ВАСИЛИЙ Ш А Х О В
ЕСЕНИНСКО-ЛЕОНОВСКОЕ:
«И пусть это будет Рязань!..»-2
«Со временем мы станем еще богаче и могущественней. Мы перешагнем пределы любой мечты, какая может зародиться даже сегодня. Мир удивится нам неоднократно. Но этот возраст юности, прекрасное девятнадцатилетие наше не повторится больше никогда.
В этот высокий и ясный день, когда виднеется будущее, оглянемся назад, товарищи мои, поищем доброго и, пока свежа память, вспомянем скудость и казни вчерашнего Египта, который мы покидаем навсегда. Пройдемся же с лупой по изменившейся карте страны и для сравнения с минувшим возьмем наугад какой-нибудь почтенный в старой империи город. И пусть это будет такой, которому менее других повезло в отношении новостроек. И пусть это будет город, постепенное умирание которого остановили наши пятилетки. Пусть это будет славная и знаменитая Рязань!..»
Л. М. Л е о н о в. «И пусть это будет Рязань!..».
Экспозиция художественно-документального повествования открывается пафосным размышлением: «История людей пополняется светлой датой, какие редко встречаются в летописях людских поколений. Со временем, изваянная в торжественной бронзе, она закрасит монументальные памятники на наших площадях, и, может быть, с нее начнут вести потомки новое летосчисленье планеты. Некому и незачем будет объяснять, что в этот день была провозглашена самая гуманистическая из конституций и народы Союза тысячами поднятых делегатских рук приветствовали ее замечательного творца.
Только девятнадцать лет отделяют эту дату от другой, когда в грозе и скрежете гражданской войны родился еще небывалый общественный строй. Но мы уже привыкли к нашим неслыханным правам хозяев своей земли; мы уже потеряли счет заводам, где куются наши достаток и сила; нас уже не удивляет, что на наших глазах ленивая сила древних рек преобразуется в киловатты, а руды – в свет, в музыку, в корабли, в умные машины и страшные для врага наши лапы; мы остаемся спокойны, когда внуки бесправных рабов превращаются в героев, известных миру, а глухие захолустья вчерашней империи – в просторные и светлые города. У них нет прошлого, они сделают его сами».
Может быть, сегодня кому-то романтически-оптимистичный леоновский пафос покажется несколько избыточным. Но хотелось бы напомнить, что ВРЕМЯ БЫЛО ТАКОЕ… Писательство и художество запечатлели «могучее клубление сил», пассионарную ломку устаревшего-энтропичного, прорастание новых «завязей», энтузиастичный переход от утопии к реалиям созидательных буден… Заре навстречу… Время, вперёд!.. «Я знаю: город будет, я знаю – саду цвесть…».
«Запечатлеть сердечным микрофоном плесканье жизненной волны»… Что, где, почему, зачем, как? Всколыхнулась Русь… Вот та же Рязань-матушка… - «И верно: нет под Рязанью крупных морей, чтоб могли возникнуть там судостроительные заводы; не текут здесь ни Днепр, ни даже Волхов; не таят горы ни меди, ни золота, да и самых гор не приметно на горизонтах. Хоть и содержатся в недрах этого края фосфориты и уголь, гипс и охра кое-где и другие нерентабельные в прошлом сокровища, не спасли они своего города от угасанья. И оттого от века славилась Рязанская земля только огурцами да лаптями, да еще прославленным мороженым яблоком, что щемит десны и тает на языке, да еще треугольными пирогами с печенкой, про которые шутили тамошние острословы, что и начинка-то в них собачья. Такова была она, грустная символика края!..»
За горами, за желтыми долами Протянулась тропа деревень. Вижу лес и вечернее полымя, И обвитый крапивой плетень. Там с утра над церковными главами Голубеет небесный песок, И звенит придорожными травами От озер водяной ветерок. Не за песни весны над равниною Дорога мне зеленая ширь - Полюбил я тоской журавлиною На высокой горе монастырь. Каждый вечер, как синь затуманится, Как повиснет заря на мосту, Ты идешь, моя бедная странница, Поклониться любви и кресту. Кроток дух монастырского жителя, Жадно слушаешь ты ектенью, Помолись перед ликом Спасителя За погибшую душу мою…
Щемящее-печально, несказанно, желанно всплывал в памяти Сергей… Серёжа… Его узнаваемо-близкий голос…
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Выходи встречать к околице, красотка, жениха.
Васильками сердце светится, горит в нем бирюза.
Я играю на тальяночке про синие глаза.
То не зори в струях озера свой выткали узор,
Твой платок, шитьем украшенный, мелькнул за косогор.
Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха.
Пусть послушает красавица прибаски жениха…
«Грустная символика края»… Далёкое-близкое… Потревоженные тени былого… Есенинское озарение… Тайны, загадки, алтари и очаги глубинной России… ВЧЕРАШНЯЯ РЯЗАНЬ…
Вместе с Леонидом Леоновым совершим своеобразную «прогулку» по этой «вчерашней Рязани»… Вот мы вошли сюда из Троицкой Слободы и нас встречают: направо – тюрьма стиля ампир, налево – казармы того же императорского стиля – наследие государя Николая I и архитектурная гордость старой Рязани. Потом мы сворачиваем на Астраханку и целый час, с предосторожностями, бредем ночным городом до самого обрыва в его другом конце. Не оступитесь! Внизу чернеют воды Трубежа, и в мокрой тьме светятся далекие огоньки деревенских клубов. Осень и ночь. Мокрый ветер ударяется с разбегу в высокий, осыпающийся берег; он рябит обильные лужи и как бы губкой вытирает линялую позолоту куполов. Все спит – люди и горластые рязанские петухи. В каменном подпольи главного собора спит среди мертвых архиереев мертвый Стефан Яворский, президент Петровского синода, проповедник и автор мало кому известного стихотворения «Последнее книгам целование». Они для него были «слаще меда и сота… богатства, славы и рая любви».
Задымился вечер, дремлет кот на брусе, Кто-то помолился: "Господи Исусе". Полыхают зори, курятся туманы, Над резным окошком занавес багряный. Вьются паутины с золотой повети. Где-то мышь скребется в затворенной клети... У лесной поляны - в свяслах копны хлеба, Ели, словно копья, уперлися в небо. Закадили дымом под росою рощи... В сердце почивают тишина и мощи.
«НЕВЕСЁЛАЯ ИСТОРИЯ РЯЗАНИ… СУМЕРКИ ЗЕМЛИ РЯЗАНСКОЙ»»
Пойду в скуфье смиренным иноком
Иль белобрысым босяком
Туда, где льется по равнинам
Березовое молоко.
Хочу концы земли измерить,
Доверясь призрачной звезде,
И в счастье ближнего поверить
В звенящей рожью борозде.
Рассвет рукой прохлады росной
Сшибает яблоки зари.
Сгребая сено на покосах,
Поют мне песни косари.
Глядя за кольца лычных прясел,
Я говорю с самим собой:
Счастлив, кто жизнь свою украсил
Бродяжной палкой и сумой.
Счастлив, кто в радости убогой,
Живя без друга и врага,
Пройдет проселочной дорогой,
Молясь на копны и стога.
Сергей Е с е н и н.
Леониду Максимовичу Леонову посвящено несколько солидных монографий, сотни исследовательских работ. Одним из ведущих леоноведов был Фёдор Харитонович Власов, который несколько десятилетий дружил с выдающимся писателем. Вокруг Ф.Х. Власова сплотились леоновопоклонники, леонововеды: аспиранты, докторанты, студенты, культурологи, книголюбы. Фёдор Харитонович рассказывал нам о своих встречах, беседах, об общении с автором «Русского леса», «Соти», «Взятия Великошумска». Вспоминал Леонов и о своём дружестве с Сергеем Есениным… Вспоминал Леонид Максимович и о своей работе над очерковой книгой «И пусть это будет Рязань!..»
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа…
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
В очерковой монографии о Рязани проявилась ещё одна грань леоновской незаурядной индивидуальности: талант не только культуролога, публициста, этнографа-лексикатора, но и учёного-историка: «В такую непогодную ночь легче приходит в память невеселая история Рязани. Она стара, ей 850, – пролезем в ее каменные щели!.. Сперва – сумерки, и летописи безмолвствуют, но слышите, как шумят ее обширные дубравы и древнейшие народы движутся из края в край!.. Мещеряки платят дань хазарскому кагану. Мед и воск, бобровые и собольи шкуры. Приходят вятичи и кривичи, для всех хватает места здесь, на стыке мещорских лесов и степи. Ярослав Святославич, правнук Владимира Святого, плотно садится на Муром и Рязань, под шумок чернигово-киевской распри. Раздел семьи; старший Святослав, ныряя в колымаге по трясинам, перебирается в Муром; младший Ростислав укрепляется в отцовском гнезде. Затем пробелы в летописях, пока не начинает капать на эти желтые листы братоубийственная кровь. Усобицы и коварства; на местах удачной резни подымаются в благодаренье богу первые, еще убогие монастырьки. Глеб Владимирович заманивает шестерых родичей в Исады; спрятанные половцы режут их, веселых и пьяных, на пиру. Уцелевший Ингварь гонится за убийцами в половецкие степи… Но похожи друг на друга родословные русских городов, – сам Герберштейн отмечает сварливость наших князей. Опять сумерки земли Рязанской, пока событиями не набухает эта тьма. Всё бежит, наталкиваясь друг на друга. Рушится еще неокрепшее. – Наступил скорбный для Руси ХIII век…»
За поёмами Улыбыша
Кружат облачные вентери.
Закурилася ковыльница
Подкопытною танагою.
Ой, не зымь лузга-заманница
Запоршила переточины,—
Подымались злы татаровья
На зарайскую сторонушку.
Не ждала Рязань, не чуяла
А и той разбойной допоти,
Под фатой варяжьей засынькой
Коротала ночку темную.
Не совиный ух защурился,
И не волчья пасть оскалилась,—
То Батый с холма Чурилкова
Показал орде на зарево.
Как взглянули звезды-ласточки,
Загадали думу-полымя:
Чтой-то Русь захолынулася,
Аль не слышит лязгу бранного?..
Есенин о древностях… Леонов о древностях…
Не заря течет за Коломною,
Не пожар стоит над путиною —
Бьются соколы-дружинники,
Налетая на татаровье.
Всколыхнулось сердце Батыя:
Что случилось там, приключилося?
Не рязанцы ль встали мертвые
На побоище кроволитное?
А рязанцам стать —
Только спьяну спать;
Не в бою бы быть,
А в снопах лежать.
Скачет хан на бела батыря,
С губ бежит слюна капучая.
И не меч Евпатий вытянул,
А свеча в руках затеплилась.
Не березки-белоличушки
Из-под гоноби подрублены —
Полегли соколья-дружники
Под татарскими насечками.
Возговорит лютый ханище:
«Ой ли, черти-куралесники,
Отешите череп батыря
Что ль на чашу на сивушную».
Уж он пьет не пьет, курвяжится,
Оглянётся да понюхает:
«А всего ты, сила русская,
На тыновье загодилася»
«Сей падший воитель свободы»
Автор-повествователь очерковой повести Л. Леонова обнаруживает знакомство с важнейшими источниками по истории Государства Российского; в изобразительно-выразительную ткань повествования «вплетаются» образы-персонажи, бытийные коллизии исторических песен, былин, летописей, историко-художественных жанров: «Пока дрались и мазали соседей кровью, вваливаются на великую низменность татарские орды. Рязань первою принимает удары, – история не зря назовет ее впоследствии Многострадальной… Огонь пожирает ее деревянные богатства. Не получая помощи от свояков, рязанский Юрий шлет сына Федора с подарками к Батыю. Хан требует много – «десятую от князей, людей, скота и прочего», чем богата Рязанская земля; и еще он требует молодой его жены. Отказ, – и ханский буздыган ложится на темя князя. Вдова, узнав о гибели мужа, кидается из терема с маленьким сыном на руках»…
. Вот, к примеру, «отважный воевода Евпатий, воспетый Языковым»…
"Ты знаешь ли, витязь, ужасную весть? –
В рязанские стены вломились татары!
Там сильные долго сшибались удары,
Там долго сражалась с насилием честь,
Но все победили Батыевы рати:
Наш град – пепелище, и князь наш убит!"
Евпатию бледный гонец говорит,
И, страшно бледнея, внимает Евпатий.
"О витязь! я видел сей день роковой:
Багровое пламя весь град обхватило:
Как башня, спрямилось, как буря, завыло;
На стогнах смертельный свирепствовал бой,
И крики последних молитв и проклятий
В дыму заглушали звенящий булат –
Всё пало… и небо стерпело сей ад!"
Ужасно бледнея, внимает Евпатий…
Где-где по широкой долине огонь Сверкает во мраке ночного тумана:
То грозная рать победителя хана Покоится; тихи воитель и конь;
Лишь изредка, чёрной тревожимый грезой, Татарин впросонках с собой говорит,
Иль вздрогнув, безмолвный, поднимет свой щит, Иль схватит своё боевое железо.
Вдруг… что там за топот в ночной тишине? "На битву, на битву!", – взывают татары. Откуда ж свершитель отчаянной кары? Не всё ли погибло в крови и в огне? Отчизна, отчизна! под латами чести Есть сильное чувство, живое, одно… Полмёртвого руку подъемлет оно С последним ударом решительной мести.
Не синее море кипит и шумит, Почуя незапный набег урагана:
Шумят и волнуются ратники хана; Оружие блещет, труба дребезжит,
Толпы за толпами, как тучи густые, Дружину отважных стесняют кругом;
Сто копий сражаются с русским копьём… И пало геройство под силой Батыя.
Редеет ночного тумана покров, Утихла долина убийства и славы.
Кто сей на долине убийства и славы Лежит, окружённый телами врагов?
Уста уж не кличут бестрепетных братий, Уж кровь запеклася в отверстиях лат,
А длань ещё держит кровавый булат: Сей падший воитель свободы – Евпатий…
…Бьется с богатырем Таврулом и сечет его на части, чтобы погибнуть наутро. Шестидневная осада; Батый тяжко переступает труп Юрия; ветер разносит по Руси горьковатый рязанский пепелок. Тихо, и много плачут. По обезлюдевшим дорогам, мешая слезы с песней, бредут полоняники в орду… Потом следует вереница князей, то подло призывавших крымчаков и ногайцев, то жалко и безгласно умиравших в орде и всегда одинаково бессильных. Мельчает княжеская порода во Рязани. Единственный в этом ряду – Олег Иванович, яростный рязанский патриот; за то и помещен в Рязанский герб. Хитростью он на полвека приподымает свое княжество. Это он держится нейтралитета в решительных схватках с покорителями русской земли, но не спасает Олега его умная хитрость. Мамай жжет его стольный город в отместку за поражение при Воже, и двумя годами позже победитель Дмитрий разоряет Рязань за измену[3]. В зареве пожарищ конница Тохтамыша проносится над Русью. Истоптано все, что успело подняться при Олеге. Уже при Олеговом сыне стольный город Рязань падает на колени перед Москвою. Вековое горемычное метанье между ордой и столицей будущего русского царства завершается кроткой княгиней Аграфеной и ее сыном Иванушкой. Первую московский Василий прячет в монастырь, второго за опасную резвость нрава сажает под арест, откуда тот удачливо бежит к Сигизмунду I. Молодой человек бесславно кончает жизнь в Стоклишках, щеголь и мот, занимая где можно и не платя долгов. История уходит из Рязани.
«ИСТОРИЯ УХОДИТ ИЗ РЯЗАНИ…»
Потонула деревня в ухабинах,
Заслонили избенки леса.
Только видно, на кочках и впадинах,
Как синеют кругом небеса.
Воют в сумерки долгие, зимние,
Волки грозные с тощих полей.
По дворам в погорающем инее
Над застрехами храп лошадей.
Как совиные глазки, за ветками
Смотрят в шали пурги огоньки.
И стоят за дубровными сетками,
Словно нечисть лесная, пеньки.
Запугала нас сила нечистая,
Что ни прорубь – везде колдуны.
В злую заморозь в сумерки мглистые
На березках висят галуны.
Но люблю тебя, родина кроткая!
А за что – разгадать не могу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
Я люблю над покосной стоянкою
Слушать вечером гуд комаров.
А как гаркнут ребята тальянкою,
Выйдут девки плясать у костров.
Загорятся, как черна смородина,
Угли очи в подковах бровей.
Ой ты, Русь моя, милая родина,
Сладкий отдых в шелку купырей…
СЕРГЕЙ Е С Е Н И Н. «Р У С Ь».
РЕГИОНОВЕДЕНИЕ: ЗА СТРАНИЦАМИ ЭНЦИКЛОПЕДИЙ
…Одна из задач, остро и неотложно вставших перед образованием и воспитанием, - воссоздание подлинной истории Отечества («Да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу»). При этом соотечественники должны иметь в духовно-нравственном потенциале нации ИМЕННО ПОДЛИННУЮ, как можно более объективную ИСТОРИЮ ГОСУДАРСТВА РОССИЙСКОГО. Сложно-сложнейшую, противоречиво-противоречивейшую, но - родную, близкую, несказанно дорогую, священно-ценимую и совестливо (от «чужебесия») оберегаемую. Помните пушкинское:
«…я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал…»
Документально-очерковая книга Леонида Леонова – одна из тех, что позволяют достойно и глубоко познать историю Отечества… Лирический герой, публицистический повествователь (авторское Я») воссоздаёт, вочеловечивает «земли родной минувшую судьбу»:
«…Рязань хирела и как бы заволакивалась тинкой. Ее соборы ветшали, оконную слюду прорвало ветром, зимняя непогода заносила сюда сугробы, в иконостасах селились галки. Их унывный крик сливался с антифонным пеньем клиросов. Берег оползал, в расселинах кремлевских стен побежала зеленая травка. Гноилась незажившая рана. Много горя и пришлых людей повидала с той поры Рязань – военный форпост Москвы. Отсюда любимец Грозного Басманов вышибал Девлет-Гирея, здесь делали свою славу Прокоп и Захар Ляпуновы, стремглав проходил Сагайдачный и князь Пожарский гонялся за лихим Польским наездником Лисовским. Столетия тянутся, как едкий дымок ночного костра. Вот уже стрельцы подкармливаются торговлишкой на рязанских базарах, и плечиком, без особого почтенья, выпирает их посадский люд. Вкруг всех этих Симеонов Столпников и Никол Долгошеих, в переулках Негодяевых и Душиловых ютится оброчная владычная челядь: овчинники, пивовары, седельники и муковозы. Караванные пути из Персии и стран индийских лежат через Рязань. Конские табуны бегут с юга; им навстречу, в обмен на парчу и пряности, плетется бедное рязанское зерно. (Впрочем, в эту пору его хватает и на Москву.) Унылая песня ямщиков стелется в ночи, и до рассвета еще далеко»...
Пушкинская Русь… Толстовско-Чеховско-Достоевская Русь… Горьковско- Леоновско-Шолоховская Россия… Есенинская Русь…
Понакаркали черные вороны:
Грозным бедам широкий простор.
Крутит вихорь леса во все стороны,
Машет саваном пена с озер.
Грянул гром, чашка неба расколота,
Тучи рваные кутают лес.
На подвесках из легкого золота
Закачались лампадки небес.
Повестили под окнами сотские
Ополченцам идти на войну.
Загыгыкали бабы слободские,
Плач прорезал кругом тишину.
Собиралися мирные пахари
Без печали, без жалоб и слез,
Клали в сумочки пышки на сахаре
И пихали на кряжистый воз.
По селу до высокой околицы
Провожал их огулом народ…
Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
Вся опора в годину невзгод.
Затомилась деревня невесточкой –
Как то милые в дальнем краю?
Отчего не уведомят весточкой, –
Не погибли ли в жарком бою?..
В роще чудились запахи ладана,
В ветре бластились стуки костей.
И пришли к ним нежданно негаданно
С дальней волости груды вестей.
Сберегли по ним пахари памятку,
С потом вывели всем по письму.
Подхватили тут родные грамотку,
За ветловую сели тесьму.
Собралися над четницей Лушею
Допытаться любимых речей.
И на корточках плакали, слушая,
На успехи родных силачей.
«И пусть это будет Рязань!..» Очеркист-исследователь, художник-документалист «перелистывает» страницы Истории… Петр снимает рязанские колокола на военную медь. Вот он сам, походом на Азов, проходит мимо; ему салютуют из трех кургузых пушек, на
Ах, поля мои, борозды милые,
Хороши вы в печали своей!
Я люблю эти хижины хилые
С поджиданьем седых матерей.
Припаду к лапоточкам берестяным,
Мир вам, грабли, коса и соха!
Я гадаю по взорам невестиным
На войне о судьбе жениха.
Помирился я с мыслями слабыми,
Хоть бы стать мне кустом у воды.
Я хочу верить в лучшее с бабами,
Тепля свечку вечерней звезды.
Разгадал я их думы несметные,
Не спугнет их ни гром и ни тьма.
За сохою под песни заветные
Не причудится смерть и тюрьма.
Они верили в эти каракули,
Выводимые с тяжким трудом,
И от счастья и радости плакали,
Как в засуху над первым дождем.
А за думой разлуки с родимыми
В мягких травах, под бусами рос,
Им мерещился в далях за дымами
Над лугами веселый покос.
Ой ты, Русь, моя родина кроткая,
Лишь к тебе я любовь берегу.
Весела твоя радость короткая
С громкой песней весной на лугу.
«Екатерининское просвещение шумно вливается
в эту дремучую людскую дебрь»
. …Краеведу, регионоведу, страноведу в их просветительском энтузиазме, образовательно-воспитательной пассионарности такие книги. как леоновская «И пусть это будет Рязань!..» - превосходное подспорье, фундаментально-интеллектуальная опора.
Демагогично-коньюнктурны многие нынешние словесные баталии об учебниках… Что можно изложить на нескольких десятках страниц?.. Нужны квалифицированно, профессионально составленные хрестоматии, методически вменяемые альманахи; нужна система «семинариев», основанных на опыте работы «дорожные карты» по каждой изучаемой дисциплине…
Конечно же, в библиотеках должны быть и Ломоносов, и Карамзин, и Радищев, и Державин, и Пушкин, и «самородки»-разночинцы: Кольцов, Никитин, Суриков, Левитов, Слепцов, Успенские, Решетников, Помяловский… Чтобы «не перегружать» отроков и отроковиц, мудрые и вменяемые методисты тщательно и компетентно рекомендуют, советуют, направляют…
(продолжение следует)
