За время, пока Мариинский театр гастролировал в Китае, московская публика успела соскучиться по настоящему искусству, издали пристально наблюдая, как уже во второй раз за год Валерий Гергиев везёт лучшие оперные и балетные спектакли Мариинского в Поднебесную. И вот, наконец, настал тот час, когда для москвичей отворились двери пятого фестиваля в Зарядье. В этот раз как-то особенно остро мы стали осознавать значение музыки в трудные для страны времена. А ещё острее стали чувствовать разницу между искренней любовью мастеров искусства к своей стране и её гражданам, и кривой улыбкой с фигой за пазухой ради сохранения привычных материальных благ, комфорта в условиях, когда все в этом мире изменилось и по-прежнему уже не будет никогда. Маэстро Гергиев вечер за вечером вместе со счастьем прикосновения к вечному заставлял слушателя вспомнить, что многие шедевры были написаны и исполнены впервые в похожие времена,- Первой мировой, Второй, в длинные войны Средневековья и эпохи классицизма. Как и тогда, Музыкант заставляет нас думать, одухотворяет, сплачивает, освобождает от оков повседневности, делает душу человека свободной, как и было задумано Богом. Значение для общества гениального музыканта, честно исполняющего свой долг, без второго дна, без пошлости, трудно сейчас переоценить. Как никогда, в такие времена Музыкант становится символом, почти флагом.
Часто, торопливо шагая к китайгородской стене и предвкушая праздник в лучшем из возможных исполнений, мы забываем, как с каждой секундой от начала концерта мы приближаемся к его завершению. Когда играет оркестр Гергиева, хочется, чтобы время застыло или превратилось из линейного в бытийное.
Шестой день
Балетная труппа Мариинского представила три цикла, в каждом из которых были заняты по шесть солистов балета. Хореография семи сонат Скарлатти аристократична, движения напоминают непрерывную благородную нежную вязь, где каждый длинный звук не вызывает замирания движения, а утончённо продолжает его. Белые костюмы подчёркивают это. Паузы рояля лишь дают новый импульс танцу. Изящество и воздушность, непрерывность взаимодействия обменивающихся партнёрами пар усиливают хореографическую скульптурность акцентов. Яркие костюмы для цикла на музыку Э.Вила-Лобоса (художник Дарья Павленко) преобразовались в игривость и задор каждой из трёх танцующих пар в сценографии талантливого хореографа Мариинского театра Александра Сергеева. Ноктюрны Ф.Шопена поставил американский балетмейстер Бен Хьюиз. Хореография Джерома Роббинса из Нью-Йоркского балета. Классический балет вагановской школы, даже если артисты его исполняют миниатюры, остаётся великолепным, выразительным в своей отточенности и красоте движений. Балеты шли под стоявший в глубине сцены рояль. Три эпохи для европейского культурного кода, лица Испании, Италии и Польши в движениях прим и премьеров. На сцене за роялем яркие петербургские пианисты Мариинского театра, концертмейстеры. Маститая Людмила Свешникова, игравшая ноктюрны Ф.Шопена вызвала шквал оваций, не меньший, чем танцовщики балета. Другой цикл, Э. Вила-Лобоса иллюстрировал современный композитор и исполнитель, лауреат фортепианных конкурсов, Эдуард Кипрский. Помимо прочего, он играл партии рояля в оркестре в дни Прокофьева и Берлиоза. Впрочем, не стоит удивляться, в этом оркестре играют первачи всех мастей. Флейтисты Николай Мохов, Татьяна Хватова, Софья Виланд (в этом году стала обладательницей первой премии на конкурсе П.И.Чайковского), концертирующая арфистка Софья Кипрская, трубач Тимур Мартынов, увлечённо отстукивавший ритмический рисунок мелодии струнных в пятый день фестиваля, когда звучала четвёртая симфония Чайковского; солировавший и в Германии, и в оркестре Национального театра Чили до прихода в Мариинский театр молодой яркий валторнист Александр Афанасьев, Дмитрий Воронцов ( лауреат международного конкурса в Нижнем Новгороде, его валторна победила и во всероссийском конкурсе брасс-ансамблей), скрипач первого пульта Антон Козьмин, дипломант международного конкурса им. Д. Шостаковича, Юрий Афонькин, альтист, заслуженный артист России, виолончелист Александр Пономаренко, восхитительная контрабасистка из Колумбии Анхела Контрерас, похожая на Пенелопу Крус, лёгкая, манкая, притягивающая к себе взгляды темпераментом и красотой. Её хрупкость не мешает ей справляться с огромным контрабасом, который в её руках кажется пушинкой.
В пятый фестивальный день Маэстро уезжал сразу после концерта. В программе заявлены две симфонии великих Мастеров русской и немецкой композиторских школ, написанные в пору их расцвета.
Два предыдущих вечера, составленные из музыки Прокофьева и Берлиоза, были знаковыми не только для пришедших в Зарядье зрителей. В эти дни, в то самое время, когда внутри концертного зала играл оркестр, за стенами Зарядья активно велись переговоры о судьбе Большого театра. Маэстро, стоя на сцене и дирижируя многомерной музыкой Прокофьева, расширяющей возможности восприятия слушателя соединением в одно целое ломаных мелодических пластов в группах оркестра, одновременно оказался главной фигурой стратегических решений для культуры страны на ближайшие годы. Он, как соединивший в один космос столь разные звуковые линии композитор, будет должен соединить всё, что распалось на части в нашей культуре, но ещё не успело сгнить, и удалить всё отжившее, мёртвое. В его жизни начался новый этап творческой активности. Человек, выстроивший огромную империю русского искусства ХХI века, гений музыки и управления, почти ежедневно переезжающий из одного города в другой, но ни одного дня в своей жизни не проводивший без оркестра на концертной сцене, после каждого из фестивальных дней в Зарядье, продолжал вести важную работу, о чём не могли догадаться зрители. Когда в парковом зале звучала музыка фестиваля, в другой части города началось мышиное движение. И это не те мыши из Щелкунчика, которые, будто перед потопом, загребали с билетов на одноимённый балет, хотя очень на них похожи. Начались уходы из Большого. Засобирался главный хормейстер. Вот местечко в Новой опере, куда в прошедшие два года регулярно наведывается Урин, практически прописавшись, присмотрел себе руководитель молодёжной программы, вот Швыдкой, приложивший лапку к гениальной реконструкции Большого, категорично высказался и рассказал нам о том, как именно всё будет. Зашевелились, загудели доброжелательно.
Профессиональной позиции Валерия Абисаловича можно доверять, он не только сумел сохранить всё лучшее, чем богата музыкальная Россия, он дал много нового, до него ещё неизведанного, воскресил забытое, ни разу не исполнявшееся, написанное русскими гениями и подзабытое в пылу прежних войн и эмиграций. Он прекрасно осведомлён о путях развития музыкальных театров других стран. На его глазах и его руками поднимались из небытия никому не известные таланты. Многих из них он нашёл в Русской глубинке и вырастил сам, дал им путёвку в творческую жизнь. Гергиев активно участвует в процессе строительства филармонических залов и концертных площадок в крупных и совсем небольших уголках России (а теперь уже и Китая). И, самое главное, в сегодняшней музыкальной столице слаженно и чётко организован механизм работы. Сложнейший и совершеннейший механизм. Ему всего семьдесят, он невероятно активен. Такие люди теперь встречаются все чаще. Мне посчастливилось знать нескольких гениальных людей, активно творящих после шестидесяти и после семидесяти и находящихся в своей лучшей форме. Это и Андрей Ильич Фурсов, регулярно занимающийся штангой, и Николай Николаевич Швец, переплывший в свой зрелый юбилей Амур в районе Благовещенска, декан одного из факультетов МГИМО, другие. Как Верди и Брукнер, творившие в прекрасной молодости зрелых лет, могут творить теперь немногие, но волевой выбор принятия таких решений не только за человеком. Сам Бог выбрал этих людей, наделяя их блестящим умом, здоровьем, генами, и решая, когда им начинать новые этапы. Нам остаётся дождаться объявления в декабре, или ранее, о назначении Валерия Абисаловича на пост директора Большого театра, как ждут и счастливого спасения, и начала новой жизни.
Возвращаясь к фестивалю. День первый
14-ю симфонию Шостакович написал в начале 1969-го, находясь в больнице, где ежегодно проходил плановое лечение. Тексты В.Кюхельбекера, Г.Аполлинера, Ф.Г.Лорки, Р.М.Рильке, собранные в музыкальный опус из одиннадцати частей для камерного оркестра и голосов, устами своих героев, рассеянных в разных эпохах, но одинаково трагичных, вводят нас и в Петербург ХIХ века, и в средневековье Испании и Запорожской сечи, и в рейнские дали Германии. Один Поэт говорит с узником французской тюрьмы, другой спорит со Смертью, Лорэлея третьего сдержанно протестует против тирании епископа, чтобы в итоге, броситься в воды Рейна. Шостакович посредством переживаний своих героев рассказывает о тех, кто считает себя вправе ломать судьбы, покуситься на обладание человеческими жизнями, душами. Ритм монолога "Сто горячо влюблённых сном вековым уснули" или такие пронзительные слова дуэта: «Мадам, посмотрите, потеряли вы что-то.- Ах, пустяки, это сердце моё...»,- как нельзя более остро выражают смысл таких разных произведений и героев.
День третий. Шут
Почему в заглавие статьи я посчитала возможным поставить это слово? Почему именно шут? Ведь идеально составленная прокофьевская концертная программа третьего вечера Пятого осеннего Московского фестиваля включала и другие балетные сюиты для расширенного состава оркестра, и шестую симфонию во втором отделении. А программы других вечеров фестиваля ничуть не менее значительны. Симфонии Брамса, Чайковского, Берлиоза, миниатюры Шопена, Скарлатти, Вила-Лобоса...
Нет, Шут всё же особенный. Начнём с того, что "Шут" связан историей создания со "Скифской сюитой", которую мы услышали на фестивале в прошлый раз. Тогда я писала о том, что балет "Ала и Лоллий", отвергнутый Дягилевым и положенный в основу "Скифской сюиты", из парижских Русских сезонов был вытеснен именно "Шутом". Работа над оригинальным балетом, заказанным Сергеем Дягилевым молодому Прокофьеву для Русских сезонов в 1915 году вместо "Алы и Лоллия", шла в то время, когда разгорелась Первая Мировая. Несмотря на это, первое исполнение состоялось лишь в 1921 году. То, чего опасливо попытался избежать Дягилев, не спасло современные войне сезоны после 1914 года.
Сюжет первого своего балета Прокофьев взял из сборника русских сказок наиболее к тому моменту именитого собирателя А. Афанасьева. Хороши были и Пропп, и Сахаров, и Макаров. Но наибольшее многообразие и укоренённость весомого третьего тома сборника Афанасьева с названием "Мифические представления древних славян о природе" в глубинах бытийных времён сразили сердце композитора. Он подготовил либретто, оставляя в стороне большую часть сюжета и сделал акцент на наиболее смешных местах повествования. Саму сказку, полную искрометного юмора, созвучную с пушкинским "Попом и работником его Балдой", Афанасьев нашёл за Уралом. Там, где привычнее читать истории П. Бажова. Внизу, в примечаниях, вы сможете прочесть оригинал полностью.
Четвёртый вечер
Валерий Гергиев и оркестр исполнили сюиты "По прочтению Фауста" и "Ромео и Джульетта" Гектора Берлиоза. Музыка к шекспировской печальной повести звучала философски. Это одна из вершин творчества французского композитора, очень тяжело торившего свой путь к славе на музыкальном Олимпе. Во втором отделении прозвучала Фантастическая симфония.
Финал
Несмотря на то, что с самого первого дня фестивалю был дан восхитительный старт ( звучали и полная трагизма 14-я симфония Д.Шостаковича, и октет для духовых Игоря Стравинского, который хотелось бы увидеть когда-нибудь и в московских афишах, но это невозможно практически никогда, а вот у брасс-ансамбля Мариинского театра есть ресурс для того, чтобы щёлкать духовую музыку Стравинского с блеском не меньшим, чем лучшие берлинские оркестры духовых), кульминацией фестиваля все же стал пятый день, в программе которого были заявлены две четвёртые симфонии,- И.Брамса и П.И.Чайковского.
Для двух бисов завершающего фестивальную симфоническую программу дня Маэстро выбрал торжественную "Павану на смерть инфанты" М.Равеля и "Рассвет на Москве-реке" из "Хованщины" М.Мусоргского. Траурная Европейская музыка с налётом светлой печали и новый русский рассвет у стен Кремля. Этот выбор много говорит о Валерии Гергиеве. Слова не нужны, когда говорит оркестр Мариинского театра п/у Маэстро на языке музыки.
Примечания:
Шут
В одной деревне жил шут. Какой-то поп вздумал ехать к нему, говорит попадье:
— Ехать было к шуту, не сшутит ли каку́ шутку!
Собрался и поехал; шут по двору похаживает, за хозяйством присматривает.
— Бог в помощь, шут!
— Добро жаловать, батюшка! Куды тебя бог понёс?
— К тебе, свет; не сшутишь ли шутку мне?
— Изволь, батюшка; только шутку-то я оставил у семи шутов, дак снаряди потеплей да дай лошади съездить за нею.
Поп дал ему лошадь, тулуп и шапку. Шут сел и поехал. Приехал к попадье и говорит:
— Матушка! Поп купил триста пудов рыбы; меня вот послал на своей лошади к тебе за деньгами, триста рублей просит.
Попадья тотчас отсчитала ему триста рублей; шут взял и поехал назад. Приезжает домой, тулуп и шапку положил в сани, лошадь в ограду пустил, а сам спрятался. Поп пождал-пождал, не мог дождаться, собрался и воротился к попадье. Она спрашивает:
— А где рыба-то?
— Какая рыба?
— Как какая! Шут приезжал за деньгами, сказывал, будто ты заторговал триста пудов рыбы; я ему триста рублей дала.
Узнал поп, каковую шутку сыграл над ним шут!
На другой день собрался, и опять к шуту. Шут знал, что поп приедет, переоделся женщиной, взял пресницу и сел под окошко, сидит да прядёт. Вдруг поп:
— Бог в помочь!
— Добро жаловать!
— Дома шут?
— Нету, батюшка!
— Где же он?
— Да ведь он, батюшка, с тобой вчерась пошутил да после того и дома не бывал.
— Экой плут! Видно, назавтрее приезжать.
На третий день приехал; шута всё нет дома. Поп и думает: «Чего же я езжу без дела? Эта девка, знать, сестра его, увезу её домой, пусть зарабливает мои деньги». Спрашивает её:
— Ты кто же? Как шуту доводишься?
Она говорит:
— Сестра.
— Шут у меня триста рублей денег взял, так ступай-ка, голубушка, зарабливай их…
— Дак что! Ехать дак ехать!
Собралась и поехала с попом. Живёт у него уж и долго.
У попа были дочери-невесты. Вдруг к нему сватовщики — какой-то богатый купец начал сватать дочь за сына. Поповски дочери что-то купцу не понравились, не поглянулись, он и высватал стряпку, шутову сестру. Весёлым пирком да и за свадебку. Справили всё как следует. Ночью молодая говорит мужу:
— Высади меня в окошко по холсту поветриться; а как тряхну холстом, назад тяни.
Муж спустил её в сад; женушка привязала вместо себя козлуху, тряхнула — молодой потащил. Притащил в горницу, смотрит — козлуха.
— Ох, злые люди испортили у меня жену-то! — закричал молодой; все сбежались, начали возиться с козлухой; дружки взялись наговаривать, чтобы обратить её в женщину, и совсем доконали-замучили: пропала козлуха!
Шут между тем пришёл домой, переоделся и поехал к попу. Тот его встретил:
— Милости просим, милости просим! — угощает.
Шут сидит, ест да пьёт; те-други разговоры; он и спрашивает:
— Батюшка, где же моя сестра? Не увозил ли ты?
— Увёз, — говорит поп, — да и отдал взамуж за богатого купца.
— А как же, батюшка, без моего спросу отдали её взамуж? Разе есть таки законы? Ведь я просить пойду!
Поп биться-биться с ним, чтобы не ходил в просьбу. Шут выпросил с него триста рублей; поп отдал. Шут взял и говорит опять:
— Ладно, батюшка, теперь своди-ка меня к сватушку-то; покажи, каково они живут.
Поп не захотел спорить; собрались и поехали.
Приезжают к купцу; тут их встретили, начали потчевать. Шут сидит уж и дивновремени — сестры не видать, и говорит он:
— Сватушка, где же моя-то сестра? Я давно с ней не видался.
Те посёмывают. Он опять спрашивает; они и сказали ему, что злы люди похимостили, испортили её в козлуху.
— Покажите козлуху! — просит шут; они говорят:
— Козлуха пропала.
— Нет, не козлуха пропала, а вы разве мою сестру убили; как сделаться ей козлухой! Пойду просить на вас.
Те ну просить его:
— Не ходи, пожалуйста не ходи просить: чего хочешь бери!
— Отдайте триста рублей, не пойду!
Деньги отсчитали, шут взял и ушёл, сделал где-то гроб, склал в него деньги и поехал.
Вот едет шут, а навстречу ему семь шутов; спрашивают:
— Чего, шут, везёшь?
— Деньги.
— А где взял?
— Где взял! Вишь, покойника продал и везу теперь полон гроб денег.
Шуты, ничего не говоря, приехали домой, перебили всех своих жён, поделали гроба, склали на телеги и везут в город; везут и кричат:
— Покойников, покойников! Кому надо покойников?
Услыхали это казаки, живо подскакали и давай их понужать плетями; драли-драли, ещё с приговорами: «Вот вам покойники! Вот вам покойники!» — и проводили вон из города. Еле-еле убрались шуты; покойников схоронили, сами и ступай к шуту отметить за насмешку; тот уж знал, вперёд изготовился.
Вот они приехали, вошли в избу, поздоровались, сели на лавку; а у шута в избе была козлуха: она бегала-бегала, вдруг и выронила семигривенник. Шуты увидели это, спрашивают:
— Как это козлуха-то семигривенник выронила?
— Она у меня завсегда серебро носит!
Те и приступили: продай да продай! Шут упрямится, не продаёт: самому-де надо. Нет, шуты безотступно торгуют. Он запросил с них триста рублей. Шуты дали и увели козлуху; дома-то поставили её в горнице, на пол ковров настлали, дожидаются утра, думают: «Вот когда денег-то наносит!» А вместо того она только ковры изгадила.
Шуты опять поехали мстить тому шуту. Тот уже знал, что они будут; говорит своей жене:
— Хозяйка, смотри, я тебе привяжу под пазуху пузырь с кровью; как придут шуты бить меня, я в те́ поры стану просить у тебя обедать; раз скажу — ты не слушай, другой скажу — не слушай, и в третий — тоже не слушай. Я ухвачу нож и ткну в пузырь, кровь побежит — ты и пади, будто умерла. Тут я возьму плётку, стегну тебя раз — ты пошевелись, в другой — ты поворотись, а в третий — скочи да на стол собирай.
Вот приехали шуты:
— Ну, брат, ты нас давно обманываешь, теперича мы тебя убьём.
— Дак что! Убьёте — так убьёте; дайте хоть в последний раз пообедать. Эй, хозяйка! Давай обедать.
Та ни с места; он вдругорядь приказывает — она ни с места; в третий раз говорит — то же самое. Шут схватил ножик, хлоп её в бок — кровь полилась ручьями, баба пала, шуты испугались:
— Что ты наделал, собака? И нас упекёшь тут же!
— Молчите, ребята! У меня есть плётка; я её вылечу.
Сбегал за плёткой, стегнул раз — хозяйка пошевелилась, в другой — поворотилась, в третий — скочила и давай на стол собирать. Шуты говорят:
— Продай плётку!
— Купите.
— Много ли возмёшь?
— Триста рублей.
Шуты отсчитали деньги, взяли плётку, ступай с ней в город; видят — везут богатого покойника, они кричат:
— Стой!
Остановились.
— Мы оживим покойника!
Раз стегнули плёткой — покойник не шевелится, в другой раз — тоже, в третий, четвёртый, пятый — покойник всё не шевелится. Тут их, сердешных, забрали и давай самих драть; плетьми стегают да приговаривают: «Вот вам, лекаря́! Вот вам, лекаря́!» До полусмерти исстегали, отпустили. Они кое-как доплелись до двора, поправились и говорят сами с собой: «Ну, ребята, не докуль шуту над нами смеяться; пойдёмте убьём его! Чего на него смотреть-то?»
Тотчас собрались и поехали; застали шута дома, схватили и потащили на реку топить. Он просится:
— Дайте хоть с женой да с роднёй проститься, приведите их сюда!
Ну, согласились, пошли все за роднёй; а шута завязали в куль и оставили у проруби. Только ушли, вдруг едет солдат на паре каурых, а шут что-то и скашлял. Солдат остановился, соскочил с саней, развязал куль и спрашивает:
— А, шут! Пошто залез тут?
— Да вот высватали за меня убегом таку-то (называет её по имени), сегодня и украли; а отец и хватился, давай искать. Нам некуда деваться; вот мы спрятались в кули, нас завязали да и растащили по разным местам, чтоб не узнали.
Солдат был вдовый, говорит:
— Пусти, брат, меня в куль-от.
Шут упрямится, не пускает. Солдат уговаривать, и уговорил его. Шут вышел, завязал солдата в куль; сел на лошадей и уехал. Солдат сидел-сидел в кулю и уснул.
Семь шутов воротились одни, без родни, схватили куль и бросили в воду; пошёл куль ко дну — буры да кауры! Сами побежали домой; только прибежали, расселись по местам, а шут и катит мимо окон на паре лошадей — ух!
— Стой! — закричали семеро шутов.
Он остановился.
— Как ты из воды выбился?
— Эх вы, дураки! Разве не слышали: как пошёл я ко дну, то сказывал: буры да кауры? Это я коней имал. Там их много, да какие славные! Это что ещё! Я дрянь взял — спереди, а там дальше вороные — вот так лошади!
Шуты поверили:
— Спускай, брат, нас в воду; пойдём и мы коней выбирать.
— Извольте!
Всех извязал в кули и давай спускать по одному; испускал всех в воду, махнул рукой и сказал:
— Ну, выезжайте же теперь на вороных!
Илл. М. Ларионов. Эскиз к спектаклю С.Прокофьева "Шут" из Русских сезонов С.Дягилева
