Доминирование текущего над мыслями о будущем
Последние 30 лет осмыслению и конструированию будущего уделялось недостаточно внимания. Тактические задачи сравнительно короткого горизонта планирования и преимущественно экономического характера подменяют поиск глобальной цели существования человечества. Гораздо больше внимания сегодня уделяется интерпретации прошлого — спорам о нём, вопросам исторической правды, — всё это важно, но не это определяет картину будущего. Историческое прошлое служит фундаментом для будущего, но не освобождает нас от необходимости понять, какого будущего мы хотим, и сформировать его сегодня — чтобы оно не стало следствием череды случайных событий и разрозненных решений, принятых вне глобальной стратегии.
Любое будущее, любой социально-экономический строй, любая политическая система начинаются с мысли. Именно философская мысль формирует реальность будущего.
Авторы футурологических, художественных и публицистических текстов заполняют сегодняшнюю эпоху пусть даже утопическими проектами, их историческими обоснованиями, ролевыми моделями, литературными приёмами и образами, посредством которых будущее обретает понятность, и начинается его реальность. Не политические системы и социально-экономические формации создают проекты самих себя, а, наоборот, в них осуществляются желания, которые десятилетиями снились, обсуждались и записывались в интеллектуальной среде. Политические и социальные системы текстогенны — то есть тексты превращаются в жизнь, которая строится и перестраивается в соответствии с этими текстами. Ход истории превращает литературную полемику в борьбу между интеллектуальными элитами, а потом — между политическими силами и социальными группами. Победа той или иной конструкции будущего означает доминирование одной философской мысли над другой. В конечном итоге это доминирование закрепляется в программных текстах, находит выражение в искусстве, музыке, культуре и, наконец, — увековечивается в архитектуре.
Зелёная повестка — повод для драки
От одного экономического форума к другому, будто от съезда к съезду КПСС, всё большее внимание уделяется энергоэффективности экономики в контексте её озеленения и снижения выбросов парниковых газов. С каждым годом тема энергосбережения и опасения относительно введения трансграничного углеродного налога вызывают всё большую озабоченность российской исполнительной власти. Это порождает пока ещё несистемный комплекс мер преимущественно реакционного характера. В качестве базового условия принимается, что Западная Европа — основной торгово-экономический партнёр России. В этой связи ситуация вокруг роста зелёных настроений в европейской политике рассматривается российскими элитами как относительно приемлемое изменение правил игры без нашего участия, которое со временем придётся принять, поэтому готовиться к скорой новой экономической реальности предполагается уже сейчас.
В качестве предсказуемых реакционных мер уже началось активное строительство генерирующих объектов возобновляемой энергетики — ветропарков и солнечных электростанций. За несколько лет в России появилась новая отрасль, которая продолжает развиваться, что само по себе положительно скажется на российской энергетике в долгосрочной перспективе вне зависимости от предпосылок её появления.
Другая не менее предсказуемая, но более обременительная мера — это внедрение механизмов принудительного снижения энергопотребления промышленностью и домохозяйствами посредством тарифов и штрафных мер. Параллельно отраслевые министерства, госкорпорации и крупные банки готовятся к запуску системы торговли углеродными квотами по европейскому образцу. Исходя из этой логики наличие квот и «зелёных» сертификатов позволит называть производимую продукцию климатически нейтральной, что должно обеспечить её доступ на европейские рынки. Сомнению подвергается не сама суть этой изначально политической и протекционистской меры Евросоюза, а лишь механизмы расчёта квот применительно к странам, не входящим в ЕС. Уже сейчас способность российских лесов перерабатывать углекислый газ оценивается вдвое ниже, чем в лесах ЕС и США. Оптимисты либерального толка считают необходимым пересмотр механизмов расчёта, оставляя за скобками неизбежную стратегическую дискриминационность идеи углеродного налога, прежде всего, для экономик России и Китая. Они обсуждают механизмы расчёта, делают прогнозы развития газового рынка, а Запад уже призывает к обобществлению арктических недр с запретом для России добывать газ в Арктике. Осознавая бесперспективность такого запрета, Запад призывает мир отказаться хотя бы от закупки газа, добываемого в Арктике.
Мы имеем дело не с борьбой за экологию и не с концепцией развития энергетики — мы живём в конфликте цивилизаций, к разрешению которого предпосылок нет и не предвидится. В этих условиях даже самая конструктивная политика в контексте зелёной повестки обречена быть лишь тактическим средством решения текущих проблем, не меняя глобальной расстановки сил в геополитическом противостоянии.
Решительный протест против европейской зелёной повестки и её отрицание с углублением в славянофильство, риторика об особом пути России и правопопулистская бравада хороши для вечерних телепередач на повышенных тонах. По сути, обе эти бравады — правопопулистская в России и фанатично зелёная в Европе — стоят друг друга. Но история не плывёт по волнам эмоций, а пишется исходя из геополитических интересов действующих лиц с учётом их возможностей в данном историческом периоде. Поэтому, пытаясь найти решение для очередного геополитического противоречия, стоит оценить как интересы, так и сильные стороны, угрозы и возможности для каждой из фигур на этой шахматной доске.
Глобально — это два мира, две системы и цивилизации, исторически живущие в конфликте с эпизодическими потеплениями отношений.
Лидерство в ХХ веке
Итак, Россия и Запад. Основы действующих технологических укладов, правовой системы, культуры и философии были заложены преимущественно западной цивилизацией. Российская промышленность и энергетика, появившиеся по большей части в советское время, также создавались и развивались по западному образцу с учётом размеров и географических особенностей Евразии. Ввиду более позднего вступления ещё Российской империи в индустриальную эру советская промышленность и энергетика десятилетиями оставались на догоняющих позициях по сравнению с лидирующими экономиками мира.
ХХ век зафиксировал за Западом роль мирового технологического лидера. Это лидерство обеспечило, в свою очередь, доминирующее экономическое положение Запада и позволило ему стать мировым политическим, финансовым и культурным лидером ХХ века. Оправляясь от разрушений Второй мировой войны, Запад двигался к новому уровню своего благосостояния, что в ряде стран стало так называемым экономическим чудом. До определённой поры европейское благосостояние только росло, требовало больших усилий, совместной работы, неординарных подходов — и всё это само по себе на протяжении десятилетий сохраняло роль общей идеи. Сначала — послевоенное восстановление, достижение всеобщего благополучия и равенства возможностей, затем коллективное противостояние коммунистическому блоку. Всё это вместе, особенно на фундаменте протестантской этики, — составляло общую ясную и неоспоримую цель западного мира ХХ века.
В условиях доминирования США западная экономика и модель потребления стала частью единой культуры потребления, движимой «американской мечтой». Идеология потребления и подражания американскому образу жизни стала ценностью, социальной моделью, образом мышления и предметом стремления.
Преимущественно посредством кино, музыки, моды и промышленного дизайна Запад стал лидером экспорта современной культуры и завоевал своих убеждённых поклонников далеко за пределами так называемого западного мира. В СССР, в Китае, на Ближнем Востоке и в ЮгоВосточной Азии западная культура дала свои ростки сквозь целостность суверенных идеологий. Вряд ли можно сказать, что Beatles, джинсы и Coca-Cola породили падение коммунистических режимов, но комфортная западная жизнь и культурное потребление не могли не вызывать симпатии даже у убеждённых идеологов коммунизма, исламской теократии и чучхе. В этом многолетнем сражении за модель труда и потребления уверенно лидировал Запад. От него человечество получало то, что в консервативных режимах не было предусмотрено — самовыражение в культуре, бытовой комфорт и надежду на индивидуальное благосостояние.
Разделённый на блоки мир и совсем недавнее колониальное прошлое позволяли Западу в ХХ веке сохранять высокое благосостояние для очень ограниченного числа стран. Это же западное благополучие служило мощным средством притяжения и предметом мечтаний для граждан остального мира, за чьи умы непрерывно боролись западное радио, телевидение и, конечно, искусство. Западные блага и не предназначались для всех симпатизирующих и отягощённых «американской мечтой». Но без иллюзии об их всеобщей доступности в случае победы Запада над коммунистическом миром эта победа была бы бесконечно далёкой.
К концу ХХ века благосостояние стран Запада достигло того уровня, на котором всеобщая мотивация к дальнейшему развитию ради роста материального благополучия перестала быть очевидной. Капиталистические страны Северной Европы обрели яркую социальную направленность, нехватка рабочей силы в Германии после возведения Берлинской стены запустила необратимый процесс притока турецких мигрантов, а колониальное прошлое Европы открыло дорогу к западным благам миллионам выходцев из стран Африки.
Распад коммунистического блока и самого СССР создал у Запада краткосрочное ощущение триумфа. На какой‑то короткий период весь мир условно стал «Западом», что вселило его гражданам иллюзию скорого всеобщего равенства, мира, партнёрства и роста качества жизни до уровня США и Западной Европы. «Европа» перестала быть географическим понятием, а превратилась в систему ценностей, беспрепятственно насаждаемую по всему миру.
Кризис «мечты» и технонесправедливость
Мир, в котором не стало Советского Союза, за несколько лет погрузился в такой идеологический вакуум, где даже всеобщий страх перед новой большой войной и международным терроризмом не привёл к появлению новой идеологии ни на Западе, ни на Востоке. Идеология противостояния двух систем изжила себя, а ей на смену так и не появилось равноценных альтернатив.
Технологическое лидерство продолжает сохранять за собой Запад, а невиданная ранее эффективность технологий, машинных алгоритмов и нейросетей делает мир технократичным. Стремление к технократии во имя безопасности, эффективности экономики и сверхдоходов корпораций уже стало частью мировой идеологии. Но это лишь идеология пути развития, метод — он не создаёт смыслы, не лежит в поле ценностей и не имеет философской основы кроме технической философии науки.
Технологии определяют общественную жизнь, но не решают социально-политические проблемы, а, наоборот, создают их. Общий уровень технологического развития государств пока имеет существенные отличия, но средний уровень благосостояния граждан в большинстве стран уже достиг тех величин, которые были предметом стремлений строителей коммунизма и вдохновлённых искателей «американской мечты».
Современный мир дал гражданам неограниченный объём информации и возможность работы с ней. Развитие инфраструктуры предоставило трансконтинентальную мобильность даже малообеспеченным гражданам, автомобиль перестал быть привилегией, а дешёвые материалы и массовое производство обеспечили граждан относительным бытовым комфортом и доступным продовольствием. То, что в первой половине ХХ века было предметом мечтаний, за сотню лет стало базой комфортного существования человечества. Таким образом, перспектива обретения материальных благ и дальнейшего роста благосостояния уже не может быть движущей силой цивилизационного развития.
Глобализация, стандартизация и унификация инфраструктуры сделали государства и города похожими друг на друга, модель потребления почти лишилась национальных особенностей, и «мечты» не стало. Не стало «эталонного» общества, культурного кода и образа потребления — глобальная экономика со своими технократическими механизмами окрасила мир в единый серый цвет тёплых тонов.
От развития технократической социальноэкономической модели общество не выиграло ничего — её бенефициарами выступают лишь государства и крупный бизнес. Общество же, идя по пути комфортного потребления, добровольно отказывается от своей уникальности, приватности и независимости — в обмен на предлагаемые глобальной массовой культурой искусственные блага.
Парадокс технократии с её принудительной эффективностью, обезличенными алгоритмами и запредельной производительностью состоит в её влиянии на жизнь общества и каждого гражданина в отдельности. Технология со времён изобретения первых приспособлений была призвана облегчить жизнь человека и помочь ему преодолеть недружественную природу ради безопасности и благополучия его существования. На протяжении большинства технологических укладов эта задача успешно решалась, и человечество двигалось вперёд по пути своего развития и роста благосостояния. Благодаря механизации, а позднее — автоматизации объём физического труда сокращался, условия труда улучшались, и уровень жизни рос.
Тем не менее мировая социально-экономическая модель, созданная западной цивилизацией и поддерживаемая ею, продолжает базироваться на 8‑часовом рабочем дне при 40‑часовой рабочей неделе с преимущественным присутствием сотрудников на фиксированных рабочих местах. Даже пандемия COVID-19 оказала лишь временный эффект по развитию возможностей удалённой работы — по мере нормализации эпидемиологической ситуации сотрудники возвращаются к привычному формату работы очного присутствия.
Каждый последующий технологический уклад снижает трудоёмкость экономики и повышает маржинальность производства, услуг и интеллектуального труда. Сменяемость технологических укладов происходит всё быстрее, и каждый последующий технологический уклад оказывается практически вдвое короче предыдущего.
При этом социально-экономическая сфера продолжает оставаться на уровне 60‑х годов ХХ века, когда ограничение рабочего дня восемью часами и предоставление работнику ежегодного оплачиваемого отпуска было большим достижением трудовой и социальной политики.
На исходе первой четверти XXI века мы имеем зарождающийся шестой технологический уклад и социально-экономическую конструкцию, родившуюся в 60‑е годы ХХ века, — в рамках четвёртого технологического уклада. Парадокс в том, что шестой технологический уклад предполагает высокую автономность средств производства, их обучаемость, самопрограммируемость, адаптивное поведение и самовоспроизводство, а четвёртый технологический уклад — это эра двигателя внутреннего сгорания, нефтяной энергетики, серийного производства, конвейерных линий с высокой долей участия человека в процессе создания материальных благ.
Такое несоответствие социально-экономической сферы текущему уровню технологического развития неслучайно. Применение новейших технологий работы с информацией и интеллектуальных производственных систем при сохранении архаичного трудового законодательства позволяет многократно обесценивать трудовые ресурсы и создавать сверхприбыли.
Несмотря на имеющиеся технологические возможности, граждане не стали работать меньше и жить — лучше. Напротив, распространение устройств для работы с информацией стёрло границы рабочего и частного времени, люди стали работать кратно больше, кодексы корпоративной этики проникли в частную сферу, а личное время стало привилегией собственников бизнесов и крупных владельцев средств производства.
Декларируемая технократическим миром тенденция к здоровому образу жизни не сделала общество физически здоровым — люди не располагают ни временем, ни материальными ресурсами для занятия спортом и реализации личных интересов. В свою очередь, погоня пищевой индустрии за сверхприбылью, запредельной эффективностью и низкими ценами лишает большую часть общества здоровой и полноценной пищи, что вызывает общий рост сердечнососудистых и онкологических заболеваний в гораздо более молодом возрасте, чем это было ещё во времена четвёртого технологического уклада в 60‑е годы ХХ века.
Повсеместное присутствие медийных устройств и культивируемая потребность быть всегда на связи лишает общество здорового сна и порождает цифровые тонны токсичных информационных отходов.
Алчный и жестокий цифровой капитализм XXI века мало отличается по духу от капитализма начала ХХ века с его конвейерным производством, классовым обществом и бесправием рабочих.
Знамя «американской мечты» сменилось флагом либеральной утопии непротивления человека природе.
Социально-экономическая несправедливость технократического мира успешно ретушируется идеологией и на время замораживает социальный протест. Общество, напуганное угрозой войны, перспективой глобальной природной катастрофы и погружённое в религиозно-технократический симулякр «дивного нового зелёного мира», находится в состоянии летаргического сна.
Дивный новый зелёный мир
Образ скорого прекрасного и светлого будущего, лежащий в основе либеральной идеологии западной цивилизации, практически в точности повторяет дивный новый мир, который обещали революционеры-народники, а потом сообща строили — сначала коммунистический Интернационал, а затем — граждане социалистических стран.
Иррациональная и религиозная либеральноевропейская идея построения дивного нового зелёного мира не особенно сильно отличается от коммунистической утопии идеального сказочного Города Солнца и более раннего глубинного Града Китежа. Ради высшего счастья обрести сокровенный Град Китеж сектанты-раскольники шли на крайние меры по приведению себя в соответствие этой утопии. Отказ от собственности и государства, создание идеологизированных коммун, отречение от социальных и гендерных ролей позже сделало их первыми проводниками коммунистической идеи между революционерами-народниками и русским обществом того времени. Стремление преодолеть греховность ради вхождения в условный Град Китеж вызывало радикальное искажение гендерных функций вплоть до физического отказа от пола по образу скопцов.
В менее радикальной форме подобные самобичевания и разрушение социальных конструкций наблюдались в молодой Советской республике в 20‑х годах ХХ века — отказ от собственности, коммуны, нарушение гендерных ролей и фанатичная, иррациональная вера, отвергающая тысячелетнюю историю, фундаментальную науку и здравый смысл.
Либеральная идея диктатуры прав человека, прав меньшинств и торжества природы над человеком уже ведёт за собой миллионы отвергающих здравый смысл последователей, не менее фанатичных, чем в случае с раннекоммунистическим обществом и общинами сектантов-раскольников. В обоих случаях идеология зашла в тупик, а естественная природа человека и социума взяла верх над конструкциями, искусственно созданными идеологами. Общечеловеческие, семейные и религиозные ценности, а также здравый смысл сравнительно скоро вытеснили идеологию радикальной утопии.
Перспектива дивного нового зелёного мира, населённого разнообразными существами, выбирающими произвольный пол из множества больше двух, имеет все шансы на аналогичный исход. Игнорирование законов физики, биологии, основ энергетики, экономики и социологии не может быть компенсировано никаким фанатизмом. Тем не менее глубокая иррациональность зелёной европейской философии при условии сохранения относительного материального благополучия большей части общества позволяет исчислять её жизненный цикл десятилетиями. Продолжаться это может до момента, пока социально-экономические противоречия не превратятся в неразрешимые и пока ситуация не станет критической.
Поскольку зелёная идеология Европы имеет религиозную природу уже ввиду своей высокой иррациональности и категоричности, это существенно затрудняет её критическое восприятие. Люди не соизмеряют сохраняющийся в долгосрочной перспективе низкий уровень качества жизни с западной социально-политической моделью. Виновными, в полном соответствии с доктриной, провозглашаются несогласные с либеральными ценностями, гомофобы, враги, кровавые диктаторы, финансовый рынок и форс-мажор. Однако постепенно критическое осознание всё же приходит, порождая сомнения в истинности европейской либеральной идеологии и поиск новых смыслов.
Несправедливость и социальный запрос
Наряду с активным превращением общества в управляемый биоинформационный гибрид в современном человеке последовательно исчезает личность. Мышление заменяется штампами и лозунгами религии дивного нового зелёного мира, привычки унифицируются, и поведение определяется алгоритмами социальных сетей, контекстной рекламой и пользователями с миллионами подписчиков. Человек принимает всё меньше решений, лишается своей индивидуальности и дегуманизируется. Возможно, процесс дегуманизации происходит быстрее, чем атрофия человеческого инстинкта самосохранения как вида, поэтому даже в эпицентре «зелёного» пожара — в Западной Европе — еще присутствует общественная дискуссия на эту тему.
Симулякр дивного нового зелёного мира с религиозным геномом прочно завладел сознанием большей части граждан Запада, но вопросы экзистенциальной природы скорее ощущаются на уровне подсознания. Таким образом, идеология, нацеленная на изменение массового сознания, не столь властна над индивидуальным подсознанием. Индивиды, живущие в обществе, движимом «зелёными» европейскими ценностями, подсознательно всё равно ощущают несправедливость западной социально-экономической модели, падение качества жизни, потерю индивидуальности, разрыв эмоциональных связей и необратимую дегуманизацию. Человек как вид не может не сопротивляться этим явлениям, даже если общественное сознание требует от него полной капитуляции. Живущая в подсознании и нарастающая неудовлетворённость, экзистенциальный страх и потребность в защите в какой‑то момент переходят из плоскости ощущений в плоскость сознания и создают социальный запрос. Этот процесс происходит внутри каждого индивида по‑своему, но ввиду сходства предпосылок проблемы и её следствий переживания множества индивидов очень схожи по сути. Это сходство чаяний, опасений и потребностей ещё не осознано широкими массами населения мира, но уже формирует новое коллективное социальное сознание.
Главный запрос нового социального сознания, порождённого технократической моделью с зелёной идеологией, — это сохранение человечности, установление справедливости и обретение фактического, а не идеологизированного качества жизни. Природа этого запроса в контексте последовательного построения технократического общества вполне революционна. Политическая и финансовая элита дивного нового зелёного мира вряд ли готова пересматривать основы своей концепции развития, поэтому нарастающий социальный запрос вполне может стать предметом борьбы и ожесточённого социального конфликта.
По мере роста этого запроса и сохранения неудовлетворённости увеличивается его разрушительная сила подобно айсбергу, а впоследствии — леднику. Будучи неконтролируемой стихией, ледник прокладывает свой путь, не щадя существующего ландшафта. Оставленный ледником след становится новым ландшафтом на последующие периоды. Примерно таким же может быть влияние нарастающего коллективного социального запроса на человечность и справедливость в отношении существующей западной цивилизации. Необузданный социальный запрос приобретает стихийный характер, ведёт к разрушениям и не всегда приносит тот результат, ради которого он формировался.
С другой стороны, наличие растущего неудовлетворённого социального запроса создаёт предпосылки для появления новой идеологии, способной обуздать этот запрос, направить коллективные силы в созидательное русло и заранее проложить новый путь развития цивилизации и коллективных стремлений.
Ввиду того, что запрос на человечность, справедливость, качество жизни и сохранение социальных связей нарастает не в отдельной стране или конкретном политическом пространстве, а во всём мире — идеология, удовлетворяющая и обуздывающая этот запрос, не может быть национальной.
Шансы России
В воздухе висит густой идеологический туман, из которого вот-вот появится новая идеология. Тот геополитический игрок, который первым сформулирует эту идеологию, отвечающую на множество вопросов населения мира, неудовлетворённого своей жизнью, станет глобальным лидером, способным перевесить существующую западную цивилизацию.
В современном мире вопрос «Зачем мы живём?» задавался столь редко, что исчезновение ответа на него долгое время оставалось незамеченным.
Философия дивного нового зелёного мира превращает человека в форму жизни, способную быть кем, а часто — чем угодно. И главное в этой философии непротивления человека природе — быть настолько нейтральным, чтобы не оставить после себя след. Человек, не оставляющий следов, не идёт по Земле, а скорее парит над ней — будто и не живёт. Стало быть, единственный ответ на вопрос о смысле жизни человечества остаётся в том, чтобы замести следы прошлых цивилизаций и не оставить собственных. Отсюда соответствующее искусство, культура, архитектура и наука.
В этой ситуации неудовлетворённого запроса и в контексте потерянного ответа на вопрос «Зачем мы живём?» перед Россией открывается возможность стать автором той самой новой идеологии, появление которой уже витает в воздухе.
Исторически русская культура отличалась сердечностью, эмоциональностью и человечностью, что само по себе уже создаёт предпосылки для рождения идеологии, способной вернуть миру человечность. При этом речь не идёт о каком‑либо экспорте самой русской культуры, но именно из её недр способна выйти та идеология, которая позволит сохранить в человеке человеческое. Концепция вожделенной справедливости могла бы быть реализована сначала в России и в дружественных ей странах, что создало бы новую модель социально-экономического устройства, распределения благ и культуры потребления.
На пути цифровой трансформации Россия уже сейчас, в начале ХХI века опережает многие страны Западной Европы и занимает лидирующие позиции в мире. Этот опыт опережения стоит применить и в трансформации социально-экономической сферы в соответствии с текущим технологическим укладом.
Всё, что может быть цифровым, неминуемо станет таковым, а очного присутствия будет требовать только то, что может происходить исключительно физически. Этот процесс неминуем, но сопряжён с сильным сопротивлением сторонников архаики, в том числе — в сфере законодательства.
Трансформация трудовых отношений в сторону минимизации очного присутствия на рабочих местах неминуема, но настоящая адаптация социально-экономической модели к текущему технологическому укладу будет заключаться в значительном снижении человеческого труда при сохранении и росте доходов работников. Это и есть один из ключевых элементов коллективного запроса на справедливость — развитие технологий должно сказаться на жизни людей, позволив им сместить баланс в сторону жизни, а не работы.
Другая составляющая коллективного социального запроса — это качество жизни. Современная модель общества потребления медийна, массова, тенденциозна и предполагает внешнее соответствие канонам поведения. При этом фактический уровень качества жизни неуклонно снижается, и модель потребления предполагает постоянный рост стоимости и экономию как основу потребительского поведения.
Несмотря на рост технологической эффективности, вся тарифная политика корпораций и государств нацелена на энергосбережение, сокращение потребления и достижение эффективности за счёт экономии и повышения тарифов. Эта концепция давно стала частью насаждаемого Западом общественного сознания, но едва ли может быть принята индивидуальным и коллективным бессознательным. Это создаёт пока ещё не сформулированный запрос на новую культуру потребления и, соответственно, шанс на лидерство для того, кто первым предложит её миру.
Критерий успеха цивилизаций будущего — устойчивое лидерство в энергетике, технологиях и здравоохранении. Сочетание избытка энергии с высокими технологиями и сильным здравоохранением в условиях социальной справедливости делает обладателя этих козырей абсолютным лидером.
Географические, природные и человеческие ресурсы России позволяют ей стать обладателем этой роли абсолютного лидера, создать новую модель потребления, идеологически обосновать новую социально-экономическую концепцию и предложить эту идеологию миру, удовлетворив тем самым глобальный социальный запрос.
В то время как мир пытается идти по пути отказа от углеводородов и атомной энергии в угоду «зелёной» идеологии, Россия имеет шанс настолько диверсифицировать свою энергосистему, чтобы стать создателем новой модели энергопотребления, которую станут копировать другие страны и общества.
Колоссальные возобновляемые ресурсы энергии Солнца и ветра пока остаются в России неосвоенными. Их освоение не должно быть поводом для отказа от традиционных ресурсов, но может стать мощным фактором для развития нефтехимии, углехимии, производства новых конструкционных материалов и снижения их стоимости.
Концепция потребления энергии должна быть направлена не на её сбережение, а на кратный рост потребления, но при условии его исключительной эффективности. Граждане России должны иметь возможность неограниченного потребления энергии за счёт технологий её эффективного использования.
Потребление должно стимулироваться, что создаст новые рынки и обрушит расходы на перевозки, производство, отопление и эксплуатацию зданий и сооружений. Это создаст принципиально новый уровень межрегиональной мобильности, промышленного производства и туризма, а также целые отрасли децентрализованной генерации энергии из возобновляемых источников, производства средств генерации энергии, инжиниринговых услуг, производства композитных материалов из нефти и угля для создания из них мощных энергоэффективных транспортных средств.
Модель потребления должна учитывать естественные желания и стремления людей, соответствующие их индивидуальному и коллективному бессознательному. Так, индивидуальному бессознательному соответствует, например, не маленький неудобный европейский электромобиль с крайне ограниченным запасом хода, а большой, комфортный, мощный автомобиль, способный без дозаправки преодолевать большие расстояния, давая человеку подлинную свободу передвижения. Такая модель потребления даёт импульс для создания мощных энергоэффективных автомобилей на сжиженном природном газе или водороде с использованием композитных материалов вместо привычной стали. Кроме того, такая модель потребления вызывает стремление к подражанию, в особенности со стороны населения исторически бедных стран. В такой же логике могут и должны развиваться и другие сферы, связанные с потреблением энергии и несущие в себе потенциал по оптимизации и росту.
Что касается социальной справедливости, то рост генерации энергии из возобновляемых источников позволяет реализовать концепцию базового располагаемого дохода без опасности вырождения общества. Энергетическая система России в её текущем виде самодостаточна и поделена между основными игроками. Видоизменение этой системы и выход на новый уровень производства и потребления потребует создания значительного количества новых генерирующих мощностей и позволит появиться новым игрокам системы. В условиях масштабного роста генерирующих мощностей на возобновляемых источниках энергии открывается возможность сделать граждан участниками этого нового энергетического рынка.
Средства производства главного продукта будущего — энергии должны стать объектом коллективной собственности граждан, что обеспечит их источником стабильного базового дохода, не выплачиваемого из государственного бюджета, а фактически заработанного гражданами на правах совладения.
Право участия в коллективной собственности средств производства энергии не должно предполагать возможность отказа от него, продажи или передачи третьим лицам. Это позволит избежать негативных последствий безответственного обращения с объектом собственности и возникновения социальной напряжённости, как это было в случае с ваучерной приватизацией в начале 90‑х годов ХХ века.
Стабильность базового дохода граждан за счёт участия в коллективной собственности на средства производства энергии должна быть обеспечена следующими факторами:
1. Постоянный рост потребления энергии внутри страны за счёт растущего в течение ближайших столетий населения.
2. Высокий уровень экспорта как самой электроэнергии, так и её производных, а также энергоёмкой продукции.
3. Право наследования долей в коллективной собственности на средства производства энергии, а также право приобретения у государства дополнительных долей и государственных энергетических облигаций.
4. Эффективная система децентрализованного биржевого регулирования энергетического рынка, предполагающая наличие множества независимых поставщиков энергии из различных источников.
Сокращение необходимого объёма человеческого труда в экономике за счёт совершенствования технологий порождает необходимость адаптации социально-экономической системы в сторону сокращения продолжительности рабочего дня и рабочей недели, увеличения ежегодного отпуска и повышения гибкости рабочего времени. А наделение граждан правом участия в коллективной собственности на средства производства энергии позволяет существенно повысить их уровень жизни, социальных гарантий и самореализации.
При этом, учитывая примеры социальных государств, где наличие социальных гарантий и безусловных доходов породило деградацию и вырождение обществ, следует применять предлагаемую концепцию только в сочетании с механизмами социальной мотивации и идеологического обоснования.
Так, при условии сокращения рабочего времени и сохранения уровня оплаты труда качество жизни граждан будет уже существенно выше, чем в условиях 40‑часовой рабочей недели. Получение же дохода от участия в энергетическом рынке должно быть сопряжено с выполнением гражданами базовых условий, поскольку при наличии трудоспособности эта мера носит дополняющий, хотя и фундаментальный характер.
С учетом стратегической важности достижения физического здоровья населения фактором получения права собственности на средства производства энергии может и должен быть спорт. Сам факт занятия спортом и достижения любых, даже символических результатов создаёт, с одной стороны, систему обеспечения физического здоровья общества, а с другой — выступает показателем индивидуальной и коллективной эффективности, поощряемой передачей прав на участие в коллективной собственности.
При этом главной мотивацией должны быть не финансовые результаты, а честь личного участия не только в государственном, но и мировом общем деле по становлению и защите справедливости, человечности и главного права любого гражданина — быть собой.
Глубокий социальный характер этой концепции и её соответствие растущему мировому социальному запросу на справедливость и человечность позволяют ей стать не основой масштабной трудовой реформы в отдельно взятой стране, а зерном новой идеологии, способной в результате своего шествия по планете установить новый глобальный общественный договор.
Эта идеология проста и укладывается в трёх тезисах, хотя затрагивает все сферы государственной и частной жизни.
Основа новой идеологии:
1. Мир принадлежит человеку, а не корпорациям. Стало быть, человек, как и крупные объединения людей, должен быть освобождён из технократического рабства, цифрового плена тотального контроля и навязанных стереотипов поведения. Человек — это личность, объединение личностей — это государство, личность и государство — тандем во имя благополучия, развития и совершенства.
2. Свобода в созидании, а не в разрушении.
3. Справедливость и качество жизни за счёт созидательного распределения благ, общественного здоровья и неограниченной свободы реализации личности.
Идеология не может быть оторвана от текущей действительности и должна проецироваться в будущее. Для этого необходима своего рода визуализация, иллюстрация той картины мира, к которой идеология ведёт цивилизацию.
Наилучшим способом иллюстрации идеологической проекции всегда выступает искусство. Искусство и религия образуют культуру, определяющую модель поведения в широком смысле. Герои, порождённые религией, воспетые в искусстве и зафиксированные в архитектуре, становятся лекалами, определяющими модель поведения и культурный код цивилизации, их создавшей.
Генерация лидерства
Падение лидерства скачкообразно, а его становление определяется поколениями. От уверенных действий сегодня зависит, какое поколение граждан России будет жить в эпоху глобального лидерства России, сравнимого с влиянием Советского Союза.
Лидерство как процесс глобального влияния и способность вести за собой требует становления, оно должно быть сгенерировано из множества факторов, служащих для него предпосылками. Подобно генерации энергии, требующей нахождения, освоения и переработки энергоресурсов, лидерство требует осознания его потенциала, раскрытия ресурсов, идеологического обоснования и обретения самой роли лидера.
Все предпосылки и ресурсы для этого имеются у России в избытке, что делает идеологию тем маяком, который следует построить, чтобы множество стран мира подобно кораблям устремилось на его свет.
