История создания повести Гоголя "Майская ночь или Утопленница" скрыта в глубоком мраке. В том смысле, что она почти никак не прослеживается. Можно предполагать, что первоначальный текст писался в мае-июле 1829 года, а замышлялся и того раннее, в числе одних из первых в диканьском цикле. Окончательный вариант повести датируется концом 1830-го – началом 1831-го года.
В основу сюжета "Майской ночи", как и других ранних повестей Гоголя, легли впечатления от жизни на Украине, а также от малороссийских преданий, песен, мифологических народных представлений, которые в изобилии бытовали на его малой родине (некоторые из них уже во время жительства Гоголя в Петербурге в письменном виде посылала ему мать). И, кроме того – впечатления религиозные, не в последнюю очередь – от чтения Библии, в частности – Книги Бытия. Отражение народных преданий по поводу Лестницы Иакова – той самой лестницы, которая будет видеться Гоголю перед смертью, и переосмысленные им уже теперь, составили главный смысловой центр повести.
Как известно, один из героев Книги праотец Иаков во время ночного привала по дороге из Вирсавии в Харран лег спать в пустынном месте «и увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх её касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. И вот, Господь стоит на ней и говорит: Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака… и вот Я с тобою, и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию землю, ибо Я не оставлю тебя, доколе не исполню того, что Я сказал тебе. Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал!»
У Гоголя в виде лестницы с несколькими опоясывающими пространство ступенями представлена модель мироздания. Непрестанное движение происходит на земле – не только днем, но и ночью; но такое же, только более возвышенное, происходит между землей и небом, и, надо полагать – в небе, и - еще более возвышенное: Лестница Иакова, так сказать, в действии… Можно даже сказать так: весь земной мир находится у подножия Лестницы Иакова, переосмысленной Гоголем. И в нем отображается то, что происходит в более высоких сферах, приоткрывающихся главному герою как бы посредством время от времени приподымающейся завесы, разделяющей вышний и нижний миры. Отметим еще, что действие явно вписано в промежуток времени между Пасхальной седмицей и Троицей.
Именно в этот период беседуют между собой влюбленные Ганна и Левко, и предмет их беседы тоже не вполне обычен. Они рассуждают о том, что связывает между собою землю и небо. «Ни один дуб не достанет до неба, - вздыхает Ганна. - А говорят, однако же, есть где-то, в какой-то дальней земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед самым праздником». «Нет, Галю, - возражает Левко, - у Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее ставят перед Светлым Воскресением святые архангелы; и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не бывает на земле». Думается, именно отмеченным Левком обстоятельством может быть объяснено немыслимое преображение бывшей самоубийцы Панночки в светоносного ангела в конце сна Левка - ангела, служащего к тому же посредником между ним, Левком и благодетельствующими ему вышними силами.
Но светлое и тихое настроение, возникшее после рассказа Левко, посредством некстати произнесенной Ганной фразы: «как тихо колышется вода, будто дитя в люльке» исчезает, и далее ткань повествования начинает определять мистические сумеречные настроения; а еще дальше появляется загадочный, отраженный в глади пруда заброшенный дом; сам же пруд «как бессильный старец держал в холодных объятиях своих далекое, темное небо, осыпая ледяными поцелуями огненные звезды, которые тускло реяли среди теплого ночного воздуха, как бы предчувствуя появление блистательного царя ночи» Т.е. - месяца, появлением которого инициированы мистические события повести. Отметим и то, как преображаются в меняющемся контексте звезды, раннее казавшиеся Ганне окошками, из которых выглядывают ангелы. Далее в этом же контексте рассказывается страшная история о бывших его обитателях.
Но еще раньше отторжение от светлого Божественного сумрачно-демонического обозначен фразой в конце первой главы: «Огромный огненный месяц стал в это время вырезываться из земли. Еще половина его была под землею; а уже весь мир наполнился какого-то торжественного света. Пруд тронулся искрами. Тень от деревьев ясно стала отделяться на темной зелени».
Далее, в начале второй главы, мотив тьмы, отделившейся от света, находит дальнейшее свое развитие: «Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь!» Отметим, что два эти эпитета, характеризующие ночь: божественная и очаровательная, образуют пару антонимов, ибо очарование, т.е. чары, своим смысловым значением по сути противостоит божественному. Далее: «Недвижно, вдохновенно встали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключены в темнозеленые стены садов».
Сама гладь пруда играет здесь роль мистического зеркала, в нем Левко впервые увидит отраженную в нем панночку. Далее из смешения теней, отраженных в пруду возникают и все видения, пригрезившееся ему. А немного ниже снова отчетливейшим образом проводится линия раздела между земным и небесным: «Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно». И, наконец, дышащее небесное соединяется с мертвенно спящим земным в душе Левка через состояние, предвещающее его сон: «А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине». А еще далее в эту мистику вмешивается упорядоченность религиозного акта: как бы Вышние Силы сходят с неба на землю, чтобы не только помочь Левко, но и вдохнуть душу в это погруженное в мертвый сон пространство, которое после этого только под самый конец повести, когда разрешаться все ее коллизии, опять погружается в сон:
«Так же прекрасна была земля, в дивном серебряном блеске; но никто уже не упивался ими: все погрузилось в сон. И долго еще пьяный Каленик (которому, напомню, по его же словам, сам черт растягивает дорогу к дому) шатался по уснувшим улицам, отыскивая свою хату».
Так же противопоставлены две группы персонажей. С одной стороны – возвышенные над обыденностью Левко и Ганна (в особенности последняя, представляющая собою некое серафическое существо, совершенно отрешенное от чуждой ей бытовой жизни села и неизвестно зачем спустившееся с неба на многогрешную землю), с другой – одержимая низменными инстинктами компания головы. Между ними – компания парубков, попеременно пребывающая то на территории влюбленных, то на территории Головы со товарищами. То же – в мире духов, где злая мачеха противопоставлена доброй падчерице, в общении с которой проявляет свои лучшие человеческие (хочется даже сказать – христианские) качества Левка.
Само действие происходит в неком пограничье, на грани яви и сна, отчетливо ощущаемом читателем. Стоит отметить еще, что, в отличии, например, от более позднего «Вия», здесь они покамест даже и не сталкиваются - но, отделенные друг от друга, как бы сосуществуют параллельно, хотя встреча их все таки происходит, что интересно - во сне, который снится Левко, в сознании которого и происходит столкновение двух друг другу противоположных миров: за пределами сна «ангелы Божии поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят вниз» (первоначальные смутные видения Левка в начале этого сна тоже должны, скорее всего, представлять ангелов), снизу же путает дьявол подвыпивших гостей Головы да шатается по уснувшим улицам в поисках своего дома (не в символическом ли его значении) водимый им же по бесконечному кругу пьяный Каленик.
Примечательно, что демонское, что вполне согласуется со святоотеческим учением, предстает перед человеком в "Майской ночи" в формах иррациональных, загадочных, как бы порожденных ночными кошмарами; цель его – заразить человека страхом, ужасом и тайной, что в общем-то происходит не только на уровне главной линии, но и даже гораздо глубже – в сюжете погони за нечистой силой компании Головы, которую внушенный этой нечистой силой темный страх в конце концов едва ли не лишает рассудка. Только положенный на грудь крест приводит компанию в себя.
Что же касается до вмешательства в сюжет Божественного Промысла, то все здесь происходит в формах очень простых и ясных. Записка, передается Левку не из рук, конечно, приснившейся ему панночки, а как награда от Бога за его поведение в этом сне, выявившее некие черты его характера, свойственные ему и в реальности, а именно: сочувствие и милосердие, проявившиеся в отношении страждущей утопленнице, доведенной до самоубийства демонической мачехой, которая и после смерти продолжает ее томить и мучить. Богу возможно все, Он может материализовать даже несуществующее в виде поощрения, видя для человека его действительную необходимость, а также его потенции в деле постижения Божественного промысла, на что, кажется, есть намек в финале, в пожелании Левка, произнесенного над спящей Ганной:
«Спи, моя красавица! Приснись тебе все, что есть лучшего на свете; но и то не будет лучше нашего пробуждения!» Перекрестив ее, закрыл он окошко и тихо удалился».
Что именно подразумевает Левко, говоря о пробуждении? Скорее всего, то счастье, которое они будут испытывать в совместной жизни, просыпаясь рядом друг с другом. Но, может быть, это еще и то последнее пробуждение, которое последует после окончания этой земной, временной жизни, похожей на кратковременный сон в майскую ночь, и переход в другую, вечную, находящуюся на вершине Лестницы Иакова, к нижней ступени которой герою повести посчастливилось прикоснуться.
