85 лет назад оборвалась жизнь выдающегося советского разведчика Якова Григорьевича Блюмкина. Он родился в Одессе в 1900 г., после революции примкнул к левым эсерам и пошел на службу в ВЧК. Прославился 6 июля 1918 г., совершив убийство германского посла Мирбаха. Это преподносилось как «левоэсеровский террористический акт», хотя на самом деле было чекистской провокацией, Блюмкин в это время порвал с партией левых эсеров и начал работать на Троцкого. За совершенное преступление его никто и не думал наказывать. Его объявили “бежавшим” и на время откомандировали с глаз долой, на Украину. Там он организовывал красное подполье, готовил покушение на гетмана Скоропадского, налаживал связи с Махно. В апреле 1919 г. вернулся в Москву, безо всяких помех был принят в коммунистическую партию и восстановлен в центральном аппарате ВЧК, где быстро пошел в гору.
Но представляется любопытным отметить еще одну особенность его биографии. Блюмкин стал одним из ближайших друзей Есенина. Причем, в отличие от большинства прихлебателей, во все времена окружавших Сергея Александровича, он-то был настоящим другом, бескорыстным и искренним. Он и на творчество оказал немалое влияние. Когда они познакомились, в точности неизвестно. Судя по всему, в описываемое время, в 1918–1919 г.
Как истинный одессит, Блюмкин считал себя ценителем искусства и тянулся к миру богемы. Навязывался в друзья к Мандельштаму, но неудачно. Захаживал Блюмкин и в знаменитое кафе имажинистов “Стойло Пегаса”, где тусовался Есенин. Что касается деятельности самого Сергея Александровича во время гражданской войны, то в начале 1919 г. он вступил в “Литературно-художественный клуб Советской секции союза писателей, художников и поэтов”. Вошёл в состав “литературной секции при литературном поезде им. А.В. Луначарского”, разъезжавшего по городам и весям, чтобы нести искусство “в массы”. В своих автобиографиях Есенин сообщает, что в 1919 - 1921 годах много ездил по стране, и перечисляет те края, которые ему удалось посетить: Мурман, Соловки, Архангельск, Туркестан, Киргизские степи, Кавказ, Украину, Крым.
В этом перечне встречается еще одна страна – Персия. Такие упоминания вызывают много вопросов. Когда биографы поэта и исследователи его творчества разбирают знаменитый цикл стихотворений «Персидские мотивы», то обычно поясняют, что сам Есенин в Иране не бывал. Дескать, он рвался туда, но его не пустили, и “Персидские мотивы” – поэтические фантазии, родившиеся в Советском Закавказье. Но ведь сам-то Есенин называет Персию! Называет среди мест, где он побывал, во всех автобиографиях, написанных после 1920 г. Это были официальные документы, они писались для государственных органов и литературных организаций. Их могли проверить, и фантазировать в них не полагалось. В чём же дело?
Впрочем, разъясняется загадка просто. Одну из страничек нашей истории в советское время постарались напрочь вымарать из всех хроник и исследований. В апреле 1920 г. Красная Армия однодневным блицкригом разгромила мусаватистский Азербайджан и восстановила советскую власть в Баку. Но в Азербайджане красные войска не остановились. Они ринулись дальше – на юг, на Иран. Государство это было слабое, разваливающееся, существовало в условиях британской оккупации. Английские войска, размещенные на севере Персии, позорно бежали, не приняв боя. На территории Северного Ирана была провозглашена Гилянская Советская республика во главе с местным аристократом-авантюристом Кучек-ханом Мирзой. Под руководством большевиков здесь была создана местная компартия, формировалась иранская “рабоче-крестьянская красная армия”. А одним из главных советников Кучек-хана являлся… Яков Блюмкин. Он был назначен комиссаром штаба РККА Гилянской республики, вошел в Центральный комитет коммунистической партии Ирана.
Так что в Персии Есенин все-таки побывал. В самой настоящей – хотя и не пересекая при этом советских границ. Это могло случиться только в конце весны или летом 1920 г. А с Блюмкиным поэт никак не мог здесь разминуться. Уж конечно, комиссар должен был встречать столичных гостей, организовывать их выступления перед красноармейцами и “трудящимися”, устраивать им отдых, угощения и прочие “культурные мероприятия”. А у Есенина и Блюмкина, отметим, было кое-что общее. Известно, что Сергей Александрович очень интересовался фигурой Махно, считал его выразителем истинной крестьянской революции и продолжателем дела Пугачева. В своих набросках и произведениях он неоднократно подступал к образу батьки. Однако лучшим консультантом по данной теме среди всех знакомых Есенина мог быть именно Блюмкин! Он лично знал Махно и, похоже, во время своей украинской командировки находился с ним в дружеских отношениях. Так что у поэта и чекиста имелись общие темы для разговоров, точки соприкосновения взглядов.
Дальнейшие их пути разошлись на несколько лет. Квазиреспублика в Иране продержалась недолго. Началась советско-польская война, последовали ультиматумы лорда Керзона, предлагавшего остановить наступление Польши, но за это большевики должны были прекратить наступление в Закавказье. Поток советских подкреплений в Персию пресекся, да и вообще действия на этом театре были пущены на самотек. Чем и воспользовался Кучек-хан, которому надоело ходить в подручных Москвы. Он решил вести собственную игру и разогнал навязанную ему “компартию”. Хотя тем временем организовалась сила, способная противостоять ему. Другой местный аристократ, Реза-хан Пехлеви, в годы Первой Мировой войны служил в 1-й Пластунской бригаде генерала Пржевальского, начав с унтер-офицерского чина, близко сошелся с казаками, полюбил их и сам стал своим в их среде. А в 1920 г. он собрал из казаков-эмигрантов, очутившихся в Персии, свою бригаду. Разгромил Гилянскую республику. Позже, опираясь на ту же казачью бригаду, произвел переворот и стал шахом Ирана.
Но Блюмкина эти события уже не застали в Персии – в сентябре 1920 г. он поступил в академию генштаба Красной армии. По окончании ее в 1922 г. был назначен в секретариат Троцкого для особых поручений, а в 1923 г. перешел во внешнюю разведку ОГПУ. У его друга, Сергея Есенина, в те же самые годы покатилась сплошная цепь разочарований и жизненных катастроф. Сперва пришло разочарование в революции. Махно и прочие крестьянские вожаки, являвшиеся его идеалами, стали врагами, их били и уничтожали. Громилась русская деревня. Вместо светлого “царства свободы” пришли голод и разруха. Есенин женится на Айседоре Дункан, уезжает за границу. Судя по тому, что он несколько раз продлевал свое пребывание за рубежом, по некоторым интонациям в письмах (да и по факту женитьбы), он был недалек от мысли остаться там навсегда.
Но последовало новое разочарование – Запад ошеломил его своей бездуховностью, цинизмом, пошлостью и примитивными жизненными запросами. Скандальная и вздорная Айседора оказалась отнюдь “не сахаром” в роли супруги. А виллы и дворцы, о которых она в России наплела поэту и его знакомым, существовали только в ее воображении или были давно заложены-перезаложены. Из-за своего безалаберного образа жизни великая танцовщица по уши сидела в долгах, была нищей. В результате Есенин устремляется на родину, теперь уже с радостью. Он строит для себя новые идеалы, о чём взахлеб пишет друзьям. Дескать, хоть в холоде и голоде, а все же милее, чем здесь. Предвкушает радость встречи…
А получает очередное разочарование. В России все успело измениться. С одной стороны, пришел нэп. Принес ту самую буржуазную бездуховность, бегством от которой было возвращение из-за границы. Прежние соратники поэта, с коими он переписывался оттуда, тоже успели измениться. Ударились в окололитературный “бизнес” – а в таких случаях дружбе места не остается. Есенин почти сразу ссорится с теми, кого издалека, из Европы и Америки, видел ближайшими друзьями. Но, с другой стороны, нэп сопровождался усилением партийного контроля, закручиванием идеологических гаек. Поэтому вернувшийся поэт оказался вдруг в своем отечестве “чужим”. Что привело его к тяжелейшему душевному кризису.
Он сильно пил, метался от одной крайности к другой. То старался отыскать некий собственный симбиоз с Советской властью, углядеть в ней какие-нибудь черты, оправдывающие компромисс. То срывался и поливал большевиков такой руганью, что знакомые и собутыльники шарахались и сторонились его – подобное “вольнодумство” было в России уже слишком опасным, как бы вместе не загреметь на Соловки. И в этот кризисный момент пути Есенина и Блюмкина снова пересеклись. В 1924 г. Яков Григорьевич был назначен помощником полномочного представителя ОГПУ в Закавказье. Поэта он позвал ехать с собой. Наверное, сыграли роль воспоминания о совместном пребывании в Персии, о восточной экзотике, о чем-то хорошем, светлом и ярком, оставшемся в памяти Сергея Александровича. А может быть, чекист упомянул и возможность снова побывать в Иране – ведь “мировая революция” с повестки дня еще не снималась. Во всяком случае, именно Блюмкин сумел возродить Есенина к жизни, найти новые стимулы для его творчества. Вывел из депрессии. И, вполне вероятно, спас таким способом от тюрьмы или отсрочил его самоубийство.
По свидетельству дипломата Г. Беседовского, в поезде они ехали вместе. Чекист относился к Есенину бережно и с любовью, как к родному брату. Пил вместе с ним, но, будучи куда более крепким на спиртное, выхаживал и вытаскивал из запоев. В Закавказье Блюмкин обеспечил Сергею Александровичу покровительство местных руководителей, в первую очередь С.М. Кирова. Помогал создавать для него оазисы идеализированной “Персии” на конфискованных виллах бакинских нефтепромышленников. Так что в предзакатном всплеске есенинской поэзии, в рождении цикла “Персидские мотивы”, присутствует и заслуга Блюмкина. Да, писался данный цикл не в Персии. Но и не все в этих стихотворениях было плодом творческого вымысла. Наверняка в них отразились какие-то реальные впечатления Есенина о посещении Ирана в 1920 г.
Правда, в это же время было жестоко подавлено восстание в Грузии, и одним из самых крутых усмирителей называют Блюмкина. Однако Сергей Александрович мог вообще не знать и не догадываться ни о каких восстаниях. Его держали в тепличных условиях, в золоченых клетках, окружали постоянной опекой. Может быть, из-за этого отъезд из закавказских оазисов, новое столкновение с неприкрытой действительностью, стало для поэта преддверием окончательной катастрофы.
Дороги двух друзей разошлись в 1925 г., и теперь уже навсегда. Блюмкин покинул Кавказ, получив назначение на должность консультанта Наркомторга (который являлся одной из “крыш” советской внешней разведки). Расстался с Кавказом и Есенин – хотя было ли это связано с отъездом его друга и покровителя, неизвестно. Во всяком случае, еще в апреле 1925 г. поэт планировал окончательно осесть в Тифлисе, каким-нибудь образом посетить Тегеран. А потом эти проекты быстро скатились на нет, и возобновилась череда жизненных катастроф. Ухудшалось здоровье, последовала еще одна неудачная женитьба, на С.А. Толстой. Она пыталась “переделать” мужа под свое культурное окружение. Он и сам пробовал “переделаться” – лег в больницу для лечения нервов и исцеления от алкоголизма. Потом порвал с женой. Загорелся переехать в Ленинград, где его в общем-то никто не ждал и никому он не был нужен. Это было еще одной попыткой бегства от действительности. Обернувшейся бегством “в никуда”. В смерть…
По «сенсационным» статьям и телепередачам кочует версия об убийстве Есенина по политическим мотивам. Но это не более чем скандальные выдумки и подтасовки фактов. Есенин при жизни был не столь значительной фигурой, чтобы понадобилось устранять его тайно. Если бы кто-нибудь из коммунистических вождей действительно счел его врагом, то в 20-х куда более авторитетные личности исчезали за решеткой вполне “официально”. К плачевному финалу подвел поэта весь его путь после 1917 года: иллюзии, их крушения, создание путем неимоверного душевного напряжения новых иллюзий – а они опять рассыпались… А можно сказать и о трагедии полевого цветка, оторвавшегося от родной почвы и тем самым обреченного. Ведь лучшие, самые популярные произведения Есенина – это ностальгическая красота увядания. Постепенно облетавшие лепестки цветка. Но заниматься опровержениями версии убийства и доказательствами самоубийства я здесь не буду. Это выходит за тему данной статьи.
Впрочем, хотел бы обратить внимание исследователей на одно обстоятельство. И именно на то, что отъезду в Ленинград непосредственно предшествовало пребывание в больнице. Дело в том, что на Западе в 1920-х был разработан и широко рекламировался новый способ лечения алкоголизма. Переняли его и в “лучших” советских лечебных учреждениях. А состоял он в лечении… морфием. Да-да, утверждалось, будто это безвредно и дает стопроцентные результаты. Клин клином вышибается. Сколько пациентов при таком “лечении” вместо пьянства посадили “на иглу”, история умалчивает. Лечили и гипнозом. Что тоже чревато непредсказуемыми последствиями. Поскольку суть гипнотической методики состоит во внушении отвращения к алкоголю, к собственной предшествующей пьяной жизни. А значит – и к самому себе. Отсюда не исключены кошмары наподобие есенинского “чёрного человека”, который в конце стихотворения оказывается самим поэтом. Результатом стала бы неизбежная депрессия. А в первом случае и “ломка”. В общем, подобные факторы вполне могли стать дополнительным толчком к кровавой истории в “Англетере” и объяснить ее особенности.
Ну а Яков Блюмкин пережил Есенина на четыре года. Из советских источников его имя по понятным причинам было стёрто. Но ни один из видных “невозвращенцев” в вышедших на Западе мемуарах не обошел вниманием столь яркую личность. Только оценки, данные Блюмкину разными авторами, диаметрально противоположны. Секретарь Сталина Бажанов и дипломат Беседовский считали его недалеким тупицей, легкомысленным прожигателем жизни. Но, скорее, их характеристики относятся к его высокому артистизму и умению пустить пыль в глаза. Те “невозвращенцы”, кто сам работал в разведке – Агабеков, Орлов, Бармин, представляли его профессионалом высочайшего класса, очень умным, эрудированным, хитрым, жестоким и отчаянно храбрым, одним из лучших специалистов советских спецслужб. Те и другие оценки сходятся лишь в одном – Блюмкин был “романтиком”, натурой увлекающейся и склонной к авантюрам.
До поры до времени эти качества оказывались ценными в его службе. Он участвовал в операции против Савинкова. В 1926-1927 годах был направлен в Монголию главным инструктором по организации там аналога ЧК – Государственной Внутренней Охраны. А в 1928 г. получил назначение резидентом ОГПУ на Ближнем Востоке. Действуя под именем купца Султан-заде, объехал весь этот регион и был первым, кто создавал сеть советской агентуры в Сирии, Палестине, Египте, Ливане, Трансиордании. Но в Стамбуле, где базировалась при советском посольстве его резидентура, он, на свою беду, встретился с высланным за границу Троцким. Вчерашнего вождя он хорошо знал и глубоко почитал. Блюмкин вдохновился помочь поверженному кумиру и заявил, что передает себя в его распоряжение. Помогал доставать материалы для мемуаров Льва Давидовича, организовать его личную охрану. А при возвращении в СССР взялся передать письмо для партийных лидеров, считавшихся оппозиционерами.
Это возвращение выглядело звездным часом Блюмкина. После ближневосточных успехов его встречали как триумфатора. Общался он с чинами не ниже начальников отделов ОГПУ. Менжинский, заслушав доклад, пригласил его к себе на обед. А другой доклад Блюмкина был устроен для членов ЦК, на нем присутствовал сам Молотов. Полномочия удачливого резидента было решено расширить, в его ведение дополнительно передавали Ирак, Иран, Индию... Но письмо Троцкого подвело черту под радужными перспективами. Первый же человек, которому Блюмкин показал его, Карл Радек, недавно возвращенный из ссылки, жутко перепугался и поспешил заложить его Сталину. А тот поручил дело первому заместителю председателя ОГПУ Генриху Ягоде. Чтобы проследить, с кем еще будет связываться Блюмкин, к нему, зная его слабость к женскому полу, прикомандировали молодую сослуживицу – разведчицу Лизу Горскую. Но то ли матерый профессионал что-то заподозрил, то ли не доверял новой пассии, никаких данных получить через нее не удалось.
В день отъезда Блюмкина в Турцию было решено его арестовать. Садясь с Горской в такси, чтобы следовать на вокзал, он заметил появившуюся оперативную машину, приказал шоферу гнать что есть мочи и начал отстреливаться. Но потом, видимо, сообразил, что Москва – не Стамбул, уйти все равно не получится. Сдался, обвинив напоследок в предательстве свою подставную любовницу. Возможно, ему удалось бы остаться в живых. Троцкистов в 1929 г. еще не расстреливали. И уж тем более не расстреливали чекистов – даже за более серьезные преступления они отделывались лагерями. Из осужденных чекистов состояла в те времена вся внутрилагерная администрация. К несчастью для Блюмкина, на его дело наложились внутренние интриги в руководстве ОГПУ.
Менжинский был уже тяжело болен, и за его место разворачивалась крутая борьба между первым заместителем Ягодой и вторым заместителем Трилиссером. Причем Трилиссер руководил иностранным отделом и был прямым начальником Блюмкина. А Ягода воспользовался случаем, чтобы подвести мину под конкурента. Подсказал Сталину метод “проверки” Трилиссера. На заседании коллегии Ягода неожиданно внес предложение о расстреле Блюмкина. Менжинский, предупрежденный, что таково пожелание Сталина, проголосовал “за”. А Трилиссер, ни о чем не знавший, был удивлен столь крайней мерой и высказался “против”. За что вскоре и поплатился. Ну а Блюмкин, ставший разменной монетой во всех этих играх и осужденный двумя голосами против одного, был расстрелян 3 ноября 1929 г. По слухам, умер достойно, выкрикнув: “Да здравствует товарищ Троцкий!” и “Да здравствует мировая революция!”
