Притворяться умным в наше время нетрудно – когда-то солист ансамбля на танцах мог нести в микрофон тарабарщину, и молодежь спокойно танцевала, понимая, что песня, исполняется на «иностранном», не важно, каком языке. К выходкам такого рода не придирались даже люди, владевшие английским или немецким на уровне восьмого класса. Легкая неосведомленность считалась чертой воспитанного человека. В брошенных журналах было полно кроссвордов, не разгаданных до конца. Мой одноклассник, перспективный пианист, сын уважаемого дирижера, до женитьбы был убежден, что «олл райт» выражение матерное.
Попробуй сегодня прикинуться простаком, «митрофанушкой», да так, чтобы тебя выслушали, чтобы тебе поверили, и даже, может быть, заплатили за уникальную возможность узнать мнение некомпетентного человека. Разумеется, хватает и шибко грамотных охотников за невеждами, готовых круглые сутки тыкать жертву носом в неточные метафоры, выбраковывать какие-то «дефиниции» и стыдить «когнитивным диссонансом», рискуя попасть под статью «доведение до самоубийства». Люди синхронно качают головами… Либо с балкона, либо на люстре у окна – другого выбора нет. И тут раздается голос советского актера из забытой картины: «А ты на людей наплюй!» Бери пример с Есенина, который, не вынимая диплом культуролога, мог спокойно предложить: «Поговорим о Бродвее… Эта улица тоже наша».
Один англичанин, угодив в тюрьму за то, без чего сегодня немыслима карьера на воле и фактически закрыт путь в высшее общество, пришел к выводу, что главный человеческий порок – поверхностное, беспечное отношение к серьезным вещам, короче говоря, верхоглядство. Правда он был джентльменом образованным в ультраконсервативном смысле слова. Критерии такой образованности уходят к временам, когда в коридорах Гарварда разговаривали только на латыни. Сегодня же в кампусах местечковые студиозусы ставят иностранцам «Группу крови», в надежде, что те прозреют и «зарыдают от своего хамства».
Нет – верхоглядство в наше время не порок, а скорей необходимая мимикрия, нечто вроде накладной бороды или монашеской рясы из эпохи Конан-Дойла и Гастона Леру. Абсолютное зло, разъедающее душу и мозг – это бессмысленная, чрезмерная, неуемная проницательность. Противная привычка давать оценку и толкование в принципе неистолкуемым вещам.
Общаясь с умным, но эксцентричным человеком, наблюдательный плебей в первую очередь обращает внимание на то, как нелепо подстрижен его собеседник, во что он одет, какие у него дефекты речи. Как неуклюже он жестикулирует и как нескладно формулирует свои мысли. Не говоря уже о форме ушей или состоянии зубов. Прочитав написанное умным человеком, въедливый ревизионист авторитетно заявляет, что «таких» рассказов он мог бы навалять за пару дней, и не делает этого только потому, что заниматься этим ему неприлично.
Произведение искусства, нисколько не претендующее на гениальность по оценке «специалиста», может быть только двух видов – либо «не то», либо «совсем не то», как место жительства в неблагополучном районе. Побывав в гостях у общительного ветерана отечественной эстрады и едва выйдя за порог, ревизионист с упреком спрашивает того, кого еще вчера умолял познакомить с этим человеком: «Ты понял, чем всю жизнь занимался этот гад?..» Не поясняя смысла своих слов. Мол, сам понимаешь. Максимум впечатлений с легендарным зарубежным артистом для него – спортивная обувь на ногах пожилого человека. Ну спортивная, ну и что?..
Подкованность и осведомленность позволяют всезнайке самостоятельно вычленить главные достоинства и недостатки талантливых людей. Руководствуясь при выборе довольно странными предпочтениями. Когда-то, услышав фамилию «Фассбиндер», такой специалист обязательно вякал: «а, этот антисемит!». Самая доброжелательная попытка вывести его из заблуждения – автоматически, без суда и следствия, делала вас соучастником заговора неонацистов и активным членом «чёрного интернационала». По крайней мере, так было в определенной среде до конца восьмидесятых. И бесполезно было объяснять, что пьеса Фассбиндера «Город, мусор, смерть» и снятый по ней фильм – вещи определенно занудные, но никак не связанные с неприязнью к какому-то конкретному народу или сословию.
Кому только не пририсовывали на Западе гитлеровские усики! Робер Оссейн, Марлон Брандо, еврейские по сути группы Dictators и Blue Oyster Cult… но наш «зоркий сокол» знает, о чем говорит. Все наследие плодовитого немца в больном воображении всезнайки низведено до пикетов против постановки спектакля, по пьесе, которую ни дочитать, ни досмотреть практически невозможно.
Если не ошибаюсь, в конце девяностых кто-то пикетировал у входа в радиокомитет даже Finis Mundi, наш дочерний с Александром Дугиным, проект. Сам не видел, но что-то, говорят, было. Надеюсь, тот демарш помог протестовавшим в плане их дальнейшей карьеры.
От сознающего свои недостатки дилетанта, человека якобы компетентного выгодно отличает умение хирургически точно определить «главное», чтобы, поставив диагноз, больше не утруждать себя анализом чего-то неисправимо второстепенного.
Вспоминается разговор с одним «романистом»… Сказать по правде, мы слабо верим в способность написать «большинский роман» человеком, имеющем за плечами опыт игры в панк-группе и посещение концертов в «Горбушке». Узнав о моем равнодушном отношении к творчеству Лоренса Даррелла, молодой человек тоном группенфюрера Руммельсбурга («Подвиг разведчика») поинтересовался: «Кто же вам тогда нравится?». Я простодушно объяснил. «А-а – презрительно протянул литератор. – Это те, что детективы писали…» Но хамить не стал – в соседней комнате ждал накрытый стол, на балконе охлаждался ящик водки.
Ну да, «детективы» – да ещё и написанные после сорока, по одной книге в пятилетку, с перерывами на запои по полгода. Зато каждый читается до последней точки. Однако об этом я вслух говорить не стал.
Присутствие определителей «сути» в богемно-интеллектуальной среде – вещь неизбежная. Они могут раздражать, но особого вреда не приносят. Куда тоскливей наблюдать за тем, как бессмысленная придирчивость становится идеологией, можно сказать, орудием террора новой эры милосердия.
Набоков вроде бы всегда был для них «своим человеком». Но даже ему ставят в упрек скептическое отношение к «венскому шарлатану» Зигмунду Фрейду.
«Грехи» Солженицына и Шолохова, не говоря уже об ошибках не первой молодости, совершенных Эдуардом Лимоновым, не дают покоя как знаменитым, так и малоизвестным критикам этих талантов.
Время от времени продолжают трясти Реймонда Чандлера. Писатель воистину «довоенного качества», подвергается самой тщательной проверке на наличие «двойного дна».
Ювелир Элиша Морнинстар, гротескно изображенный им в романе «Высокое окно» возбуждает подозрения в юдофобии. Почему-то она не мешала Чандлеру успешно сотрудничать с бежавшим в Голливуд от нацистов режиссёром Билли Уайльдером. К тому же легендарный сыщик Филипп Марлоу постоянно пьет и курит, хотя нигде не указано, когда он занимается спортом для поддержания физической формы. Общаясь по долгу службы с неграми, он весьма сдержанно оценивает умственные и моральные качества данного нацменьшинства, подарившего миру столько чемпионов и джазменов.
Впрочем, все это недостатки, давно набившие оскомину, неисправимые, как горб или лошадиная стопа. Чего еще ждать от автора, зарабатывающего на выпивку поделками в презренном жанре «криминального чтива»? Совсем другое дело – отрицательное (или просто прохладное) отношение к психоанализу, которому многие наши успешные современники обязаны своим «вторым рождением». Сегодня это уже не заблуждение отставшего от времени чудака, а почти криминал, равносильный отрицанию Холокоста.
При желании можно обнаружить и другие печальные примеры травли меньшинств главным героем чандлеровской прозы.
Вот напрочь лишенный готовности понять и простить (к тому же, как всегда, поддатый) Фил Марлоу преследует совершенно ему незнакомого человека, взявшего в подпольной библиотеке эротическую книгу. Марлоу ведет себя как настоящий садист, издеваясь над несчастным, пока тот не пускается бежать вприпрыжку, и, в конце концов, выбрасывает выданный ему напрокат злополучный томик куда-то в кусты.
Немыслимая в наши дни по дикости ситуация. Кого? За что? Кто дал право? и т.д.
Когда-нибудь в центре Лос-Анджелеса соорудят памятник жалкому беззащитному эротоману, которому дышит в затылок перегаром тупая и бессердечная ищейка (которую к тому же турнули из полиции, скорей всего за зверства). Бедняга ведет себя как в жестоком анекдоте: «Это походка у меня такая».
В наиболее мрачные периоды истории счёт таким «беднягам» идет на миллионы. До тех пор, пока «бедняги» с «такой походкой» не объединятся для ответных мер и не предъявят потомкам сыщика-изувера счет, добиваясь от них покаяния за грехи литературного персонажа.
Сегодня «такой походкой» марширует почти вся Европа, и выглядит это дефиле не менее внушительно, чем в самых масштабных сценах «Триумфа воли». Даже хватившему для храбрости вискаря, детективу-одиночке их, пожалуй, не испугать и уже не остановить.
Какой емкий аргумент: «Это у меня походка такая». Можно сказать, последний довод королей.
Побродил такой походкой по Городу Желтого Дьявола, нашел подходящей грязи, зачерпнул – и готово резюме, с которым в той же Москве тебя будут носить на руках буквально все – от жандармов до управдома вплоть до самой пенсии, да и после неё тоже!
Помните, в «Сатириконе» у Петрония фигурирует некий «кинед» – платный содомит? Арбитр изящного высмеивает его отнюдь не за ориентацию, а за пошлый вид, за плебейские повадки. Что для Петрония непростительный грех, то для кинедов – высокая мода.
Во все времена.
Особенно сейчас.
