статьи для австрийских, швейцарских, голландских, венгерских и прибалтийских изданий. В 1938 году в швейцарском издательстве "Вита Нова" выходит его первый большой труд "Европа и душа Востока". За первой книгой следуют фундаментальные работы "Достоевский и Ницше", "Духовный поворот от механики к метафизике", "Религия и эрос". Все эти вещи после войны были изданы в Германии, а также в переводах — в Голландии, Англии, Франции и США.
В 1940 году, после присоединения Латвии к СССР, Шубарт прекращает преподавательскую деятельность. При этом советские власти предлагают ему работу в одном из московских институтов (по теме "западно-восточного примирения"). Шубарт отказывается. После начала войны между Германией и СССР, за два дня до захвата Риги немцами, Вальтер и Вера Шубарт были арестованы и, по слухам, отправлены на Восток.
Предлагаем вашему вниманию небольшие фрагменты главного философского труда Вальтера Шубарта "Европа и душа Востока". Текст даётся в переводе Владимира Поремского.
Неудачна и попытка установления земного царствия всеобщего благосостояния. Никогда ещё не было культуры, подобной прометеевской, которая бы с такой энергией и односторонностью стремилась достичь чувственных удовольствий и простого материального счастья, презирая заботу о спасении души, и никогда ещё не было культуры, которая сделала бы людей столь несчастными и бедными, как эта. Для того, чтобы достичь свою цель, современный человек создал себе над естественным порядком вещей странный, искусственный "мир-эрзац", который мы называем современной цивилизацией. Начиная это дело, он был полон чувства огромной силы. Но чем дальше шла механизация, тем больше росло недовольство культурой. Уже в основе романтики, в первой попытке вступить в мировоззрительный спор с машиной, лежит предчувствие, что Европа стоит на ложном пути. Искусственный мир всё больше и больше эмансипировался от своего творца, разрастался над ним и, наконец, стал функционировать согласно своим собственным законам. В хозяйстве от человека отделилась фирма, предприятие, и выступила против него как самостоятельная сила с собственной тенденцией к расширению, принуждая человека даже против его личных интересов и наклонностей "вкладывать свои деньги в дело". В то время как в античную и готическую эпоху люди сами работали или вели дела, в эпоху прометеевскую совокупность интересов и дел сконцентрировалась в свою собственную величину — предприятие, за которым исчезает человек и которое накладывает на современную жизнь отпечаток безнадёжной анонимности. И как ни странно, именно прометеевский человек был тем, кто провозгласил право свободной личности! Необычность новой жизненной силы сообщает человеку щемящее чувство отсутствия свободы и страха. Он чувствует себя побеждённым тем техническим аппаратом и организациями, которые он сам создал. Или иными словами — механизмы стали автономными. Они стали демонами. В них вновь возрождается тот иррациональный элемент, который прометеевский человек почитал полностью изгнанным при помощи механизации. Мысль об автономии механизмов впервые появилась в марксистском учении, в смутном понятии производственных отношений, над которыми человек не только не властвует или до которых он не только не дорос, но которым он чувствует себя отданным, как неким злым духам. Весь марксизм есть, в конечном свете, не что иное, как протест против этого овеществления человека, против победы над её творцом, против нарушения равновесия между душой и окружающим миром. Человек, который хотел господствовать над природой, стоит ныне беспомощно перед призраком анархии.
Техника и государственная политика, также как и экономика, развиваются согласно своим собственным законам эволюции, не согласованным с человеческими пожеланиями и не обращающими на них никакого внимания. Машина отнимает у человека работу, организация отнимает у него свободу, и обе вместе — силу. Ещё сто лет тому назад человек мечтал, что машина будет ему также служить, как раб — античному человеку, освобождая его для благородного духовного творчества. Но несмотря на то, что мы сегодня тратим меньше времени на многие из жизненных надобностей, чем наши предки, нам всё же остаётся меньше времени для нас самих. Мы больше не являемся господами всего процесса. Мир машин захватывает нас в свой собственный ритм, несовпадающий с органическим ритмом, и гонит нас сквозь жизнь. В Америке вполне серьёзные люди предлагают испытывать новые открытия до их опу-бликования перед государственной комиссией на предмет выяснения, не вредны ли они для общественного благополучия. Нас охватывает страх перед собственным же знанием. Нельзя безнаказанно заглядывать в мастерскую природы и красть у неё её патенты. Европа начинает понимать, что она забыла, упоённая гордостью своих изобретений; она забыла, что знание природы увеличивает и силы уничтожения, а это является роковым для культуры, которая, как прометеевская, покоится на настроении противоречия. Постепенно открываются наши глаза на простую мысль Августина, что наука без любви ни на что не нужна. В Китае изобретение пороха послужило мирным целям. В Европе же оно привело к уничтожению — явный пример тому, что душевная позиция является решающей в вопросе определения сущности, ценности и значимости технического достижения. У различно настроенных народов та же техника является различной.
Человек подчиняется как машине, так и организациям. Чем необходимее, строже и всеобъемлюще они, тем более угрожающим становится произвол их управления. Правовое мышление задыхается в массе, в изобилии людей и норм. Вместо ожидаемой обеспеченности и предвидимости бытия, современный человек видит вокруг себя лишь демонов, с которыми он больше не может совладать.
В борьбе с Западом изменяется русский. В то время как Европа постепенно приближается к новым более восточным позициям, русский обнаруживает некоторые новые, более западные черты. Столкновение с западной культурой принуждает его приспосабливаться к её сильным сторонам, даже частично их перенимать, для того чтобы превозмочь её порочные стороны. Ни из одного сражения победитель не выходит таким, каким он был до него. Даже побеждённый изменяет победителя. Умирающие эпохи и угасающие культуры живы тем, что они своих наследников принуждают к преодолению. Как всегда, смерть и рождение тесно связаны друг с другом. В конце чувствуется начало новой жизни. В апокалиптическом состоянии эпохи смерть и творение соединяются также, как и у низших организмов, которые, основывая новую жизнь, радостно умирают. В угасании заключается не только боль, но и блаженство смерти, ибо она одновременно беременна грядущим. Взаимозависимость смерти и любви проявляется в двадцатом столетии в судьбе целого поколения. А потому Европа не должна себя чувствовать только как жертва.
В России рождается новый человеческий тип. Человек с восточной душой, но такой, которая прошла через западную культуру, прошла, как через некий закаляющий процесс. Он — подлинный русский, но в то же время наследник вечных ценностей Запада. Он возгорается среди славян, но в противоположность и в противообраз Европы. Только этот новый человек сможет сказать решительное слово примирения по поводу западно-восточной проблемы. Сегодняшний русский ещё не является иоанническим человеком, но его произведёт, он в него расцветёт.
То, что мадам де Сталь говорит о народах, применимо и к целым эпохам и наполняющим их культурам: что они обладают ошибками своих преимуществ и преимуществами своих ошибок. Русский душевный человек нуждался в предметности. Европейский предметный человек нуждается в новой человечности. Кто односторонне стремится к внутреннему совершенству, тот отказывается от задач дня. Добродетель делает его непригодным для жизни. Русских нужно завоёвывать для мира, примирить их с ним так, чтобы они больше не стремились к его гибели. Европейцев же, наоборот, надо от него отдалить, чтобы он не терялся целиком и полностью в мелочах временного и бренного. Русский должен стать более деловитым, а европеец более добродетельным. Русский должен сконцентрировать своё чувство всеобщности, а европеец расширить своё точечное чувство. Один должен снова начать видеть и почитать землю, а другой небо.
Деловитость без добродетели, продуктивность без человечности — крайне опасны. Ибо в руках человека, лишённого любви, удивительные силы, которыми он располагает, ведут лишь к уничтожению. Все творения его духа, не сдерживаемые никакой нравственной силой, направляются на насилие и смерть. Прометеевская культура гибнет от диспропорции между добродетелью и деловитостью. Она слишком деловита для того, чтобы вынести недостаток всякой человечности.
Вопрос о возможности примирения или синтеза между русским и западно-европейцем расширяется до более общего вопроса о возможности соединения деловитости с добродетелью. Это значит, что надо найти такую душевную позицию, при которой мы могли бы быть деятельны в мире вещей без того, чтобы нарушить мир нравственных требований.
Примирение деловитости и добродетели сводится к вос-становлению готически-гармонического жизнеощущения.
Западно-восточное примирение не требует самопожертвования ни одной из сторон. Оно не значит, что Европа должна превратиться в часть России или что Россия должна расписаться в западной сущности, — это значит, что обе душевные потенции должны друг к другу стремиться, как две формы изначального духовного бытия. Они должны соприкоснуться, прежде чем произвести совершенство. Западный человек в области внешней организации жизни, в экономике, технике, государстве, расчленении и строительстве общества создал незаменимое, что никогда не исчезнет из сокровищницы человечества. Но он был односторонне направлен на внешний мир и потерял душу. Тем самым его технические достижения потеряли значительнейшую часть своего действия. В то время как развитие мирового транспорта необычным образом сокращает расстояния между народами и позволяет в кратчайший срок осуществлять обмен духовными и хозяйственными ценностями, — государственные и экономические настроения, свойственные прометеевской культуре, разделяют народы резче, чем когда-либо. Вытекающие из них мероприятия: запрещение въезда и выезда, валютные ограничения, таможенные барьеры и т.д. чувствительно затрудняют современные сообщения, так что путешествие из Берлина в Рим, в Париж или Москву, хотя теоретически и осуществимо в течение нескольких часов, фактически требует недельных подготовлений, причём вовсе нельзя быть уверенным в том, что оно действительно осуществится. На этом примере ясно видно, что мировая техника с её намерениями объединить народы капитулирует перед точечным чувством, разъединяющим эти народы. Она ничего не может сделать без всеобъединяющей души. Только исходя из души можно превозмочь силы раздробления.
Русскому человеку грозят противоположные опасности. Близкий вечному, он легко теряет соприкосновение с преходящим. И тогда он или отходит от земного, бросаясь в аскезу, как русский монах, или же отчаянно штурмует его, впадая в нигилизм, как русский революционер. Таковы две большие опасности людей культуры конца. Действительнейшей защитой от них является как раз рациональная, принуждающая к форме, прометеевская манера.
Россия не сегодняшняя, а грядущая есть то освежающее вино, которое может обновить иссякшую жизнь современного человека. Европа — тот крепкий сосуд, в котором мы можем сохранить вино. Без твёрдой сдерживающей его формы оно разольётся по земле, а без вина, его наполняющего, драгоценный кубок останется лишь пустой, холодной, лишённой назначения безделушкой. Человечество сможет радостно утолить свою жажду лишь при наличии вина и кубка.
Современная Европа — форма без жизни. Россия же, — жизнь без формы. В первом случае душа покинула форму, оставив пустой остов, во втором — жизнь разрушила стеснительные формы, не найдя ещё до сих пор никакой иной. Поэтому мы утверждаем, что в обновлении человечества, связанном, вернее, совпадающем с задачей западно-восточного примирения, — ударение должно делаться на русскую сторону, на сторону жизни, а не формы. Не европеец, а русский занимает ту основную позицию, с которой человек может оправдать своё извечное назначение. Русский направлен на абсолютное, на чувство всеобщности, на мессианскую душу. Поэтому и утверждаем мы с полной решительностью — в основных вопросах бытия европеец должен брать себе в пример русского, а не наоборот. Если он хочет вернуться к вечным целям человека, он должен исповедовать русско-восточную оценку мира. В этом смысле Достоевский требовал, чтобы каждый человек стал прежде всего русским.
Представим себе ещё раз: англичанин хочет видеть мир как фабрику, француз — как салон, немец — как казарму, а русский — как церковь.
Англичанин жаждет прибыли, француз — славы, немец — власти, русский же жертвы. Англичанин ждёт от ближнего выгоды, француз хочет ему импонировать, немец — им командовать и лишь русский не хочет ничего. Он не хочет ближнего превращать в средство. В этом суть русской идеи братства, и в этом заключается Евангелие будущего. В нём заключается великая нравственная сила, направленная против латинских идей человека и государства насилия.
Русский всечеловек, как носитель нового солидаризма, — единственный, кто может освободить человечество от индивидуализма сверхчеловека и коллективизма массового человека. Автономной личности, идеалу ренессанса он противопоставляет душу, связанную с Богом и со вселенной, а насильственному объединению людей — свободное сообщество таких душ. Так творит он одновременно и новое понятие, и новый идеал личности и свободы.
Наше время часто сравнивают с падением античного Рима. И с правом! Но не следует думать только об общности теневых сторон. Есть и совпадения светлых сторон. Тогда тоже силы Востока и Запада с роковой силой устремлялись одна на другую. Греческие и Египетские учения дошли до парфян и китайцев. Древнеиндусская мудрость перешагнула Нил в западном направлении, а культы Озириса, Митры и назарейское Евангелие достигли римской столицы, центра вырождения. Это была эпоха противоречий, течений и противотечений, восхождений и крушений, смерти, разложения, но одновременно и мессианского предопределения. Такова же и эпоха двадцатого столетия. Приближается новый апокалипсис со страшным судом и воскресением.
Прометеевский человек уже отмечен смертью! Да восстанет ныне иоаннический человек!
