Это надо живым!

«Вспомним всех поименно,
горем вспомним своим…
Это нужно —
не мертвым!
Это надо —
живым!»

Роберт Рождественский

Мы говорим о Победе, мы помним войну. Что значила та великая битва? Только ли конфликт на почве передела мира, когда немцам сумели доказать, что они «народ без пространства», а там, на Востоке простирается вожделенный Lebensraum? Мы наблюд яркое, почти мистическое несходство нацистской и советской парадигм. СССР отличался от Третьего Рейха не лишь идеологией да экономической моделью, но и глубинно, как день отличается от ночи, причём в этом утверждении вообще нет поэтического пафоса, а всё предельно конкретно, даже грубо.

Советский плакат, соцреализмовские полотна, архитектурные формы магистральных домов, оптимистичное кино – всё это обращение к солнцу, к трудовому дню и свету. Ночь, темнота в нашей традиции – это, скорее, исключение, чем правило. Это или какой-нибудь галантный маскарад в Парке Горького из повести Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика», или романтика любовных свиданий в фильмах «Вратарь» и «Сердца четырёх». В остальном же ночь — это время мрака, шпионов, вредителей и недобитых декадентов. В общем, всяких выползышей, нечистых. Ночью нормальный советский человек спит, чтобы утром начать созидание.

Наш мир — это сто тысяч солнц и кристальный воздух, культ высоты и необозримых широт: «Широка страна моя родная...!» День – это радость. У нас не любили тему смерти (за исключением гибели за правое дело!), как не жаловали ночь. В этом был особый смысл, касавшийся культа жизни. Советское искусство не любит чёрное, предпочитая алое.

А что мы видим в Третьем Рейхе? Обожествление ночи и мрака, чувство потусторонности. Посмотрите на их архитектуру - ощущение как от погребальных комплексов. Гляньте на их белокурых атлетов - они похожи на зомби, то есть умерших, но зачем-то воскрешённых людей. Возьмите любую художественную вещь, созданную в нацистской Германии – в картинах нет «воздуха», нет бытия. Вялые, какие-то полумёртвые женщины и агрессивные, но лишённые энергии мужчины. Ощущение скованности и омертвелости, даже если речь идёт о любовании «светлой нордической красотой». Белое и то выглядит зловещим. Ярость вместо силы, а, как известно, агрессия обречена, особенно при столкновении с энергией. Это - ночной мир, помешанный на культе предков, культе гибели. «Мёртвые головы» на фуражках, чёрные мундиры - взяты прямиком из старой прусской формы, от так называемых чёрных гусар, или как их называли при Фридрихе Великом - гусар смерти. Чем запомнилась эстетика Рейха? Ночными процессиями с факелами, воспламеняющими темноту. Символ сталинской эпохи – парад физкультурников, который проводится утром. Образ Третьего Рейха – это факельные шествия. Ночь – это мистерия, пробуждение дьявольских сил. Это мистичная бездна мглы.

Великая Отечественная война — сраженье сил добра, солнца против вселенской темноты и леденящего мрака. День сражался с ночью. В мифологиях всего мира есть повторяющийся сюжет: борьба светлого дня и чёрной ночи. День всегда побеждал ночь, а свет – мглу, потому что свет – это жизнь. Цивилизация, поклонявшаяся мистике ночи, проиграла солнечным спортсменам, как ночь всегда проигрывает дню.

Да. О Победе хочется говорить с патетикой, ибо она – одна на всех, и её значение просто невозможно переоценить. В Государственном Историческом Музее сейчас проходит выставка «Без права на забвение», где представлены известные картины, документы, хроника, оружие, фотографии. Проект, с одной стороны, шикарно-пафосный, а с другой – невероятно живой и тёплый. Вот, например, дневник Зои Космодемьянской, раскрытый на страничках 1941 года. Девушка рассуждает об оптимизме героев Уильяма Шекспира! Она была начитанной и умной, а в своих записях рассуждала о Шекспире, Толстом, О`Генри, Дюма, Гёте и Шиллере. Ей бы жить да жить! И вот на её землю пришли читатели Гёте с Шиллером в оригинале (а в Третьем Рейхе их почитали, как «арийских гениев» и снимали о них слащавые кинофильмы). Интеллигентная Зоя – партизанка-мученица, навсегда оставившая о себе светлую память. «Всех сил своих мы не могли представить. / Выходит, мы сильней самих себя, / сильнее камня и сильнее стали. / Всей кровью ненавидя и любя», - писала Маргарита Алигер в поэме «Зоя».

А здесь – карта плана «Барбаросса», вторжение нацистской Германии и её союзников по «оси» на территорию Советского Союза. Дранг нах Остен – в поисках ресурсов и миллионов рабов, а заодно, чтобы подмять под себя цивилизацию солнечного света. В выставочных витринах – немецкое оружие, в частности, пистолет-пулемёт МР-38, так называемый Maschinenpistole (по ошибке именуется Шмайссером, хотя его создал не Хуго Шмайссер, а Генрих Фольмер). Именно с этой зловещей штукой шли фрицы на Восток, расстреливая и женщин, и детей. На фото – колонна германских военнослужащих. Что надо было сделать с целой нацией, дабы превратить её в армию убийц?

Блокадные 125 грамм хлеба – на этот кусочек больно смотреть. Громадный, неприспособленный к осадам град Петра, не только продержался на этих граммах, но и вошёл в историю, как непокорённый Ленинград. Колыбель Революции, культурная столица сумела отстоять своё право на существование. А это – блокадные сани и бидоны – с ними ходили на Неву за водой. Бытовое и при том – пугающее свидетельство эпохи.

Целый зал посвящён нацистским концлагерям – под стеклом вещи узников, в том числе кукла и красная женская туфелька. На витрине – гроссбух лагеря Маутхаузен, где записаны узники – фамилия, имя, дата и место рождения. Издевательски-шикарный почерк. Лагерный писарь – всегда каллиграф. Опрятные строки. Фашисты ценили порядок и ровные линии – во всём этакая подлая аккуратность, особенно в фиксации смерти. Ничто не должно пройти мимо списка. О, если бы там царил хаос, было бы не так жутко. Но тут – чёткая скрупулёзность и ярая любовь к своему палачеству. Рядом за стеклом – полосатая одежда узника, как напоминание о том, что бывает, когда воцаряется национальное чванство. «Это возродилась и окрепла / В медном гуле праведная кровь / Это жертвы ожили из пепла / И восстали вновь, и восстали вновь!», - как пелось в «Бухенвальдском набате».

А мы переходим в зал партизанского и подпольного движения, в котором приняли участие жители оккупированных городов и сёл. Роскошная картина Павла Соколова-Скаля «Краснодонцы» написана уже после войны по всем правилам сталинского Большого стиля. Фигуры стоят, сидят в напряжённых позах – перед нами не просто герои «Молодой гвардии», но полубоги, вершащие справедливость. Эти вчерашние школяры, как и Зоя Космодемьянская, выбрали путь чести и погибли, снеся жестокие муки. А тут – самодельное знамя партизанского отряда «Буря» (другое название – бригада дяди Коли), отправившего под откос 43 вражеских эшелона. Тут же – инсталляция, реконструирующая уголок партизанского штаба, одежда партизана, личные вещи. «Песни партизан, алая заря…», - красиво и торжественно звучит эта тема. Но было место и шутке. Под стеклом – боевой листок крымских партизан с многочисленными карикатурами на фашистов.

Среди экспонатов – книжица «Родная речь», которую выпускали фашисты для детей с оккупированных территорий. И текст – «Дети в Германии», в котором говорится, что сверстники из Третьего Рейха живут преотлично, славят фюрера, а 20 апреля – день рождения Гитлера – для них радостный праздник. Свою задачу гитлеровцы видели не лишь в порабощении советских людей, но и в переформатировании их сознания. Ведомство Альфреда Розенберга тщательно работало на этим, выдавая и такие учебники, и соответствующие программы.

На выставке – ряд известных произведений живописи, например, знаменитая картина Аркадия Пластова «Фашист пролетел». Небольшая возвышенность, где мальчик пас коров… А какой-то ас Люфтваффе решил поупражняться в ловкости. Пастушонок убит выстрелом прямо в голову. Воет собака. Мычит бесхозное стадо. Зачем этот Зигфрид уничтожил безоружного и беззащитного ребёнка, не представлявшего никакой военной опасности? В этом и суть фашизма. Целой нации внушили, что они – сверхлюди, право имеющие. Одно время было распространено мнение, что зверьми слыли эсэсовцы, а, дескать, Вермахт, Люфтваффе и Кригсмарине – это послушные солдаты, выполнявшие приказ, а некоторые и вовсе были крутыми парнями, типа лётчика Эриха Хартмана. Чтобы не выдумывать опасно-ложных героев, просто надо почаще смотреть на картину «Фашист пролетел».

Тревогой веет от сюжета Александра Дейнеки «Окраина Москвы» - разбомблённые дома, грузовик, серое небо и – противотанковые ежи. События осени-зимы 1941 года потребовали от москвичей значительной выдержки. Вот - фотография, где жители одного из районов столицы возводят баррикады. То было суровое время – немцы подходили к городу всё ближе и ближе, а паникёры сеяли раздор в обществе: дескать, руководство сбежало, оставив жителей на произвол судьбы. Но Москву отстояли! Страданием проникнута картина «Сожжённая деревня» всё того же Дейнеки. В годы войны художник не уехал в эвакуацию, подобно многим своим коллегам, но трудился в Окнах РОСТа, а заодно писал всё, что видел – и обездоленность, и мужество.

А что же на фронтах? Развёрнута экспозиция, посвящённая обороне Севастополя и битве за Сталинград, разобраны все знаменитые операции; много фотографий и хроники, приказов и указов, документов, личных вещей – в том числе форма Константина Рокоссовского. На витринах – оружие, с помощью которого добывалась Победа.

Экспозиция была бы неполной без упоминания о массовом искусстве времён войны - о «Синем платочке» в исполнении Клавдии Шульженко. Эта простенькая песня стала одним из символов сопротивления врагу: «Строчит пулемётчик за синий платочек, что был на плечах дорогих». Фотографии фронтовых бригад, письма, обращённые к Шульженко, патефон с пластинкой, инсталляция с аккордеоном, на который наброшен синий платок. Без романтики на войне попросту не выжить – всё будет казаться чёрным от горя.

У Роберта Рождественского в стихотворении «Реквием» есть строки: «Вспомним всех поименно, горем вспомним своим… / Это нужно — не мёртвым! / Это надо — живым!» Выставка «Без права на забвение» — это подтверждение этих прочувствованных строк. Здесь слишком много боли, но это надо видеть.