1. Первый звонок
Лицо у неё было, говоря устаревшим слогом, красоты ослепительной. Такой силы, что ослеплённый лишался возможности переводить взгляд на другие части тела девушки и трезво оценивать их. Не ослеплённым же глазам предстали бы безжалостно короткие ноги, спина без изгибов, лопатки, торчащие острыми углами, что тебе культяшки крылышек Амура, и плоские ягодицы. Прибавьте сюда костный вырост под тонкой кожей между бедными персями и крупные кисти рук с лягушачьими подушечками-присосками на кончиках костлявых пальцев. Кроме того… Но довольно! Этих изъянов не заметил Ваня Герасимов, случайно, при входе в аудиторию, наткнувшись взглядом на лицо (точнее, на профиль лица) сидевшей в ближнем от двери ряду юной незнакомки. Он бездумно и безвольно опустился на стул у свободного столика. Отсюда можно было исподтишка разглядывать чудный профиль студентки. Судьба, притаившаяся где-то вблизи, начала обдумывать свой план для попавшей ей под руки пары.
2. Ваня Герасимов
Герой этого правдивого, сухого, как репортаж со стадиона, повествования рос мальчиком, что называется, живым, временами чрезмерно, по согласному мнению окружающих. Он не совершал проступков злонамеренно. Но шалости непоседы, вызываемые незлонамеренно, а бурлением натуры, приводили, случалось, его на край опасного обрыва, пугая близких. Старшие в семье болезненно, будто вчера это приключилось, вспоминали день, когда исчез малыш со двора. Хватились к вечеру. На поиски подняли всю городскую окраину. Беглеца обнаружили у проруби на реке. Ваня, впечатлённый накануне бабушкиным чтением сказки, пытался вызвать из-подо льда говорящую щуку, чтобы сбылась его мечта о всамделишной легковушке. Не появись искатели пропажи вовремя на безлюдном берегу реки, ушёл бы ловец под лёд, ищи его весной в Студёном океане-море. Ему повезло, что за опасную самоволку отделался лёгкой трёпкой.
Шебуршное в характере ребёнка сдерживалось приступами какой-то взрослой грусти, самоуглублённости не по летам. Словно, обгоняя физическое развитие, в маленьком пухлом тельце вызревал пульсирующе поэт или жертва других муз. "Что это с ним?" – бывало озаботится мать, застав сына в необычной для него позе роденовского мыслителя. - "Да сочиняет", - успокоительно поясняла бабушка.
Действительно, когда реальность окружающего по той или иной причине воспринималась недостаточно интересной мальчиком, он подправлял её живой фантазией, в которой не было скуки. А наскучивало ему быстро в подлунном, так сказать, мире буквально всё, чем бы он не занимался. Приедалось уже во время "пережёвывания". Он поначалу до сладкой боли в груди влюблялся в предметы обязательные (вроде школьных истории, геометрии) и случайные из встречаемого на каждом шагу. За годы детства и юности он увлекался одинаково преданно избранным объектом, будь то впечатлившая его книга, спортивный эспадрон, старинные монеты, тихая одноклассница, чьё имя осталось выцарапанном на коре черешни в школьном дворе. К этому списку, далеко не полному, надо добавить старого учителя географии, выбравшего любителя воображаемых путешествий в наперсники своих далёких, таких же живых, почему-то грустных, воспоминаний.
Такой ритм увлечений и охлаждений сохранялся бы неизменным для последнего из наших Герасимовых до конца его дней, если бы не случай, описанный в начале настоящего повествования.
3. Жанна Кукарекина
Лицо Жанны Кукарекиной Создатель задумал было вылепить скуластым на манер её казанских предков по материнской линии. Да едва наметив эти выступы, отвлёкся на выточку носа идеальным резцом, на тонкую выделку розовато-молочной кожи без единого пятнышка, вырисовкой небольших, но плавного обвода глаз, в светло-карие радужки которых добавил чуть-чуть зелени. Видимо, Творец так умаялся, что работу над фигурой своего создания оставил не столь умелым подручным.
Мужское большинство института с первых вечеринок признало первокурсницу Кукарекину первой красавицей учебного заведения. Мнение женского меньшинства значения, по понятным причинам, не имело. Однако, незаметно было по поведению девушки, что ей вскружили голову знаки внимания со стороны сильнополых, от нескромного прощупывания глазами девственников, до "рукоприкладства" к запрещённым частям тела на танцах через ткань платья. Последним отличались студенты старших курсов с практическим опытом преодоления бесчеловечных правил общежития. В начальные годы учёбы Кукарекина удовлетворяла свой недоразвитый, видимо, основной инстинкт невинным, без оговорок, общением с неназойливым, но всегда оказывавшимся рядом, в меру упитанным живчиком Ванюшей. Так все звали в глаза и за глаза отзывчивого на просьбы Герасимова. Почему с ним? Чаще всего с ним? Да потому, что в её обществе он постоянно был начеку, первым из угодников успевал на её призыв голосом или жестом. Более того, он угадывал безошибочно тайные желания властительницы своих дум.
Яркому лицу Жанны недоставало живости. Мимика его была бедной. Тем не менее, Герасимов улавливал малейшие изменения в настроении свой избранницы, даже когда она вся становилась неподвижной, как бы бездыханной, например, в темноте кинозала.
Нельзя сказать, что девушка позволила внешне неброскому юноше приблизиться к себе только за его готовность всегда услужить ей. Ваня был отнюдь не из тех, кого называют "ни рыба, ни мясо". Некоторая полнота тела придавала его походке нечто медвежье. Но этот признак не стал кличкой "медведь". А медвежонком назвать его в вузе не позволяли ни возраст, ни отсутствие ярких признаков увальня. Юноша был подвижен, говорлив, в меру удачно острил, обладал быстрым умом. Нашлись бы несомненно вблизи охотницы заполучить Герасимова в друзья, как тогда называли нынешних бой-френдов. Только глазастые институтки всё видели и шансы свои оценивали правильно. Так что сокурсник-прилипала ничем не мог скомпрометировать Кукарекину, вращаясь вокруг неё по низкой орбите.
4. Медовый платонический
Только на третий год знакомства он дерзнул поцеловать её. Притом, в губы. Вернее, не дерзнул, что предполагает намерение, а как-то инстинктивно клюнул во что-то мягкое, яркое и тёплое, словно птенец, впервые прозревший по избавлении от скорлупы. В тот момент Жанна, выдавая удовольствие улыбкой полных чудесной формы губ, разглядывала плюшевого медвежонка, которым Герасимов отметил день рождения своей божественной дамы сердца.
Она никак не отозвалась на поцелуй, казалось, не заметила его, скорее не придала ему никакого значения и приняла как должное. А может быть забавная игрушка заступилась за дарителя?
Молодые люди уже стояли у подъезда её дома.
- Ну, мне пора, - без выражения попрощалась Жанна.
- Пока, - едва вымолвил юноша, ошеломлённый своим поступком.
Ах, какой была для Ивана та бессонница той ночью, как гудел медными трубами весь город, разделяя неописуемые никаким пером чувства виновника вселенского торжества!
Ваниному грехопадению (сказала бы бабушка) способствовали соблазны только что закончившихся летних каникул. Так сложилось к вящему удовольствию Герасимова, что в тот август институтских мальчиков в городе не оказалось. Во всяком случае, ни один из них на танцплощадке в городском парке ни разу не появился на глаза Вани и Жанны. А те не пропустили ни одной "трясучки в клетке". Благо месяц выдался сухим. "Свои" кавалеры давно приучили "чужих" не толкаться возле лакомого объекта. Так что и на общегородской территории развлечений всеобще признанную красавицу отчаянные чужаки приглашали на танец не часто, а она при объявлении белого вальса неизменно выбирала своего вечернего спутника, давая тем самым недвусмысленный сигнал претендентам. Не так было раньше на студенческих вечеринках. Там, едва начинала звучать пластинка под иглой радиолы, возле Жанны начиналась толкотня, как у места выброса дефицита. Девушка с видимым равнодушием клала руку на плечо самого ловкого и быстрого кавалера, кружилась с ним без азарта и давала счастливчику право отвести себя к месту, где покорно, не участвуя в "скачках", ждал её Ваня. Ему доставалось главное – проводить Приму-сокурсницу до подъезда дома и попрощаться с ней до утра лишь звуками голоса. Теперь же, на летних каникулах, Герасимов растанцевался вовсю. Даже спал с тела.
Перемены в облике младшего из Герасимовых старшие приняли за быстрое созревание. Мол, пришла пора. Правда, родительницу настораживали участившиеся приступы меланхолии у сына после бурного беспричинного, вроде бы, веселья. Домашние поначалу с удовлетворением отметили, что их красавец, "склонный к изменам", вдруг сразу ко всему, похоже, потерял интерес. В тот август парень все светлые часы дня проводил за беспорядочным чтением на неубранной постели, лишь бы, похоже, время убить; пищу глотал без аппетита; на вопросы родных отвечал рассеянно. К вечеру, отутюжив брюки и рубашку, убегал в парк, домой возвращался затемно. Дотошная мать дозналась-таки о причине неожиданного увлечения танцульками её совсем не легкомысленного сынка. Не рано ли? Кто они такие, эти Кукарекины? Отец, вроде бы, заведующий овощной базы. Солидно! Мать - домохозяйка. Понятно, при таком муже. А сама Жанна? Не финтифлюшка ли какая? Мальчик на глазах тает, и будто не в себе.
- Ерундистика , - беспечно отозвался отец. – Пацан втюрился первый раз. Остынет. Сколько ещё этих жанн будет!
Бабушка захихикала:
- Верно, зятёк. У него сейчас медовый месяц. Не последний.
Накаркала старая вещунья!
После того рокового поцелуя, в осенний уже, по календарю, вечер Ваню действительно закрутил вихрь неведомых дотоле переживаний, увы, ничем не усиливаемых. "Тургеневский мальчик" не делал попыток развивать отношения с любимой от достигнутого. Ему не то чтобы хватало начальных переживаний. Он страшился вспугнуть очарование, ошибиться в своём предположении, что Жанна благосклонно приняла его поцелуй. И только девичья стыдливость помешала девушке ответить губами и словами "да".
Между тем последний короткий семестр понёсся по листкам календаря, не до вечеринок и кино стало. Молодые люди по будням и нередко в выходные дни встречались в институте, а расставались, как было у них заведено, у дома Кукарекиной.
В феврале начиналась преддипломная практика. Все ухищрения Герасимова попасть с Кукарекиной в одну группу практикантов оказались тщетными. Не повезло парню. Его, способного хватать знания на лету, но в упорной работе ленивца, оставили на местном нефтеперерабатывающем заводе. А её, прилежную в освоении наук студентку, заслали чёрт знает куда, в глушь, в какую-то Ярбень, наподобие грибоедовского Саратова. Там недавно поисковики вскрыли вроде бы чудодейственную лечебную воду, которая представляла научный интерес.
Иван утешился обещанием подруги отвечать на его письма. Однако, на ворох эпистол от него она ответила лишь однажды в первые дни после расставания короткой прохладно-дружеской запиской. Измученный молчанием любимой, Иван в исцеление своей души придумал для Жанны оправдание. Она-де из тех, кому пером водить по бумаге – каторга невыносимая, скука смертная. А вдруг заболела?.. Это предположение усилило терзание верного друга. Едва дождался весны. Наконец практиканты начали возвращаться к Матери Родной. Истомившийся Тристан узнаёт свою Изольду издали по фигуре. Скорым шагом движется навстречу. Становятся различимыми черты лица… не совсем её… женщины, похожей на Жанну... Да, она. Она не подурнела, лишь как-то потускнела, словно измученная какими-то переживаниями, заботой. И улыбка встречи вымученная, глаза беспокойные.
У них изначально повелось обращаться друг к другу так сказать наоборот, дурашливо, чему способствовали их имена одного корня.
- Привет, Иванька!
- Привет, Жанькин, - ответила без обычной смешинки в голосе практикантка из Ярбени и продолжила торопливо. - Нам надо поговорить.
- Да? Ну, говори, мы одни.
- Ты же мне друг? Правда? Настоящий друг? Так вот, понимаешь, я влюбилась. Там. Он настоящий мужчина. У нас, наверное, ещё не знаю, будет ребёнок. Понимаешь? Но он, тот, там, не свободный, дети большие, жена мегера. Перехватит письмо. Прошу тебя написать ему, как бы от его друга. Расскажешь обо мне будто я твоя невеста, беременная. Понимаешь, он поймёт. Ответит тебе как поступить. Это будет означать, как он сам поступит. Понимаешь? Выручай, Жанькин. Поможешь, да? -
Герасимов конвульсивно кивнул, как человек, у которого спрашивают согласие на отсечение его головы, чтобы избавить от нестерпимой боли.
- Нет, не сегодня, - продолжила Жанна уже не так торопливо. – Мне надо проверить, убедиться. Иди, тебя зовут.
Письмо, написанное бесчувственной и потерявшей связь с разумом рукой под диктовку Кукарекиной, отправилось в Ярбень. Ответ "другу детства" на оговоренный им адрес "до востребования" пришёл нескоро. Конверт с ним
верный друг передал подруге без слов. Он вообще не возвращался к теме их разговора после разлуки.
И замелькали дни, которые мало чего оставили в памяти Герасимова. Выпускников разобрали руководители дипломных проектов. Жанна, как обычно, часто, попадалась на глаза Ивана, но будто бесплотная тень. Они даже беседовали. О чём, ему не запомнилось. Герасимову Жанна ни словом не обмолвилась о своём решении по поводу предполагаемого приплода. Нельзя сказать, что он боялся спросить о её интимном деле. Он вообще не испытывал никаких определённых сильных чувств. Всё в нём было подавлено, оглушено, разобщено. Если бы не помощь руководителя дипломного проекта, он бы не подготовился к защите в срок. Домашние его состояние отнесли к переутомлению в учёбе, обслуживали своего неожиданного трудоголика в домашнем быту по высшему разряду, пытались кормить вкусненьким. Отец взял на себя работу чертёжника, бабушка – корректора рукописи, мать выручила в экономической части. В конце концов поезд увёз скромного молодого инженера далеко на восток. Перед дорогой Герасимов навестил Жанну у неё дома, выбрав время так, чтобы застать сразу всех Кукарекиных. Провожать лучшего друга Жанна спустилась до подъезда.
- Пока, Иванька.
- Пока, Жанькин.
5. Второй медовый и третий лишний
Год за годом, не считая их, Иван Альбертович Герасимов, специалист по ликвидации аварий на нефтяных скважинах, обещал родным провести отпуск возле них, но каждый раз придумывал предлог, чтобы нарушить обещание. Что-то непреклонное, огромное, тёмное препятствовало ему навестить город своей юности. Он не копался в себе, что именно. Он покорялся власти этого нечто.
Память о первой любви не томила, она стала неразрешимой загадкой одной из тайн бытия. Он скоро на новом месте устал ломать голову над ней. Родители пару раз наведались к нему в Зауралье, а бабушка умерла в первую зиму после разлуки. Перебороть себя вынудил трагический случай. В квартире Герасимовых взорвался газ. Оба жильца погибли сразу, отметила местная газета. Останки родителей дождались сына в закрытых гробах. Иван проводил их от морга до места на кладбище возле бабушки. Среди участников погребения заметил Жанну. Она подошла к нему уже за воротами старого погоста.
- Прими мои… Ты когда уезжаешь?
- Билет на завтра.
- Что ты! Надо дождаться здесь девятого дня.
- А, так? Тогда отменю заказ. Девятый день. Это, выходит… Выходит на тридцатое… А ты почему здесь? У тебя же было направление, если не ошибаюсь, куда-то в Забайкалье.
- Мои отговорили. Там ждала меня койка в общежитии, а тут квартира, видел, какая. Устроилась на нашем нефтеперегонном. Ты в гостинице? Нет? Знаешь что, идём к нам, места хватит до отъезда.
- А муж не станет возражать?
- Я не замужем. И, представь, не была.
- Ты-ы! Таково быть не может! Да ты в первых невестах ходила.
- Представь себе, покупателей не нашлось. Женихи испарились. Да и я суженого не искала.
- А тот, извини?
- Тот… Жена не отпустила.
О ребёнке от "того" Иван спрашивать не стал. Ясно было, ошиблась скороспелая женщина в своих предположениях после преддипломной практики.
- Осторожно, Жанькин, здесь коварная ступенька. Забыл?
- Помню, Иванька.
Он действительно помнил то место, на котором испытал высшее наслаждение в своей небольшой ещё жизни. Это пережитое останавливало его каждый раз в послестуденческие годы, когда телесные (но не сердечные) влечения грозили законным браком.
Несколько дней спустя, за полдня до посадки в поезд, старые друзья прошлись по памятным местам юности. Приостановившись возле института, Жанна вдруг, без какой-либо связи с предыдущим разговором, произнесла:
- Знаешь что? Мы ведь вольные пташки? А давай распишемся?
- Давай, - ответил Герасимов, ещё не осознав смысла предложения, не прочувствовав того, что за ним кроется.
Скорый ответ вдохновил Жанну. Она затараторила, повернувшись к спутнику по прогулке прекрасным лицом, теребя пальцами шарф на его шее под воротником куртки:
- Ну и хорошо! Ну и прекрасно! Поезжай, увольняйся. Папа тут пристроит тебя по специальности. И вообще всё уладит. Ни о чём не беспокойся.
На перроне вокзала Герасимов впервые, после того, как устроился квартирантом у Кукарекиных, с жадной внимательностью всмотрелся в свою невесту, с которой обручился словами "давай распишемся". Теперь он ненадолго прощался всё с той же Жанной, сокурсницей. Одно было новым в милом образе. Её зачёсанные к затылку обесцвеченные волосы были перехвачены белой кружевной лентой. Затаённое воспоминание о легкомысленно потерянной девственности.
В описываемое время дворцы счастья уже составили конкуренцию загсам для впервые брачующихся. Жанна отказалась следовать новомодному веянию. Для записи их с Герасимовым акта она выбрала самое длинное платье, бледно-зелёноё, закрытое, где только позволял покрой. Как и в день их странной помолвки, она зачесала волосы от шеи на затылок и перехватила их белой кружевной лентой. Для участников брачной церемонии лёгкая бесцветная ткань в волосах могла означать
испуганный выдох девственницы в миг принесения жертвы. Но в её движениях, улыбке, голосе не замечалось ничего нарочитого, театрального. Герасимов рядом с ней, несмотря на больший рост и плотную фигуру, выглядел подростком, играющим роль взрослого дяди в школьном спектакле. Жестами, мимикой лица, глазами выдавал сконфуженность, словно ему было неловко за незаслуженную им награду.
За свадебным столом, накрытым в большей комнате квартиры Кукарекиных, кроме домашних, включая виновников торжества, собрались отборные знакомцы хозяев, малым числом. Со стороны уже законного мужа по известной причине не было никого. Как положено, звучали тосты "горько", смех и прочая, и прочая. В разгар застолья начинающая жена внезапно вскочила со стула и, пятясь спиной, извинительно улыбаясь, скрылась за дверью спальни, отведённой молодожёнам. Потом, приоткрыв дверь, позвала мать. Та, суетливо тряся телесами в пёстрых шелках, присоединилась к дочери. Потом их голоса, шум текущей воды послышались из ванной комнаты, на что обратил внимание разве что Иван, традиционно трезвый. Другие были увлечены редкими "запивками и закусками", собственными речами хмельной беседы.
Наконец беглянки вышли к столу. Жанна предстала дюжине осоловелых пар глаз в красно-коричневом платье. Переодевание неоспоримой королевы красоты этой небольшой компании вызвало общее желание перейти от бутылок к танцам, типа плясок. Запела радиола. Откружив положенный вальс, молодые незаметно, как говорят в таких случаях, исчезли за дверью спальни.
Окна комнаты выходили на загородные поля. Ненастная ночь зачернила стёкла. Жанна, не зажигая света, охладила ладонями через полотно рубашки грудь мужа, разгорячённую загалопировавшим сердцем. Заговорила, словно замяукала:
- Ты меня простишь, Жанькин? Ну скажи, "Я прощаю свою Иваньку"… Понимаешь, со мной случилась авария, не по календарику. Наверное, переволновалась... Потерпи несколько дней. Потерпишь, правда? Постелю тебе на полу.
Недомогание бедной Жанны, всегда болезненное, осложнилось простудой и затянулось. Не совсем муж ничем не выдавал нетерпения и досады. Отгуляв возле занемогшей не совсем жены положенные новобрачным дни, он стал по утрам уезжать междугородным автобусом на объект, где происходило вскрытие буровым инструментом нефтяной залежи. Туда пристроил его не совсем тесть. Правда, в районе разведочных работ давно нуждались в опытном специалисте по ликвидации аварий. Иван Герасимов пришёлся кстати и, как вскоре оказалось, появился вовремя.
Новая Герасимова уже почти поправилась, как однажды вечером, едва Иван добрался до дому, вдогонку ему прислали газик. Посыльный передал инженеру устное распоряжение срочно возвращаться на скважину. При вскрытии купола нефтяной залежи произошёл неожиданно мощный выброс попутного газа, с возгоранием на устье. Вышка и всё, что рядом, уничтожено, есть жертвы.
Иван только успел сказать Жанне: "Катастрофа! Я мобилизован, скоро не жди ". И, одеваясь на ходу, прихватив рабочую сумку на плечевом ремне, выскочил из дому вслед за посыльным.
Свидеться молодожёнам удалось нескоро. Герасимовой пришлось воспользоваться связями отца, чтобы в виде исключения прорвать кольцо воинского оцепления вокруг места катастрофы.
Мужа она нашла среди обугленных руин рабочего посёлка и искорёженного железа вышки над разведочной скважиной. Весь прокопченный, заметно похудевший, выглядел он каким-то праздничным, будто находился на месте, где произошёл не взрыв газа, а фейерверк по случаю какого-то славного события. Новенькая оранжевая каска на нём усиливала это впечатление. Автор настоящего повествования позволил себе предположить следующее. Увиденное здесь его героем
будто выжгло вспышкой газа на какое-то время из его памяти всё, что мучило его доселе. И он возродился как птица феникс к новой жизни. Есть и другое объяснение: ощущение своей незаменимости в эти дни подняло его над всем, что угнетало, принижало его сознание.
Из-под каски победно светились глаза на крупном улыбающемся лице. Он действительно был победителем. Гигантское пламя удалось загасить направленным взрывом.
Они уединились в вагончике для "высшего командного состава", по словам главного здесь командира.
- Ну, чё, Иванька, вломилась? Неужто соскучилась?
- Да... и дело срочное. Не беспокойся. Понимаешь, у меня осложнение. От простуды, почки. Это у меня с детства. Не хотела тебе говорить. А тут на заводе горящая путёвка в спецсанаторий подвернулась. Как не воспользоваться? Завтра надо выезжать, понимаешь.
- Понимаю, конечно же, поезжай, - не переставая улыбаться и поглаживая плечи жены промолвил муж.
Она облегчённо выдохнула, прижалась к нему животом, зашептала:
- Мы с тобой какие-то ненастоящие супруги. Давай по-походному, запри дверь.
На этот раз ответного "давай" не последовало. Он отстранился от жены, улыбку с лица его будто сорвала невидимая рука.
- По-походному говоришь? Это дело святое. Мы не в турпоходе.
Она сразу согласилась, даже как будто обрадовалась. Стала теребить его, целуя сухими губами.
- Тюфячок ты мой. Что ж, ещё подождём.
До возвращения Жанны домой оставалось несколько дней, когда успешный в борьбе со стихией инженер Герасимов получил внеочередной отпуск и премию. Он загорелся идеей обрадовать жёнушку встречей её на пороге лечебницы в день выписки. Задумано - сделано.
К эпистолярному общению Жанна так и не приохотилась. От неё пришла лишь телеграмма, дескать, доехала благополучно, и адрес спецсанатория.
Название лечебницы "Ярбень" вызвало в уме Герасимова какое-то смутное неприятное воспоминание: "Ярбень...Ярбень...". Нет, ничего за этим словом не припоминалось. И Герасимов не стал копаться в своей памяти.
Наконец рельсовый путь, длиной в радостно томительные сутки, остался за спиной Герасимова.
В административном корпусе на вопрос, где найти такую-то, дежурная медсестра с административным лицом огорошила искателя жены откровенно злорадным восклицанием:
- Муж, говорите?! - и продолжила с усмешкой: - Здесь ещё один муж Герасимовой
нередко дневал. Простите, если обидела, и ночевал. Да и сама больная, бывало, принимала процедуры, ха-ха, на стороне.
Сбитый с толку свежий герой ликвидации аварии вышел в парк, опустился на лавку подъездной аллеи. И тут вдруг вспомнил, где и когда услышал впервые это слово Ярбень. Последний студенческий год, преддипломная практика. Да, теперь понятно.
Жанна появилась на аллее со стороны санаторного посёлка. При виде своей "законной половины" лишь на миг приостановилась, но сразу овладела собой, поняла, что тайна её раскрыта, и твёрдым шагом подошла к своему Жанькину, который наблюдал за её приближением, не шевелясь, глядя куда-то вдаль мимо неё.
- Прости. Ты простишь, ты хороший. Я ничего не могу поделать. Это он, тот самый первый. Это любовь, понимаешь?
- Понимаю, любовь... Иди, собирайся. Я подожду здесь.
В ночном поезде Герасимовым достались нижние полки. Места наверху остались незанятыми. После чая супруги поговорили о том, о сём, не касаясь того, что уже вечной занозой, одной на двоих останется в душах. И улеглись, ни разу осознанно не коснувшись друг друга. Обменялись пожеланиями спокойной ночи. И больше ни слова.
Пытаясь уснуть, Иван считал стыки на рельсовом пути, потом пересчитал дни, что миновали после росписи в ЗАГСе. Вышло 30. Значит, кончается медовый месяц для него. И для неё. Вдруг Герасимову сделалось больно сразу во всем теле. Так больно, что он с трудом подавил крик. Представилась зримо в прекрасной и отвратительной наготе пара, допивающая тот хмельной мёд.
Здесь уместно отметить, что Иван до последних своих дней никогда, ни при каких обстоятельствах не напоминал Жанне о том дне. Такую сдержанность легче всего объяснить благородством натуры. Но мне кажется, что Герасимов просто боялся пуще всякой боли того самого ощущения, которое он испытал в ночной поездке с Жанной из Ярбени домой.
6. Родная душа
К сорока годам Иван Герасимов преобразился во всём, что представляла его сущность в год возвращения в родной город. Он похудел, хоть выставляй на конкурс борцов с лишним весом, стал медлительным в движениях, в выражении мысли, превратился в молчуна. Свойственное ему остроумие притупилось. Он как будто потерял интерес буквально ко всему на свете, слабо откликался на события, даже на те, которые затрагивали его непосредственно. Безучастно проходил мимо книжных магазинов; в городской библиотеке о нём, известном завсегдатае, забыли. Когда-то он шумно восторгался образцами искусства, любил вкусную пищу. Теперь ко всему этому стал равнодушен.
Казалось, какая-то коварная болезнь медленно поедала его изнутри и снаружи, не задевая при этом чёрных волос на голове, что, принято считать, свидетельствует об отсутствии глубоких переживаний. Глаза, прежде наполненные ощущениями, теперь выдавали лишь скуку, равнодушие ко всему происходящему вокруг и в нём. Рождение сына, названного Вовкой по настоянию роженицы, приращение жилплощади при переезде стариков Кукарекиных в загородный дом, выросший из отбракованных овощей, никак не сказались на старшем теперь Герасимове. На работе после успешной (примерной, как отметили в министерстве) ликвидации небывалой аварии он, почему-то, старался делать всё, чтобы его обходили по званиям и окладам сослуживцы. В конце концов трестовские начальники махнули рукой на бесперспективного специалиста и задвинули его в угол со скромной зарплатой.
Жанна, которая надеялась извлечь пользу от ожидаемого карьерного роста своего благоверного, поначалу пыталась привести в надлежащее чувство ленивца словами и холодным обхождением. Применила и классический приём, урезав его в "супружеских правах". Но, потерпев поражение, в конце концов отступилась.
Благо для их семьи, что завбазой и в пенсионном возрасте оказался для кормящихся от него отцов города незаменимым. Копейки инженера-неудачника ничего не значили в бюджете семьи при неисчерпаемых закромах скромного уголка родины.
Жанна с годами не увядала, не старела. Её прекрасное неподвижное лицо как бы переносилось от девушки к молодке, затем к зрелой женщине; можно было ожидать привлекательную маску и в старости, не к ночи будь она помянута. Почти соломенная вдова, лишённая должного внимания мужа, всё чаще появлялась в местах общих увеселений и развлечений в компаниях с кем-нибудь из подруг или, бывало, с тем или иным другом семьи, временным холостяком. Такими местами в небольшом городе были два кинотеатра, несколько кафешек, ресторанчик, довольно премиленький, на историческом углу встреч. Прибавьте сюда вечную танцплощадку в зелёной низине у пруда и муздрам заведение, где, известно, не столько смотрят на сцену, сколько показывают себя залу. Ребёнком своим Жанна особенно себя не утруждала. Этим добровольно, любовно и умело занималась старшая Кукарекина.
Обречённый на свободу, Иван засыпал на своей спартанской кушетке раньше, чем стук шпилек раздавался в прихожей. С некоторого времени Жанна стала ежегодно подлечивать свои слабые почки в санатории, лечебной воде которого она доверяла с первого заезда. Лучшего снадобья она и не искала. Возвращалась домой хоть и усталая от беспощадных процедур, но поздоровевшая, похорошевшая, ко всем окружающим добрая, до невозможности. Иван встречал её так, будто она выходила за двери квартиры на минутку с мусорным ведром.
Как-то одна из лучших подруг преподнесла Жанне ко дню рождения щенка беленького с чёрной плоской мордашкой и огромными тёмно-карими глазищами по-человечески осмысленными. Ну, просто разумное существо с какой-нибудь планеты далёкой звезды.
- Какая прелесть это мопсюшка! Девочка? Будет чем заняться моему бездельнику. Ты рад, Жанькин?
Невольный обладатель чужого подарка выдавил неопределённое междометие, не разомкнув губ.
- Как назовём? – продолжала Жанна. - По-моему, лучше, чем Муми-тролль не придумаешь. Правда, Жанькин? Так, решено, пусть будет просто Муми.
- Тогда уж пусть будет Муму, - присоединился к дискуссионному монологу школьник Вова. Он недавно прошёл Тургенева и вдобавок пошёл в отца в части остроумия, старшим Герасимовым к тому времени утерянного.
- Типун тебе на язык, - смеясь возразила мать. – Не накаркивай.
Иван и в детстве не мечтал о собаке. А тут, на тебе - прямо в руки, да ещё, в придачу, с назначением главным собаководом. Но ничего, "нагрузку" принял, не высказывая неудовольствия. Первое время он ухаживал за Муми наравне со всеми Герасимовыми. Но вскоре к новой забаве охладели и пацан, и мама Жанна. Волей-неволей нечаянному владельцу живой игрушки пришлось выгуливать пачкунью утром и вечером, также мыть в ванне после прогулок, кормить и заботиться обо всём ином, без чего беленькая девочка, с хвостиком крендельком, вечный ребёнок, зачахла бы.
Четвероногие члены человеческой семьи сами выбирают себе вожака. В любви к братьям большим тоже самостоятельны. Притом, животным чуждо то, сугубо человеческое, что называется изменой ближнему.
Старый, поджарый, с добрыми глазами и тихим ровным голосом самец её небольшой семьи-стаи отвечал естественным требованиям щенка к вожаку. Возле него было уютно, безопасно. Он был источником тепла, дарил ласку, наделял вкусной пищей, избавлял от страха перед неведомым. То есть, хозяин был всемогущим добрым божеством, без которого ни одна живая душа не чувствует себя счастливой.
И хозяин, незаметно внутри себя, преображался. Разочарованный во всём на свете человек, потерявший вкус к явлениям жизни, стал обращать внимание на свет, появившийся в сером, зябком, неприятно звучавшем окружении. Жена была для него существом, требующим внимания и исполнения им тягостного для него супружеского долга. Сын мешал покойному бездумию. Ведь о Вовке, хочешь - не хочешь, надо было заботиться, уделять ему внимание, отвечать на вопросы и пр. А тут появился, как протянутая рука бредущему в тумане без цели, - погасший было интерес к жизни. По вечерам, когда двуногие особи семьи-стаи уходили в глубь потустороннего за телеэкраном, Иван с Муми, покончив с неотложными собачьими делами, уединялись в укромном месте. Получив щедрую порцию поглаживаний и почёсываний, Муми приступала к интимному разговору с хозяином на одном им понятном языке глаз. Да и был ли он ее хозяином тогда?! Огромные внимательные глаза маленького зверька с человеческим лицом выдавали понимание того, что исходило из хозяина, беззвучно, казалось, стыдливо, преодолевая замки тайников души. Он и сам себе давно не раскрывался, научился не откровенничать наедине с собой. А тут рядом с неожиданно обретённым другом расслаблялся, чуть-чуть, но достаточно, чтобы жгучая тайна находила щель. Когда его немой монолог иссякал, бессловесное создание молчаливо, особым выражением глаз звало собеседника прочь из этого мира в иной, где жизнь устроена иначе на основе чистых помыслов и чувств, где любовь к ближнему не знает обмана и измен. Где всё устроено идеально.
Чтобы быть ближе к предмету своей привязанности, чаще гулять и общаться с Муми, Герасимов оставил прежнюю работу, находившуюся на значительном удалении от города, и устроился инженером в ЖЭК. Жанна только пожала плечами:
- Докатился. Венец карьеры.
Надо подчеркнуть, что Муми достались родственники покладистые. Никто больно не трепал её за оплошности, не бранил злыми словами. Ей доставались лакомые объедки и печеньки, обсоски конфет и блюдечки молочка. Ей уделялось внимание, но мимоходом, будто она была сродни тому фарфоровому китайскому болванчику, что стоял на этажерке. Кто проходит мимо, качнёт подвижную головку пальцами, позабавится секунду-другую, двинется дальше, сразу забыв предмет своего рассеянного внимания. Однако Муми никак не огорчало такое к ней отношение со стороны Вовки, его матери, также заглядывающих к Герасимовым стариков Кукарекиных. Хозяин покрывал за всех собачью потребность в любви ближних. Благополучию Мопсюшки наступил конец, когда Жанна родила дочь. Девочка обещала стать красавицей, в мать, но была болезненной, что часто присуще поздним детям. Ко всем болячкам ей прибавилась в одну недобрую ночь сыпь на тельце. Ничто не помогало избавиться от напасти. Жанну вдруг осенило:
- Это аллергия. От собаки. От этой заразы надо избавиться. Вижу, Жанькин, ты хочешь спросить, куда подевать Мумку? Куда хочешь. Тут выбирать не приходится: наша Анжела или твоя ненаглядная.
Подумав, Иван ни словом не ответил на ультиматум жены. И та милостиво подарила ему несколько дней на обдумывание. Наконец, ни словом не возвращаясь к болезненной теме, некоронованный глава семейства переселился с Муми на заброшенную дачу Кукарекиных у реки. Отступные семье он, уволившись из жилищной конторы, стал выделять от заработка, получаемого в садово-огородном кооперативе. Золотым рукам технаря в округе знали цену. Муми, раньше наслаждавшейся природой только на прогулках с хозяином, наверное, казалась, что она обрела райские кущи.
В тёплые месяцы верная подружка отшельника, по погоде, поджидала его домой под черносмородинным кустом возле калитки или на веранде. В холода короткошерстная зверюшка устраивалась на их общей лежанке в ногах и терпеливо ждала своего ласкового повелителя, не притрагиваясь к оставленной ей пище. Бывало, если ожидание затягивалось, она скулила жалобно высоким голосом и мигом бросалась к двери, когда чутким слухом улавливала шаги во дворе.
Герасимов в дни вселения в дачный домик первым делом переоборудовал его к зимней жизни: заделал щели, вставил вторые рамы, сложил печурку. Спешил не зря, первая осень выдалась скорой и ненастной, не заставили ждать себя и ранние морозы с частыми оттепелями. Но всё, что происходило за окнами, лишь подчёркивало уют ухоженного гнезда и усиливало обоюдное чувство счастья жизни двух существ.
Но ничто не вечно под луною, как сказал классик.
В один недобрый день на дачу заявилась Жанна с гостями. Те повсюду совали свои носы. Хозяйка объясняла им, что есть что, водила вокруг дачного строения, широкими жестами и высоким слогом убеждала их, в каком прекрасном месте они оказались. Похоже, убедила.
Проводив гостей за калитку, она, наконец, удосужилась объяснить мужу причину смотрин:
- Мы стали нуждаться в деньгах, Жанькин. Отец не трёхжильный. Дачу я решила продать. Считай, дело решённым. Завтра после обеда возвращайся домой. Понимаешь?
- Я?.. А как же Муми?
Жанна досадливо отмахнулась:
- Начинается! Пристрой где-нибудь, подари, наконец. Как-никак сторож, не отпугнёт вора, то хоть голос подаст. Ты нужен дома, Анжела нуждается в особом уходе.
- Так мы оба пристроимся.
- Ты понятливый. Так давай собирайся. А мне надо с ними, - она показала подбородком за калитку, где её поджидали гости. И не прощаясь, сошла с крыльца.
Герасимов присел на лежанку, погладил прильнувшую к нему Муми и сказал ровным глухим голосом, лишённым чувства, будто в нём вещала машина:
- Теперь понимаю. Завтра нам освободить жилплощадь.
Проводив жену и гостей взглядом, Герасимов, оставив Муми дома, обошёл соседей, которые зимовали в утеплённых дачах. Никто, видимо, не согласился потесниться ради беженца с собакой. Понятно, им самим было тесно. На этот раз Муми встретила хозяина без обычного радостного визга, не соскочила с лежанки и как-то горестно опустила головку на вытянутые лапки.
Остаток дня Герасимов прибирался, готовил обед, будто к празднику. Сам поел немного, а Муми к пище и не дотронулась, хотя её миска была наполнена отборными кусками любимой ею баранины.
Когда начало темнеть, он надел полушубок, короткошёрстную мерзлячку Муми поместил за пазуху, как поступал не раз в холода. Опоясался ремнём, чтобы ноша не соскользнула вниз. Муми спокойно блестящими глазами выглядывала в щель между отворотами воротника, пока хозяин нёс её знакомой тропой через кустарник к реке, той самой реке, в которой маленький Ваня, склоняясь над прорубью, вылавливал сказочную щуку.
Тихая заводь уже была покрыта льдом, но за его кромкой шумела чёрная вода. Герасимов скользящими шагами одолел короткий ледовый путь и присел на корточки над водой. Глаза человека и зверька с человеческим лицом встретились. Немой диалог был коротким, исполненным сильным взаимным чувством. Иван ещё колебался. Но ему вдруг почудился голос глядящего ему в самую душу существа, единственной его настоящей привязанности в этой жизни. Муми будто звала его сделать, ради него самого и неё, решительный шаг в иной мир, где всё прекрасно устроено. И Герасимов, что есть сил прижавший свою тёплую ношу к груди, не выпрямляясь, сделал этот шаг.
Наутро ниже по течению реки к берегу прибило два неразделённых тела. Кто-то из зимовщиков дачного посёлка случайно обнаружил утопленников, созвал народ, прибежал участковый. Обратили внимание, что зверёк, умирая, не расцарапал когтями грудь человека. Они будто застыли в ледяной воде, крепко обнявшись, так, что их с трудом разъяли.
Началось следствие. Вышли на Жанну Герасимову. Опознав мужа, она не изменилась в лице. Лицо осталось прекрасным и холодным. На вопрос следователя, почему её муж повёл себя так странно, вдова ответила:
- Каким он был, таким и остался.
Послесловие
Несколько лет спустя на живой планете яркой звезды Северного полушария жители чудесного природного уголка стали встречать неразлучную пару чужестранцев. Это были два существа, вроде хозяйки и её подопечного. Если бы их увидели мы, автор и читатели этого повествования, то, наверное, сошлись бы в одном мнении. А именно, что в облике хозяйки есть что-то от сказочной Муми-тролли, а прижимающийся к её ногам спутник похож на человека. Но большее, что привлекало к ним внимание прохожих, было выражение беспредельного счастья в двух парах разумных глаз.
