Издательство "Пятый Рим" представляет новый проект, посвященный истории Первого крестового похода. «Добро пожаловать в конец XI века. Видите вон тех потных и злых мужиков? Это вожди похода - Готфрид Бульонский и Боэмунд Тарентский, а вовсе не какие-то бандиты. Хотите узнать об их приключениях на Святой Земле? Я расскажу вам об этом. Меня зовут Александр Свистунов, я историк, журналист и переводчик. Я писал статьи для ряда известных проектов, таких как Warspot, Warhead. Я всегда хотел, чтобы люди видели историю интересной и знаю только один способ это сделать – говорить с читателем на человеческом языке. Преподнести ему события прошлого так, чтобы он видел не нагромождение фактов, дат и обезличенных имен. Чтобы за всем этим он смог разглядеть людей, пусть и живших почти тысячу лет назад. Людей, с их фобиями, страстями, добродетелями и пороками – таких же, как мы с вами. Это не роман; все события и герои книги – абсолютно реальны. Но это и не научное исследование. Вы не найдете никаких научных сенсаций, не сорвете покровы с очередного мирового заговора и не познаете тайный смысл бытия. Зато, надеюсь, вы полюбите историю и захотите узнать больше».
Поддержать проект "Штурмуя небеса" можно по ссылке.
«Время, как стремительный и беспрерывный поток, опрокидывает и уносит за собой все совершающееся на земле: оно погружает в пучину забвения и ничтожное, и великое, достопамятное; как в трагедии, оно выводит наружу сокровенное и известное покрывает мраком»
Анна Комнина, "Алексиада"
18 ноября 1095 года около 300 клириков со всей Европы собрались на совет в Клермоне на юге Франции, чтобы принять решение, на столетия определившее судьбу тогдашнего мира. Город был заметным политическим центром на протяжении нескольких веков – именно здесь пролегала главная римская дорога через Галлию, построенная в конце I века до н.э. по приказу Марка Агриппы, соратника императора Октавиана. Поскольку совет обсуждал такие вопросы, как церковная реформа и скандал, учиненный королем Франции Филиппом I, то мероприятия растянулись на много дней. Вдаваться в подробности конфессиональных преобразований мы не будем, относительно короля же скажем, что он попросту выкрал – с ее полного согласия - Бертраду де Монфор, жену Фулька IV Решена, графа Анжуйского. Постепенно в Клермон подъезжали все новые и новые представители знати, которые хотели узнать решения папы Урбана II, председательствовавшего на конференции. Наконец, к 27 ноября народу в городе собралось столько, что стало довольно проблематично умещать их всех в соборе, и было принято решение перевести заседание совета за городские стены, где был установлен трон для папы. Вблизи горы Пюи-де-Дом, древнего спящего вулкана, Урбан II обратился, наконец, к пришедшим, чтобы обсудить главный пункт конференции. Огромная толпа ловила каждое слово пламенной речи понтифика, взмывавшее в холодное ноябрьское небо: «Пришло время помочь нашим собратьям-христианам на Востоке, чьи страдания от рук сарацин возрастают ежедневно. Пришло время, когда христиане должны прекратить войны друг с другом. Теперь они должны направить свое воинское искусство против врагов Господа. Пусть последователи Христа образуют непобедимую армию и ведут войну против сарацин. Для тех, кто повинен в грехе, нет лучшего способа заработать прощение, чем присоединиться к этой христианской армии в её походе на Восток!». Взволнованная толпа встретила призыв папы ревом «Этого желает Господь! Этого желает Господь!», после чего хлынула к подножию трона, на котором восседал понтифик. Духовенство, знать – все они молили о прощении грехов и дозволении отправиться в священный поход. Все, казалось, утратило смысл, и сказочная земля, где реки текли молоком и медом, стала единственным смыслом жизни для всех этих людей.
Вскоре в Ниме состоялась встреча папы Урбана и графа Раймунда Тулузского – одного из будущих военачальников похода. Этот совет был куда более скромным и менее многочисленным, чем клермонский – он проходил в соборе, высокие своды которого создавали идеальную акустику для ораторов. А вести о папском призыве, между тем, распространялись по Европе со скоростью лесного пожара. Все остальные указы Клермонского собора уже не имели значения, главным было одно – все добрые христиане должны были выступить в поход под древние стены Иерусалима, и любой, кто присоединялся к божьему воинству, получал полное прощение грехов, какими бы тяжкими они ни были. Посовещавшись с графом Тулузским, папа назначил дату похода – 15 августа 1096 года, а также отправил во все крупные города своих посланцев с письмами к местным властям, в которых раскрывались цели будущего похода, и давалось разъяснение, какие именно категории граждан могли участвовать в предприятии. Однако ситуация уже мало поддавалась контролю, началась всеобщая истерия, и эти послания уже не имели никакого эффекта. Проще говоря, в Клермоне Урбан II сыграл со всей Европой в игру «глухой телефон», и теперь было уже сложно заставить кого-то вникнуть в детали – теперь любой христианин от нищего крестьянина до лорда полагал, что может участвовать в походе и тем самым искупить все свои грехи. Священники в приходах увещевали паству, что прощением грехов дело не ограничится, и любой, кто встанет в строй воинства Христова, обретет себе место на небесах подле святых.
По дорогам Европы начали шастать самопровозглашенные проповедники, которые «рекрутировали» новобранцев для похода на Иерусалим, причем каждый из них рассказывал свою версию концепции крестового похода. Появились сведения о чудесах, которые внезапно стали появляться то здесь, то там – так, например, одна женщина клялась, что видела, как с неба на землю упал крест. Другая, очевидно сумасшедшая, утверждала, что на принадлежавшего ей гуся снизошла божественная благодать. Слава о святой птице распространилась по всем окрестным городам, и многие приехали посмотреть на «чудо». Дошло до того, что женщину вместе с ее гусем отвезли в Камбре, большой город, на тот момент принадлежавший германскому императору Генриху IV – городской собор был набит до отказа, каждый хотел лицезреть женщину и птицу, шествующих к алтарю. В то же время по некоторым землям Европы активно поползли слухи о том, что воскрес легендарный император Карл Великий, и что он, якобы, поведет великую армию христианского мира освобождать Иерусалим. Но среди всех этих «популяризаторов» похода на Иерусалим был один, который масштабом своей личности и харизмой на голову превосходил остальных, для многих являясь даже большим авторитетом, нежели сам папа. Это был человек, чья деятельность и вдохновила Урбана II на пламенную речь, произнесенную в Клермоне, хотя эти двое, вероятнее всего, никогда лично не встречались.
Пётр Пустынник был щуплым человеком среднего роста, совершенно невзрачным, но обладал, однако, феноменальным даром убеждения. Облаченный в скромные одеяния отшельника, ездил он по дорогам тогдашней Европы на своем ослике, неся, как он утверждал, слово Божье. Злые языки, впрочем, замечали, что Пётр не отказывался от мяса и вина, как это подобало бы настоящему отшельнику, однако тех, кто верил в избранность Пустынника, было многократно больше, нежели скептиков. По мере того, как Пётр путешествовал из города в город, он неизменно показывал всем находившееся при нем письмо, которое, согласно его утверждениям, послал ему сам Бог. На самом же деле это было письмо от Иерусалимского Патриарха, обращавшегося за помощью к христианам Запада – побывав в Святом городе как паломник, Пётр стал свидетелем, как мусульмане нещадно эксплуатировали местное население, и допускали до святых мест только тех, кто мог щедро заплатить.
Историк и современник первого крестового похода Альберт Ахенский полагал, что стремление Пустынника освободить Святую землю было следствием его собственного опыта – посещая Гроб Господень «он, с тяжестью на сердце, увидел дела нечестивые и немыслимые, и вознегодовал духом, и призвал Бога воздающего». Пётр бросился к Патриарху Иерусалима, но тот мог лишь сокрушаться по поводу своей беспомощности перед турками, сказав, что сила христиан в городе «составляет не больше, чем мощь крошечного муравья против целой колонии таких же». И тогда Пустынник вызвался нести призыв Патриарха о помощи по всем землям тогдашнего христианского мира – именно этот конверт, запечатанный знаком креста, он всюду возил с собой в котомке, демонстрируя своей пастве как материальное воплощение Божьей воли.
Множество людей приходили послушать проповеди Петра, искренне считая его святым человеком – многие даже стремились получить волосы из хвоста его осла как реликвию. В ходе своих разъездов и проповедей Пётр смог сплотить вокруг себя многотысячную армию последователей, которая была готова отправиться к Иерусалиму по одному взмаху его руки, однако в основном это были крестьяне, плохо вооруженные пехотинцы, число рыцарей же едва превышало пять сотен. Тем не менее, это было необычайное достижение для доселе неизвестного никому отшельника, который фактически смог собрать самую большую армию в истории христианского мира. Для тех же, кто шел за ним, это было очередным доказательством богоугодности всего начинания. Ещё одной причиной того, что простой народ так охотно откликался на призывы Пустынника, была критическая ситуация, сложившаяся в Северной Европе в 1094 и 1095 годах – голод и чума стали настоящими бичами местного населения, причем нехватка продовольствия ощущалась столь сильно, что даже привилегированные круги столкнулись со вполне ощутимым недоеданием. Чума же, описанная летописцами, согласно последним исследованиям, на самом деле представляла собой глобальную вспышку заражения урожаев ржи спорыньей, что в свою очередь вызвало массовые отравления. Естественно, что в таких условиях перспектива прекратить собственные страдания и «купить» себе место в раю участием в походе на Святой город была более чем заманчивой. Многие разорившиеся крестьяне намеревались не просто стать воинам Христова воинства – для них путешествие в легендарную Землю Обетованную было своеобразным способом миграции, ведь в земле, где реки текли молоком и медом, попросту неоткуда было взяться неурожаю и чуме. Петр утверждал, что какими бы тяжкими ни были грехи, участие в богоугодном деле искупит их все. Этот «народный проповедник» в своих воззрениях оказался куда более либеральным, чем клирики официальной церкви, а существенную часть его личной свиты составляли бывшие проститутки, которым было обещано отпущение грехов по достижении заветной цели. Присутствие в Христовом войске падших женщин вызывало недовольство некоторых верующих, однако другие находили в облики Пустынника и его всепрощающей морали нечто сакральное.
Слава, сопровождавшая Петра в его странствиях, не могла не дойти до папы Урбана II, который на тот момент находился в довольно скверном положении. Во-первых, он попросту не мог вернуться в Рим, где в это время правил антипапа Климент III. Другой головной болью для Урбана был затяжной конфликт с германским императором Генрихом IV, вошедший в историю как «Борьба за инвеституру» - стороны никак не могли прийти к согласию на предмет того, кто имел право возводить в сан епископов – папа или мирской государь. Отсюда же и «росли ноги» противостояния с антипапой Климентом. Дело в том, что двумя десятилетиями ранее молодой тогда еще Генрих вступил в конфликт с папой Григорием VII, выступавшим за жесткую централизацию духовной власти и реформы в церкви. Император, опиравшийся на германских епископов, попытался низложить папу, а тот, в свою очередь, предал анафеме и императора, и мятежных клириков, среди которых был епископ Гиберт Равеннский. Генрих, в свою очередь, в 1080 году созвал в Германии собор, на котором объявил папу Григория низложенным, провозгласив новым понтификом того самого Гиберта, принявшего имя Климента III. Это, естественно, означало новый церковный раскол, ибо императора поддержали только германские и ломбардские епископы, в то время как остальной католический мир продолжал считать истинным папой Григория VII. Мы не будем подробно останавливаться на истории этой схизмы и последовавшей за ней войны, поскольку это выходит за рамки темы нашего повествования, однако скажем, что к 1088 году, когда сторонниками «партии реформ» и покойного на тот момент Григория VII папой был избран уже известный нам Урбан II, антипапа Климент III вот уже несколько лет успешно воевал со своими врагами, плотно укоренившись в Риме, а в следующем, 1089 году, отплатил своему старому покровителю Генриху IV, сняв с него анафему на очередном соборе.
Осенью 1095 года Климент был всё ещё жив, и по-прежнему сидел в Риме, причём враждующие фракции в буквальном смысле разделили Ватикан – большую часть площади Святого города занимали сторонники Климента, однако люди, верные Урбану, удерживали одну из башен, обозначая, таким образом, присутствие «своего» понтифика в городе. Между фракциями время от времени вспыхивали настоящие сражения, и Климент за годы «антипапства» сумел отразить несколько попыток захвата власти сторонниками Урбана и его предшественников. Но и на этом не заканчивались проблемы папы, находившегося в тот год во Франции – как уже было сказано, ему предстояло разбирать дело, связанное с неблаговидным поступком французского короля Филиппа. Безусловно, Французское королевство в те годы не было централизованным государством, и прямая власть монарха распространялась только на его вотчину, Иль-де-Франс, однако даже это фактически запирало Урбана на юге, лишая его возможности путешествовать по королевству севернее реки Луары, где хозяйничали люди Филиппа. И когда Урбан узнал о некоем скитальце, путешествующем по Европе, и призывающем добрых христиан собираться в поход для освобождения Гроба Господня, он всерьез задумался о перспективах данного предприятия. С одной стороны, будучи образованным человеком, он прекрасно осознавал все риски, неизменно сопутствующие такому масштабному походу. С другой стороны, в случае успеха, папа мог убить нескольких зайцев одним выстрелом – он примирил бы христиан из различных политических лагерей ради необходимости свершения общего подвига, оказал бы услугу императору Византии, обратившегося к нему за помощью в войне против турок-сельджуков, и возвысился бы сам, раз и навсегда сняв все вопросы относительно антипапы Климента. Как бы там ни было, к ноябрю 1095 года понтифик окончательно «созрел» для принятия столь эпохального решения, и своей речью в Клермоне придал церковную легитимность событиям, стихийно начатым в Европе Петром Пустынником многими месяцами ранее.
Правой рукой Петра был французский рыцарь Вальтер Сан-Авуар – один из немногих дворян, присоединившихся к походу. Этот человек вошел в историю под именем Вальтер Голяк, поскольку некоторые историки переводят его имя как Sans — без, Avoir — имущество, то есть нищий, голяк, а сам он в некоторых источниках называется бургундцем. Однако существует и другая, не менее распространенная версия, согласно которой прозвище Вальтера не демонстрирует его бедственное материальное положение, а указывает на местность, которой он правил — Буасси-Сан-Авуар, которая находится в регионе Иль де Франс, что исключает бургундское происхождение рыцаря. Так или иначе, Вальтер выехал из Кельна вскоре после Пасхи 12 апреля 1096 года в сопровождении восьми рыцарей и нескольких сотен мужчин и женщин, и отправился в длительное путешествие по Европе, желая достичь Византии. Через восемь дней к нему присоединился Пётр, который вез с собой сундук, полный золота, полученного в качестве пожертвований от богатых аристократов. Когда они проезжали через Германию, местные крестьяне подшучивали над ними, удивляясь, как эта толпа оборванцев планирует дойти до Иерусалима, но стоило Петру Пустыннику выступить перед ними со своей зажигательной речью, как они тут же попадали под влияние его харизмы и сами проникались идеей похода.
Впрочем, была у всего этого и противоположная, темная, сторона – уж слишком пестрым был контингент будущих Христовых воинов, слишком разные элементы стекались к агитаторам. Среди контингентов, которые сформировались после путешествия Петра и Вальтера через Лотарингию, Францию и Баварию, были те, кто в своем стремлении отстаивать христианскую веру пошли значительно дальше, чем следовало, ударились в фанатизм и развязали настоящую войну против местного еврейского населения. 29 мая 1096 года толпа фанатиков напала на членов еврейской общины Кельна, и устроила в городе настоящую резню, разграбив имущество убитых евреев. В Майнце могущественный местный дворянин граф Эмихо Лейнинген Флонхеймский вместе со своими друзьями, рыцарями Кларбальбадом из Вендейла и Томасом Марле, ожидал прибытия паломников, чтобы, встав во главе их, уничтожить местную еврейскую общину в окрестных землях. Евреи Майнца быстро сообразили, откуда ветер дует, и побежали за защитой к местному епископу Рутхарду, заплатив за его патронаж колоссальную сумму золотом. Но граф Эмихо и его сторонники не вняли увещевания клирика и взяли город в осаду. Горожане, которым отнюдь не улыбалось сидеть на голодном пайке ради спасения местных евреев, решили открыть, сами же воинствующие паломники восприняли капитуляцию города как чудо: «Узрите, врата открылись сами собой. Все это Распятый совершил ради нас, чтобы смогли мы отомстить евреям за его кровь». Люди Эмихо Флонхеймского железным половодьем хлынули в Майнц и принялись истреблять еврейское население города. Многие иудеи, боясь пыток и издевательств, предпочитали сами лишать себя жизни, прежде чем до них успевал добраться неприятель – как гласит источник, они «падали друг на друга, братья и сыновья, женщины, матери и сестры, и умирали, убивая друг друга». Один из источников, написанных на иврите, давал такую интерпретацию причинам ненависти крестоносцев к евреям: «Князья, дворяне и простолюдины во Франции устроили совет, и решили воспарить, подобно орлам, и сражаться, и проложить себе путь для похода в Иерусалим, святой город, дабы достичь гробницы, где покоится распятое, растоптанное тело, которое не имеет ценности и не может спасать, ибо оно бесполезно. Они говорили меж собой: «Мы отправляемся в далекую страну, чтобы сражаться с царями тех краев. Мы вверяем наши души нашим рукам, чтобы убивать и подчинять все те царства, которые не верят в распятого. И тем более мы должны убивать и подчинять евреев, которые убили и распяли его».
Согласно подсчетам, за один день бойни в Майнце были убиты 1014 человек – огромная цифра для того времени. Доподлинно неизвестно, целенаправленно ли уничтожались евреи, или данный источник является пропагандистским листком, сочинённым иудеями в ответ на кровавые события в Германии, но юдофобия для средневековой Европы была делом обыденным, и вполне вероятно, что «сыны Израилевы» просто подвернулись под горячую руку не очень дисциплинированным и малообразованным крестоносцам. Эмихо же изображался в еврейских письменных источниках как злейший из европейцев: «Наш главный гонитель. Он не пощадил стариков, юношей и девушек, детей и грудничков, а также больных. Он попирал Божий народ подобно тому, как топчут дорожную пыль. Их юношей он предал мечу, а их беременным женщинам он вскрыл животы». С другой стороны, при анализе событий, случившихся в Германии, можно четко обозначить два момента – во-первых, зверствовали в основном только крестоносцы, двигавшиеся через Рейнскую область, и в особенности – войско Эмихо Флонхеймского, а во-вторых, вероятно, изначально имела место попытка насильно крестить иудеев, что вполне укладывалось в миссионерскую концепцию всего похода. Скорее всего, некоторые крестоносные вожди проявили излишнее религиозное рвение, а когда германские евреи отказались принимать христианство – ответили насилием. Это косвенное подтверждают и еврейские источники, один из которых сообщает следующее, говоря якобы от имени христиан: «Давайте же обрушим возмездие сначала на них. Давайте изведем этот народ. Имя Израиля более не будет произнесено. Или пусть они станут похожими на нас и признают ребенка, рожденного во время менструации».
Евреи, для которых имя Эмихо стало синонимом воплощенного зла, потом утверждали в своих летописях, будто бы он придумал историю о том, как к нему явился посланник от Иисуса Христа, и сообщил, что когда он, Эмихо, достигнет Византии, сам Иисус лично снизойдет к нему и увенчает его царской диадемой. Это перекликалось с популярной в Средние века легендой о Последнем императоре, который должен был объединить христиан Запада и Востока и повести их в бой против врагов веры, и финал этой апокалиптической схватки должен был произойти в Иерусалиме. Фанатичный христианин, Эмихо, возможно, полагал себя этим самым Последним императором, и активно убеждал в этом своих сторонников, которые отреагировали на это попытками насильственного обращения евреев в христианство и их истреблением.
Нужно отметить, что подобные стихийные акции впоследствии дорого обойдутся крестоносцам, поскольку евреи Ближнего Востока, узнавшие о массовых убийствах своих соплеменников в Европе, в грядущей схватке за Иерусалим встанут на сторону мусульман. Но все это будет потом, а пока самозваные народные пророки и папские посланцы призывали население Европы отправляться в великий поход, ссылаясь в своих воззваниях на самого Христа: «Если кто-то последует за мной, пусть он отречется от себя, возьмет свой крест и ступает вослед».
Крестоносная истерия охватила и высшие слои тогдашнего общества. Одним из наиболее видных крестоносцев, как с точки зрения своего положения, так и по числу находившихся в его распоряжении войск, был Гуго, граф де Вермандуа, также известный как Гуго Великий, который приходился младшим братом французскому королю Филиппу I, находившемуся в те дни под отлучением от церкви из-за истории с Бертрадой де Монфор.
Другим видным аристократом, открыто поддержавшим крестоносное движение, был Роберт Куртгез («Коротки штаны»), он же Роберт III, герцог Нормандский, старший сын Вильгельма Завоевателя. Роберт, который характером пошел в своего удачливого батюшку, тоже горел желанием что-нибудь завоевать и разграбить, и видел в походе на Иерусалим прекрасную возможность для реализации данных задач. Он был опытным воином, этот суровый нормандский герцог – знаменитый гобелен из Байё, иллюстрирующий битву при Гастингсе, изображал Роберта восседающим рядом со своим отцом Вильгельмом, и подымающим меч для битвы с англосаксами. После смерти Завоевателя в 1087 году, его старший сын оказался втянут в затяжной конфликт со своим братом, английским королем Вильгельмом II Рыжим. Кроме того, другой его младший брат, Генрих, проявлял немалые политические амбиции и явно был настроен потеснить Роберта. Так или иначе, к 1096 году Куртгёз уже откровенно тяготился этой борьбой на два фронта с родными братьями, а его бароны постепенно начали покидать его, переходя на службу к его противникам. Перед тем, как отправляться в дальнее и опасное путешествие, герцог должен был гарантировать безопасность своих владений от посягательств родственников и их вассалов, и для этой цели аббат Яренто из монастыря Сен-Бенинь в Дижоне предложил свое посредничество в заключении мира между Робертом и его братом Вильгельмом Английским. Сговорились на следующем – Куртгёз соглашался временно передать контроль над герцогством брату в обмен на 10000 марок серебром. Вильгельм, в свою очередь, должен был заботиться о владениях брата в отсутствие последнего, а по возвращении – передать ему контроль над ними. Естественно, Роберт очень рисковал – никто не мог поручиться, что Вильгельм захочет исполнять условия договора в случае возвращения герцога, ведь, учитывая опасность готовящегося похода, английский король мог всерьез делать ставку на то, что нелюбимый братец сгинет где-то на Востоке, оставив, таким образом, герцогство Нормандское ему в вечное владение. С другой стороны, слава и богатства, которые он рассчитывал приобрести в Святой Земле, нивелировали возможные риски, и были не самой плохой альтернативой напряженной борьбе сразу с двумя противниками, выйти из которой победителем о Роберта практически не было шансов.
Присоединился к походу также граф Фландрии Роберт II (двоюродный брат Роберта Нормандского), который был регентом графства в 1085 – 1091 годах, в то время как его отец Роберт I был в паломничестве. Графом, в отличие от многих других товарищей по оружию, двигали скорее религиозные мотивы, нежели мирской прагматизм – как указывал хронист, им двигал «христианский гнев, воспылавший на вероломных персов, которые, в гордыне своей, напали на церковь Иерусалима и притесняли христиан везде, где это было возможно». Папа Урбан II был удивлен, что знатные аристократы Северной Европы решили лично присоединиться к походу, и тут же отправил к ним своего легата Арнульфа де Роола, так же известного как Арнульф из Шока и Арнульф де Малекорн, который присоединился к экспедиции в качестве капеллана в войсках Роберта Нормандского. Не желая ни в чем уступать своим коллегам, богатый граф Этьен де Блуа тоже обратился к папе, чтобы тот дал аналогичные полномочия легата его капеллану Александру.
Потенциальных участников похода набралось существенно больше, и теперь вместо одной предполагаемой армии, которую должен был возглавить опытнейший граф Раймунд Тулузский, папа располагал тремя, которые должны были объединиться с его собственным ополчением. Более того, «народная армия» Петра Пустынника уже выступила в поход, и это тоже следовало учитывать (Пётр в этом смысле практически не зависел от решений папы). Однако даже на этом генеральная мобилизация христианского мира не закончилась, поскольку в Лотарингии и в норманнских землях южной Италии также собирались две армии, которые намеревались присоединиться к походу.
Трое братьев из Булони тоже решили присоединиться к экспедиции: Эсташ, старший, которому суждено было унаследовать власть над герцогством и городом, Готфрид, наследник герцогства в Нижней Лотарингии по материнской линии, и младший Балдуин, который отверг церковную карьеру ради жизни рыцаря. Решение таких влиятельных дворян отправиться в Иерусалим побудило многих других видных аристократов из Нижней Лотарингии и близлежащих областей присоединиться к их контингенту. Не все они были вассалами Готфрида, но поскольку он был герцогом в областях, из которых многие из них явились, он пользовался среди них неоспоримым авторитетом, даже большим, чем его старший брат Эсташ. На личности Готфрида Буйонского, в будущем – одного из лидеров похода, следует остановиться поподробнее. При живом старшем брате, он не имел никаких претензий на наследство своей семьи, однако, к счастью для него, в возрасте пятнадцати лет Готфрид унаследовал от своего дяди Готфрида Горбатого титул герцога Нижней Лотарингии.
Случилось это так. Готфрид Горбатый был верным союзником уже упомянутого выше императора Генриха IV, и сражался в войнах против папы Григория VII, в то время как его возлюбленная супруга, Матильда Тосканская, была ревностной сторонницей папы. На счастье герцога, он всегда мог спастись от семейных дрязг, отправившись на войну, и, как-то раз, во время кампании в Нидерландах, когда его армия стояла лагерем вблизи Антверпена, Горбатый встал ночью, чтобы «ответить на зов природы. Убийца дожидался снаружи, и нанес ему сильный удар промеж ягодиц. Оставив меч в ране, он поспешил прочь…». Готфрид, который, судя по всему, был мужчиной крепким, промаялся с такой раной еще неделю, и, воспользовавшись последними днями своей жизни, послал за племянником, тоже Готфридом, которого и объявил своим наследником.
Убийцу ж, судя по слухам, подослал ни кто иной, как граф Фландрии Роберт Фризский, который впоследствии желая покаяться за все грехи, совершил паломничество в Иерусалим. Он также весьма активно повлиял на стремление своего сына, Роберта Фландрского, о котором мы уже рассказывали, отправиться в поход, даже искупить все преступлениях их семьи. Таким образом, среди Христова войска бок о бок сражались сын убийцы и наследник убитого, а также – представители партии германского императора и антипапы Климента, и сторонники «партии реформ» и папы Урбана. Воистину, в одном понтифик угадал – идеей священной войны за Гроб Господень он сумел объединить под одними знаменами людей, которые в любом ином случае никогда не стали бы рядом в одном строю.
Ещё одним из вождей грядущего предприятия был Боэмунд, князь Таранто и предводитель южно-итальянской армии. Норманны обосновались в Южной Италии не так давно, но с ходу смогли стать правящей элитой региона, потеснив там позиции папы и византийцев. При рождении мальчик получил имя Марк, однако в детстве его отец, Роберт Отвиль, известный под прозвищем Гвискар, что на старофранцузском значило «Хитрец», стал называть сына Боэмундом, вероятно – в честь великана из норманнских легенд. Роберт Гвискар, шестой сын в небольшой норманнской семье, отправился в Италию в качестве простого наемника, однако на момент своей смерти в 1085 году он уже был герцогом Апулийским, причем данный титул был признан и папой. В 1096 году новости о крестовом походе достигли Амальфи, который осаждал Боэмунд, старший сын Гвискара, сражавшийся в союзе со своим дядей Роже I Сицилийским против своего младшего сводного брата Роже Борсы. Внезапно Боэмунду открылся совершенно новый горизонт – он тут же вызвал на переговоры своего племянника Танкреда, талантливого молодого воина, и попытался убедить его, что для всех них будет лучше отправиться за славой и несметными богатствами на Восток, нежели продолжать грызню из-за итальянских владений. Танкред поначалу встретил слова дядюшки, с которым он еще совсем недавно воевал, скептически, однако, когда ему пообещали полномочия второго заместителя в походе и полную свободу действий, он, не раздумывая, согласился. После этого Боэмунд вышел к своему войску и провозгласил, что намерен поддержать папскую инициативу – демонстративно он скинул с плеч свой роскошный плащ и тут же разрезал его на несколько красных полос, которые пошли на первые кресты для его войска. Эти его действия были встречены одобрительным ревом, после чего осаждающая армия быстро превратилась в часть великого крестоносного войска. Единственным проигравшим в этой ситуации оказался Роже Сицилийский, поскольку в поход вознамерились пойти и многие из его собственных вассалов, находившихся в расположении союзной армии. За какую-то пару часов и без пролития хотя бы капли крови, Роже лишился практически всей своей армии, и был вынужден снять осаду Амальфи и возвратиться на Сицилию.
Объединенному христианскому воинству предстояло преодолеть около двух тысяч миль, и половина этого пути проходила через территории, подконтрольные врагу. Три года маршей, изнурительных осад, кровопролитных битв, несколько месяцев голода и эпидемий – все это ожидало храбрецов, вознамерившихся отбить у мусульман Гроб Господень. Фульхерий Шартрский писал: «О, сколько было горя! Сколько тоски, сколько слез, сколько причитаний среди друзей, когда муж оставлял свою жену, столь дорогую его сердцу, своих детей, свое имущество, сколь бы ни было оно велико, своего отца, свою мать, братьев и многих иных родственников! Но… никто не уклонился от похода, ибо из любви к Богу уходили они… твердо убежденные, что получат стократно от того, что Господь обещал тем, кто его любил. Затем муж сказал жене, когда он рассчитывал вернуться, уверяя ее, что, если по милости Божьей он выживет, то возвратится домой к ней. Он вверил ее заботе Господа, одарил долгим поцелуем, и пообещал ей, едва она заплакала, что вернется. Она, однако, опасаясь, что более никогда его не увидит, не могла более стоять, и упала наземь, оплакивая своего возлюбленного, как будто он уже был мертв. Он уходил… с твердой решимостью. Вперёд, воины Христа»
Из более чем ста тысяч крестоносцев (включая крестьянские отряды), отправившихся в этот поход, до Иерусалима дойдут лишь 20 000. Кто-то свернет в пути и откажется от задуманного, но большинство навеки останется спать в пропитанной кровью ближневосточной земле. Но в те дни вряд ли кто-то об этом думал.
