Литературно-художественные журналы печатают романы и повести, стихи и рассказы, публицистические и критические статьи. Чего нет на страницах этих журналов, так это докладов с многочисленных читательских конференций, которые постоянно проходят по всей стране. Доклады с конференций публикуются в материалах конференций, и потому их читает и изучает узкий круг специалистов.
Статья, которую хочу предложить вашему вниманию, это текст непроизнесённого содоклада, но прежде дам небольшое пояснение, как этот содоклад появился.
Активно заниматься изучением творчества Ф. М. Достоевского начал в 2011 году с романа «Братья Карамазовы» и неожиданно для себя пришёл к очень необычным выводам, главный из которых: Павел Смердяков не виновен в смерти своего отца Фёдора Павловича Карамазова. К апрелю 2013 года издал книгу, в которой нашли отражение полученные на тот момент результаты. В мае того же года на Международных чтениях «Достоевский и современность» в Старой Руссе узнал, что в первых числах июля в Москве пройдёт симпозиум Международного общества Достоевского.
Подавать заявку на участие в симпозиуме было поздно и, как позднее выяснил, бесполезно: обычный российский исследователь, даже если у него работ набралось на целую книгу, в принципе не может стать членом Международного общества Достоевского. В том, что Международное общество Достоевского по сути своей является обществом Достоевского Соединённых Штатов Америки, разобрался лишь недавно, в чём мне помог президент этого общества, с которым вёл переписку. Но тогда я этого не знал и в первых числах июля 2013 года пришёл в Дом русского зарубежья имени А. И. Солженицына, чтобы послушать доклады, которые организаторы отобрали для первого пленарного заседания (далее симпозиум работал по секциям).
Каково же было моё удивление, когда в отобранных для пленарного заседания докладах вдруг начала звучать фамилия Солженицына! Доклад исследователя Достоевского из Болгарии меня вовсе поразил: насколько помню, Достоевский там даже не упоминался, а речь шла исключительно об Александре Исаевиче. В другом пленарном докладе добрая треть выступления отводилась взаимоотношению Солженицына с Русской православной церковью.
Так как я тогда не знал о родстве Международного общества с обществом Достоевского Соединённых Штатов Америки, то когда шёл на симпозиум, у меня и мысли не было, что разговор о творчестве великого русского писателя – тем более в стране, которой по праву принадлежит всё, что связано с его жизнью и творчеством, – можно вести на каком-либо другом языке, кроме русского. Поэтому, немало подивившись, что часть докладов иностранных участников делается на английском, больше на симпозиум не пошёл и скоро об этом симпозиуме забыл.
Но жизнь напомнила. Не о симпозиуме, а о Солженицыне.
Уже много лет подряд в ноябре месяце в Литературно-мемориальном музее Ф. М. Достоевского в Санкт-Петербурге, который расположен в доме, где последние годы жил и где умер Достоевский (Кузнечный переулок, дом 5), проходят Международные чтения.
В 2014 году подал заявку на участие в чтениях, и мой доклад был включён в программу. За две-три недели до начала чтений узнал, что в музее открылась выставка Солженицына, и в программе чтений, которую получил по электронной почте, был заявлен доклад «Достоевский и Солженицын. Скрещения судеб и творчества». Опыт параллельного чтения при подготовке к выставке».
У меня техническое образование, поэтому знаю, что две параллельные прямые, если и пересекутся, то где-то в бесконечности и никак не ближе. Тут же написал организаторам чтений, что мне есть, что сказать тем, кто ровняет Солженицына с Достоевским, и даже ознакомил организаторов чтений с текстом содоклада.
От организаторов получил ответ, (цитирую):«соединение имени Достоевского с именем Солженицына реально существует и что два этих имени ставили рядом многие исследователи, журналисты и т.д.» Так как я не отношусь к тем, кто, видя, что все начали с моста в реку кидаться, тоже туда кидается, то подобные доводы о многих исследователях и многих журналистах в расчет, как правило, не беру.
Выступить с содокладом мне, конечно, не дали. Но, признаюсь, сделали это очень красиво: когда уставшему от докладов залу был задан вопрос: «Хотите ли вы послушать ещё особое мнение о проводимой выставке или вы хотите сами ознакомиться с экспозицией?» – реакция зала была предсказуемой.
Сейчас до столетнего юбилея Солженицына осталось несколько месяцев, а значит, скоро зазвучат хвалебные речи, по телеканалам будут вновь крутить экранизацию «В круге первом», а Александра Исаевича будут ровнять с Фёдором Михайловичем.
Прекрасно понимаю, то, о чём ниже пишу, у многих не только не вызовет понимания, но вызовет возмущение.
Своё мнение никому не навязываю.
Однако у меня есть собственный взгляд и на творческое наследие, и на религиозно-философские идеи Фёдора Михайловича Достоевского. В том виде, в каком я понимаю и его идеи, и его произведения, творческое наследие этого писателя для меня чрезвычайно дорого. Потому считаю себя обязанным, не вступая ни в какие дискуссии, изложить свою точку зрения на организацию выставки Солженицына в музее Достоевского в Санкт-Петербурге и, по мере сил, оградить великого русского писателя от навязчивого соседства.
Полагая, что читатели «Завтра» относятся к тем, кто вслед за другими, сломя голову, с моста в реку тоже не кидается, предлагаю им ознакомиться с моим опытом параллельного чтения Достоевского и Солженицына.
***
Вершиной творчества Фёдора Михайловича Достоевского является его последний роман «Братья Карамазовы». У меня своё видение этого романа, основанное на той роли, которую Фёдор Михайлович отвёл четвёртому из братьев – Павлу Смердякову. По глубокому убеждению, именно из-за четвёртого незаконнорожденного брата, который даже не носит фамилию Карамазов, Достоевским было задумано большое произведение, к написанию которого великий писатель готовился всю жизнь. К сожалению, из двух романов, которые составили бы это большое произведение, нам известен только первый – «Братья Карамазовы». Смерть помешала Достоевскому написать второй роман.
Но, говоря об этом произведении, нельзя не сказать и о двух терминах, вернее, явлениях, которые вошли в нашу повседневную жизнь из этого романа: «карамазовщина» и «смердяковщина». О том, что такое «карамазовщина», мы узнаём из текста романа: Фёдор Михайлович словами различных героев раскрывает перед читателями суть этого явления. А вот термина «смердяковщина» вы в тексте романа не встретите: «смердяковщину» ввели в оборот мы сами – читатели и критики, – поэтому писательского пояснения на этот счёт нет.
Что же мы подразумеваем под «смердяковщиной»?
Глядя на Смердякова, можно сказать, что это ложь и коварство в сочетании с лакейской забитостью. Но это далеко не полное определение. Беспристрастный интернет ставит на первое место другое: ненависть к своей стране, к тем порядкам, которые в ней существуют. Как показывает интернет-поисковик, именно это значение «смердяковщины» наиболее часто встречается и интернете, а значит, и в жизни. В основе такого взгляда лежат слова Павла Смердякова, сказанные соседке Марье Кондратьевне на скамейке в саду:
«Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна. …В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона, …и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с.»
Эти слова Павла и являются визитной карточкой такого явления, как «смердяковщина».
Тема «смердяковщины» – то есть нелюбви к России, – которую мы находим в романе Ф. М. Достоевским, имеет интересное продолжение в русской литературе. И продолжение это связано с именем Александра Исаевича Солженицыным.
Мне очень нравится «Один день Ивана Денисовича», я в полном восторге от рассказа «Матрёнин двор», но, открыв первую страницу его романа «В круге первом», читаю следующее:
«Двадцать четвёртого декабря 1949 г. в пятом часу вечера государственный советник второго ранга Иннокентий Володин почти бегом сбежал с лестницы Министерства иностранных дел, выскочил на улицу, взял такси, промчался по центральным московским улицам, вышел на Арбате, зашёл в телефонную будку у кинотеатра «Художественный» и набрал номер американского посольства. Выпускник Высшей дипшколы, способный молодой человек, сын известного отца, погибшего в гражданскую войну (отец был из тех, что разгонял Учредительное собрание), зять прокурора по спецделам, Володин принадлежал к высшим слоям советского общества. Однако природная порядочность, помноженная на знания и интеллект, не позволяла Иннокентию полностью мириться с порядком, существующим на одной шестой части суши.
…Иннокентий узнал, что советская разведка украла у американских учёных чертежи атомной бомбы и что на днях эти чертежи будут переданы агенту Георгию Ковалю. Именно об этом Володин пытался сообщить по телефону в американское посольство. Насколько ему поверили и насколько его звонок помог делу мира, Иннокентий, увы, не узнал».
Прочитав этот отрывок и посмотрев, что делает Иннокентий Володин, который не хочет «мириться с порядком, существующим на одной шестой части суши», сравниваю двух героев: Иннокентия Володина и Павла Смердякова, который тоже мечтает, что после победы французов «совсем даже были бы другие порядки-с».
Разница между Смердяковым и Володиным и в образовании, и в воспитании, и в социальном положении. Разница ещё и в том, что Павел сидит себе на лавочке с Марьей Кондратьевной, кадрится и несёт, не пойми, что! А солженицынский сукин кот – действует! Но главное отличие – это ясно читающееся отношение двух писателей к своим героям.
Вот такой вот парадокс возник у меня из опыта параллельного чтения Достоевского и Солженицына.
Этот парадокс открывает принципиальную разницу между Достоевским и Солженициным: Достоевский осуждает даже помыслы о поражении России, а Солженицын преклоняется перед реальными предательскими действиями современного Иуды.
Уже из-за одной этой разницы должны смолкнуть любые разговоры о скрещении судеб и творчества этих двух писателей.
А может быть всё дело в том, что Достоевский жил в царской России, а Солженицын в коммунистической? Но в этом случае стремление сжечь Родину в грядущей войне – это всё равно, что пристрелить тяжелобольную мать. Поэтому я не представляю, какими перекошенными мозгами надо обладать, чтобы, читая «В круге первом», сочувствовать Иннокентию Володину, а не Георгию Ковалю и тому нелегалу, которых сдал этот подлец!
Но это ещё не всё. Давайте подумаем, а какому читателю адресует свое роман Александр Исаевич? Кто должен горевать о том, что «советская разведка украла у американских учёных чертежи атомной бомбы»?
Правильно, над пропавшими атомными секретами горюет западный читатель. Любой адекватно мыслящий россиянин горюет о том, что супруги Розенберги, которые понимали опасность монопольного владения атомным оружием и которые передали секреты этого оружия советской разведке, оказались на электрическом стуле.
И вот какой интересный момент: нет ни одного американского писателя, который бы восхитился их поступком! Если бы такой писатель нашёлся, то точно получил бы Ленинскую премию по литературе, либо премию Мира от советского правительства. Вот только саму эту премию американский писатель получить бы не смог, так как первый же ковбой пристрелил бы писателя, который воспевает предателей американского народа, и суд бы присяжных этого ковбоя оправдал. Такие у них порядки. А Иннокентий Володин, который хоть и является во внешнеполитическом ведомстве государственным советником второго ранга, но о подобных американских порядках, видно, не знает.
Александр Исаевич блестяще понимал психологию людей, о чём говорят и «Матрёнин двор» и «Один день…», и в этом он действительно близок Достоевскому. Но, как говорил Фёдор Михайлович Достоевский словами адвоката Фетюковича, который в романе «Братья Карамазовы» являлся защитником Дмитрия Карамазова на суде: психология – это палка о двух концах. Поэтому, по совету Достоевского, возьмём эту палку за другой конец и попробуем разобраться с психологией самого автора романа «В круге первом».
Почитаем, что говорит википедия об этом романе. Думаю, ни у кого не вызывает сомнение, что информацию о романе для википедии не враги Александра Исаевича писали.
Цитата: «Первый вариант был написан в 1955-1958 годах на основе автобиографического материала. Идеологически крайне острый роман был написан Солженицыным в литературном подполье, без надежды на публикацию. В 1964 году Солженицын переделал роман, надеясь напечатать его легально, неприемлемые для цензуры места были изъяты или сглажены. В результате этого «облегчения» изменена была завязка, формирующая композиционный центр романа: желая хоть как-то увеличить шансы романа на публикацию, писатель изменил сюжет, заимствовав его из расхожего фильма, где герой – врач, нашедший лекарство от рака, – передавал его французским врачам и обвинялся за это в измене родине. В «облегчённом» варианте Иннокентий Володин звонил не в американское посольство, а этому врачу, желая предупредить его о грозящей опасности. Даже в изменённом виде роман напечатан не был. В 1968 году был опубликован на Западе. В том же году Солженицын восстановил первоначальную версию романа с небольшими изменениями». Конец цитаты.
Статья в википедии даёт богатую почву для размышлений!
Историю с врачом, который передал рецептуру лекарства от рака французам, составители статьи излагают достаточно подробно, а вот о предательстве Иннокентия Володина стыдливо умалчивают. Составители лукаво преподносят нам историю с врачом, как «облегчённый» вариант. Нет, в этой истории с заменой «композиционного центра романа» вскрываются не туполобая строгость советской цензуры, а вскрывается предательство самого Солженицына.
Зададимся вопросом: а что для писателя Родина? Можно сказать, что это берёзка у Дома творчества писателей в Комарово или Малеевке, тропинка на даче в Переделкино или домик в Плёсе. Но главное, с чем должен отождествлять Родину писатель, это его читатели. И не важно, пишет он под многомиллионный тираж или «в стол». Где живут те читателей, для которых он пишет, там его и Родина.
Разве Булгаков писал «Мастера и Маргариту» для Запада? Разве кто-нибудь, кроме русского человека, может до конца понять этот роман?
Нет.
А Булгаков, как и Солженицын, писал-то «в стол»! И умер Михаил Афанасьевич со словами: «Чтобы помнили!»
Михаил Шолохов писал «Тихий Дон» для своих станичников. И не только тех, кто жил рядом с ним, но и для тех, кого гражданская война раскидала от Канады до Австралии. Поэтому во Франции и Югославии казаки и белые офицеры плакали над романом. Именно поэтому за «Тихий Дон» Шолохов получил Нобелевскую премию.
Не для «облегчения» романа Солженицын переписывает композиционный центр. Первая замена композиционного центра – это замена читателя с американского, для которого первоначально предназначался роман, на русского. Предательство Володина было неприемлемым не только для цензуры, оно было неприемлемо, В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ, русскому, советскому читателю. Поэтому нечего тут на цензуру кивать. Русский читатель – особенно советский, который сердобольно относился к страданиям людей, где бы они ни проживали, – понял бы и, скорее всего, простил Иннокентия Володина за помощь врачу, который поделился секретом лекарства с французами. Но западный читатель такую белиберду даже читать не будет, потому что он знает, что фармацевтические концерны, ради сохранения своих секретов, оторвут голову любому, кто посмеет воспользоваться их разработками, а тем более за тайну лекарства против рака.
Чтобы убедиться в этом, зайдите сейчас в любую аптеку и посмотрите, как бабки последнее отдают, чтобы купить дорогие заграничные препараты. А ведь это всё химия и цена ей – копейки! Но никто с нами секретом производства этих лекарств, почему-то, не делится. Поэтому такую лабуду можно было вешать на уши только советскому человеку: француз или американец над этой дребеденью только посмеются. А вот история с коварными шпионами, которые прячутся, чуть ли не под кроватью, – это для западного читателя то, что надо!
И главное что пишет об этом не американец, пишет – прости, Господи! – русский!
В 1968 году, восстановив первоначальную версию романа, Солженицын сознательно второй раз при создании этого произведения предаёт русского читателя.
Поэтому подсказка Фёдора Михайловича, что психология есть палка о двух концах, пришлась очень кстати!
Многие думают, что Солженицын получил Нобелевскую премию за «Архипелаг ГУЛАГ». Но первый том «Архипелага…» был впервые опубликован в Париже в декабре 1973 года, а Нобелевская премия была присуждена Александру Исаевичу за три года до этого – в 1970 году, то есть через два года после того, как Солженицын в 1968 году произвёл окончательную замену композиционного центра романа «В круге первом». Поэтому эта премия – те же тридцать серебряников.
С Иннокентием Володиным Александр Исаевич всё правильно рассчитал: независимо от того, что сказано в решении Нобелевского комитета, именно эта история о «безвестном герое», который ценой собственной жизни пытался помочь западной цивилизации безнаказанно победить в грядущей войне, лежит в основе Нобелевской премии писателя.
Достоевский писал для своего народа, а Солженицын для золотого миллиарда, к которому ни советские, ни русские люди отношения не имели, не имеют и иметь не будут. Так что и здесь эти параллельные прямые если и пересекаются, то где-то в бесконечности.
Но может быть Солженицын все-таки пророк?
Давайте сравним – в рамках параллельного чтения – пророчества Достоевского и Солженицына.
Пророческий дар Достоевского ярче всего проявился в романе «Бесы». В этом произведении писатель предупреждает о той опасности, которая грозит России. И о точности этого предвидения говорит тот факт, что когда перед первым наркомом просвещения Луначарским встал вопрос, что написать на памятнике великому писателю, то ему посоветовали написать: «Фёдору Достоевскому – от благодарных бесов». Фёдор Михайлович верно указал опасность, призывал бороться с ней, и не его вина, что Россия с этой задачей не справилась.
А теперь обратимся к «пророческой» статье Солженицына «Как нам обустроить Россию».
Чему же учит нас человек, которому повсеместно приписывается дар заглядывать в будущее?
« …я вижу: надо безотложно, громко, четко объявить: три прибалтийских республики, три закавказских республики, четыре среднеазиатских, да и Молдавия, если ее к Румынии больше тянет, эти одиннадцать -- да! -- НЕПРЕМЕННО И БЕСПОВОРОТНО БУДУТ ОТДЕЛЕНЫ». (Слова «непременно и бесповоротно будут отделены» выделены самим Александром Исаевичем.)
С двенадцатой республикой – Казахстаном – Солженицын предлагал при отделении решить территориальный спор, вернув России северный Казахстан.
Представьте себе на минуту, что Александр Исаевич зашёл в гости к Фёдору Михайловичу и в ходе разговора заявил: «Курляндия, Лифляндия и Эстляндия должны быть НЕПРЕМЕННО И БЕСПОВОРОТНО ВЫВЕДЕНЫ из состава Российской империи». Я думаю, что этот горе-пророк ещё не успел бы закончить фразы, как слетел бы кубарем по крутой лестнице дома № 5 по Кузнечному переулку.
Можно, конечно, сказать, что тогда были другие времена. Да, времена меняются, но интересы государства – нет. В те времена так же остро, как с советской Прибалтикой, стоял польский вопрос, и раздавались голоса об отделении Царства Польского. Голоса Достоевского среди них не было и не могло быть.
Развалить всё и вся – это работа для бесов, и об этом был роман Достоевского. В этом плане Александр Исаевич достойный продолжатель героев «Бесов». Это, на мой взгляд, единственное, что связывает великого писателя с Александром Исаевичем. Но это очень сомнительный повод, чтобы организовывать выставку Солженицына в доме, где жил и умер Достоевский!
Именно тот путь, который предлагал Солженицын, был выбран в Беловежской пуще. Три славянские республики проявили полное неуважение к бывшим соседям, не пригласив на встречу, и просто выбросили их вон! Да и какое может быть уважение, если решение должно быть НЕПРИМЕННО И БЕСПОВОРОТНО!
Даже не хочется напоминать, что в результате подобных решений подлётное время для самолётов НАТО, базирующихся на бывших советских аэродромах в той же Прибалтики, до музея Достоевского в Петербурге составляет несколько минут. Спрошу о другом, где же знаменитый гуманизм вермонтского затворника, где же воспеваемая сейчас его любовь к России, когда десятки миллионов русских людей, в соответствии с его планом бесповоротного отделения окраин, в одночасье были отрезаны от исторической родины? Как это согласуется с его призывом к сбережению народа? А ведь это были самые пассионарные наши представители, генофонд России, так как именно они первыми осваивали новые территории для нации. По совету Солженицына мы сами себя обезглавили.
Хорошо ещё, что у нашего не всегда трезвого первого президента ума хватило не послушаться Солженицына и не вступать в территориальный спор при отделении с двенадцатой республикой – Казахстаном. (Это нас Бог уберёг!) Мы бы сейчас там такое имели, что война в Чечне воскресной прогулкой показалась!
В сентябре 1990 года вермонтский затворник опубликовал свои «пророческие» мысли в Литературной газете и Комсомолке, чем подлил масла в огонь разгорающихся национальных конфликтов.
Так как в те времена власть предержащие ловили каждое его слово, то в декабре 1991 года великой страны не стало.
Такой вот у него был «пророческий» дар.
Это наиболее грустный вывод из параллельного чтения Солженицына и Достоевского.
Так почему же выставка Солженицына была открыта в музее-квартире Достоевского?
Думаю, что дело в том, что тонкий знаток человеческой психологии Александр Исаевич Солженицын и здесь многих перехитрил. О том, как он это сделал, можно судить по выступлению Л. И. Сараскиной на симпозиуме Международного общества Ф. М. Достоевского, который проходил в Москве в июле 2013 года.
Людмила Ивановна с волнением рассказала собравшимся в зале исследователям со всего мира, что Солженицын сам пригласил её к себе и предложил работать над его биографией. Когда это услышал, то мне показаться странным, что писатель, который по профессиональной принадлежности обязан легко обращаться со словом, ещё при своей жизни приглашать кого-то, чтобы под чужим именем издать свою биографию? Но ответ, который позднее нашёл, элементарный: биография Александра Исаевича должна была появиться в известной серии «Жизнь замечательных людей». Представляете, сколько смеху бы было, если на полках магазинов вдруг появилась новая книга серии ЖЗЛ «Солженицын», где автором был бы… Солженицын!
Но задайте себе другой простой вопрос: а почему именно Л. И. Сараскину пригласил писатель? Я, нисколько не преуменьшая талант этого работоспособного исследователя, считаю, что выбрал он её потому, что Людмила Ивановна одна из ведущих исследователей Достоевского, и её работы накрепко связаны с его именем. Для Александра Исаевича было важно, чтобы книга о нём в серии «ЖЗЛ» вышла из-под пера того же автора, что и книга о Достоевском. Здесь в гениальном предвидении Александру Исаевичу не откажешь! Поэтому сейчас мы имеет то, что имеем: книга Л. И. Сараскиной из серии ЖЗЛ «Солженицын» стоит рядышком с книгой Л. И. Сараскиной из серии ЖЗЛ «Достоевский».
В словах о гениальности Александра Исаевича у меня нет ни грамма иронии. «Один день Ивана Денисовича» и «Матрёнин двор» однозначно свидетельствуют, что в русской и советской литературе в 50-60-е годы прошлого века появился талантливейший писатель, который глубоко понимает природу простого русского человека.
Но Солженицын не смог продолжить именно эту, наиважнейшую для русской литературы тему, так как попал под Колесо Истории. Но под это Колесо в шестидесятые годы он по своей воле угодил, и винить тут некого.
После того, как в серии «ЖЗЛ» вышли книги Сараскиной об этих двух писателях, сама идея подобной выставки в музее Достоевского витала в воздухе. Вот что я имею в виду, когда говорю, что Солженицын и здесь всех надул, так как, фактически, сам эту выставку заказал.
Думаю, что этой выставкой всё не закончится, и это только первый шаг в глубоко продуманной самим Александром Исаевичем компании по представлению Солженицына продолжателем идей Достоевского и пророком для России.
Задаю себе вопрос: а в чём всё-таки видят организаторы выставки связь между Достоевским и Солженицыным? Что побудило их согласиться на её проведение? Судя по кандалам, которые представлены на выставке, это четырёхлетняя каторга Достоевского за участие в кружке Петрашевского, и тюремный срок за антисоветскую деятельность Солженицына, которые нашли отражение в двух произведениях этих писателей: «Записки из мёртвого дома» и «Архипелаг ГУЛАГ».
Но здесь надо постоянно помнить одну вещь: Достоевский знал и понимал, что сидит он, в общем-то, за дело. Именно это понимание и сделало из раннего Достоевского того Достоевского, которого мы любим и ценим. Поэтому эта параллель есть, но она не однозначна.
А вот на что нельзя не обратить внимания, так это на ярко выраженный антикоммунизм Достоевского и антикоммунизм Солженицына. Именно в этом, по-видимому, организаторы выставки пытаются разглядеть общность писателей.
Если это так, то, на мой взгляд, в этом их очередная ошибка.
Не случайно написал «антикоммунизм Достоевского и антикоммунизм Солженицына», а не «антикоммунизм Достоевского и Солженицына», потому что антикоммунизм Достоевского коренным образом отличается от антикоммунизма Солженицына, и эти понятия нельзя смешивать.
Антикоммунизм Достоевского – это стремление своим веским словом писателя и публициста остановить ту заразу, которая двигалась на Россию из теряющей веру Европы. Именно ветры из Европы гнали разные «-измы» в Россию. Россия во времена Достоевского ещё не болела коммунизмом. И если Иннокентию Володину не нравятся порядки, которые установились на одной шестой территории суши, а нравятся другие, европейские или американские порядки, то Достоевскому лживость именно европейских порядков была очевидна. От этих порядков он и стремился защитить отечество, создавая свои произведения. Фёдор Михайлович прекрасно видел пороки и беды современной ему России, но это не мешало ему её любить. Любить Россию не такой, какая она ему виделась в мечтах, а такой, какая она есть в действительности.
Об антикоммунизме же Солженицына очень верно сказал другой известный писатель-диссидент, основатель и главный редактор журнала «Континент» Владимир Максимов: «Мы целились в коммунизм, а попали в Россию». Некоторые считают, что эту фразу первым сказал не Максимов, а Александр Зиновьев – философ, социолог и писатель, написавший блестящую книгу «Зияющие высоты» и вынужденный уехать из-за этого из Советского Союза. Возможно.
Но кто первым сказал – не столь важно, потому что эта фраза сродни известному выражению: «Стрелял в шинель, а попал в сердце». Коммунизм был шинелью на теле России. Поэтому антикоммунизм Солженицына – это выстрел в тяжелобольную мать. Максимов и Зиновьев это ещё во времена перестройки поняли, а вот Солженицын так никогда и не понял. Высказывание В. Максимова и А. Зиновьева можно расценить, как покаяние, а Александр Исаевич сам от Родины постоянно покаяния требовал.
Достоевский, по молодости, активно участвовал в работе кружка Петрашевского, то есть тоже, фактически, стрелял в современную ему Россию, но осознал пагубность своих действий и романом «Бесы» произнёс публичное покаяние. В этом плане именно Максимов и Зиновьев, а не Солженицын ближе стоят к Достоевскому. Александр Исаевич, образно выражаясь, так и остался «петрашевцем».
Это ещё один опыт параллельного чтения Достоевского и Солженицына.
А надо ли вообще устраивать выставки такого писателя, как Солженицын?
Надо. Это наша история, это наша литература. Времена, когда господствовало только одно мнение, давно прошли, и сейчас многие разделяют взгляды на Россию Павла Смердякова. А если такое мнение есть, то граждане имеют право его высказать, но при этом они должны ответственно подойти к выбору места, где хотят это своё мнение огласить.
Думаю, для проведения выставки по творчеству Солженицына (но без упоминания Достоевского) больше подошёл бы Сахаровский центр или галерея Марата Гельмана. Если при выборе места для экспозиции искать параллели Солженицына с другими писателями, то следует обратить внимание на музей Александра Ивановича Герцена в Москве, в переулке Сивцев Вражек. Тот тоже с далёкого Запада звонил в свой «Колокол» и дозвонился до того, что Россия оделась в коммунистическую шинель.
И если связь между Солженицыным и Достоевским, на мой взгляд, даже не прослеживается, то связь Солженицына с Герценом очевидна: один надевал на Россию коммунистическую шинель, другой в эту шинель стрелял.
А настоящий пророк для современной России – Валентин Григорьевич Распутин. Его повесть «Пожар», появившаяся в самом начале перестройки, образно и точно передала всё то, что потом произошло со страной. Поэтому «Пожар» Распутина сродни «Бесам» Достоевского.
Но никто посвящённой ему выставки в музее Ф. М. Достоевского устраивать не собирается.
А жаль!
