Добро и зло

"Не на­до за­во­дить ар­хи­ва, над ру­ко­пи­ся­ми тря­с­тись", уве­рял Па­с­тер­нак. Для че­с­то­лю­бия-то, мо­жет, и не на­до, а вот для то­го, что­бы ви­деть свою судь­бу в ис­то­рии и вза­им­ное от­ра­же­ние этих судь­бы и ис­то­рии в че­ло­ве­ке, ни­че­го луч­ше ар­хи­вов нет. Как ка­ран­даш­ные от­мет­ки на двер­ном ко­ся­ке, они со стро­гой улыб­кой от­ме­ча­ют наш рост. Бе­да толь­ко, что, вы­ра­с­тая, мы или ос­тав­ля­ем дом вме­с­те с от­мет­ка­ми, вы­би­рая "пла­с­ти­ко­вые две­ри но­во­го по­ко­ле­ния", ли­бо, стес­ня­ясь до­маш­ней ис­то­рии, стё­сы­ва­ем эти вос­по­ми­на­ния, что­бы не кон­фу­зить­ся пе­ред об­ще­ст­вен­ным мне­ни­ем сво­ей до­вер­чи­во от­кры­той ча­ст­ной жиз­нью.
Кто из нас, бы­ва­ло, не ло­вил се­бя на пре­да­тель­ст­ве сво­е­го мне­ния пе­ред на­сту­па­тель­ной си­лой об­ще­го. Как-то ведь оно сло­жи­лось это по­ня­тие — "по­дав­ля­ю­щее боль­шин­ст­во". Ко­го и что по­дав­ля­ю­щее? А вот как раз твоё бед­ное лич­ное мне­ние, за­руб­ки тво­е­го рос­та, что­бы ты сра­зу стал од­но­го рос­та со все­ми.
А за­ду­мал­ся я об этом, ког­да по­лу­чил из род­но­го ураль­ско­го Чу­со­во­го ко­пии за­ме­ток, ста­тей и очер­ков Вик­то­ра Пе­т­ро­ви­ча Ас­та­фь­е­ва (мы бы­ли в 50-е го­ды чу­сов­ски­ми зем­ля­ка­ми) из га­зе­ты "Чу­сов­ской ра­бо­чий", где Вик­тор Пе­т­ро­вич в эти 50-е го­ды ра­бо­тал. Я за­гля­ды­вал в эти за­мет­ки в на­ча­ле пе­ре­ст­рой­ки, ког­да го­то­вил пре­дис­ло­вие ко вто­ро­му со­бра­нию ас­та­фь­ев­ских со­чи­не­ний в "Мо­ло­дой гвар­дии" да уж с той по­ры по­за­был. Да и чи­тал тог­да, ещё не пред­чув­ст­вуя, ку­да пой­дёт стра­на и на­ше об­щее ми­ро­по­ни­ма­ние. И вот сей­час каж­дая стро­ка ка­за­лась не­зна­ко­мой, и мысль по­ш­ла в не­о­жи­дан­ную сто­ро­ну и вы­прав­лять её не за­хо­те­лось.
Про­ще все­го бы­ло бы по ны­неш­ней са­ти­ри­че­с­кой в от­но­ше­нии про­шло­го мо­де по­иро­ни­зи­ро­вать, что вот и Вик­тор Пе­т­ро­вич, ко­то­ро­го мы зна­ли по пуб­ли­ци­с­ти­ке по­след­них лет не­при­ми­ри­мым про­тив­ни­ком со­вет­ской вла­с­ти и все­го свя­зан­но­го с нею, ока­зы­ва­ет­ся, в 50-е го­ды то­же "ду­дел в об­щую ду­ду" Тут хоть всё под­ряд вы­пи­сы­вай:
"Та­ко­му на­ро­ду, как кой­вин­цы, всё по пле­чу. Не­да­ром этот друж­ный спа­ян­ный кол­лек­тив обо­гнал в со­рев­но­ва­нии двух со­се­дей…"
"Борь­ба с на­чёт­ни­че­ст­вом и фор­ма­лиз­мом в пар­тий­ном про­све­ще­нии — это борь­ба за дей­ст­вен­ность пар­тий­ной про­па­ган­ды…"
"Мать всплак­ну­ла и всё пы­та­лась вы­ска­зать ко­му-ни­будь из ра­бот­ни­ков са­на­то­рия бла­го­дар­ность за сы­на. Во­ло­дя взвол­но­ван­но ска­зал ей: "Пар­тию на­до бла­го­да­рить, ма­ма. Она нас из мо­ги­лы вы­та­с­ки­ва­ет. Как толь­ко под­ни­мусь, а я обя­за­тель­но под­ни­мусь, всю свою жизнь от­дам на­шим лю­дям и пар­тии…"
И на­зва­ния ста­тей все под­стать — "По­бе­ды не при­хо­дят сра­зу", "Глу­бо­кие пла­с­ты", "В до­ро­гу даль­нюю", "Боль­ше бо­е­ви­то­с­ти"…
Как не по­сме­ять­ся? Толь­ко до­бле­с­ти в та­кой иро­нии бу­дет не­мно­го. По­то­му что за его пле­ча­ми к той по­ре, как он пи­сал это, бу­дет уже и рас­сказ "Граж­дан­ский че­ло­век" та­кой че­ло­ве­че­с­кой от­ва­ги, что пар­тий­ное на­чаль­ст­во да­же ос­та­но­вит его пуб­ли­ка­цию. И по­зд­нее, ког­да он уже ста­нет со­труд­ни­ком га­зе­ты в том же "Чу­сов­ском ра­бо­чем", чи­та­те­лей бу­дут ос­та­нав­ли­вать его не­вё­се­лые фе­ль­е­то­ны о че­ло­ве­че­с­кой глу­по­с­ти и рез­кое не­при­ятие лжи. И мож­но и по этим пуб­ли­ка­ци­ям уви­деть, как в со­сед­ст­ве с "бо­е­ви­то­с­тью" рас­тёт его ду­ша и пря­мит­ся зре­ние.
А мысль-то моя про дру­гое. Не хо­чет­ся мне по­сле этих, да­же и сов­сем нын­че смеш­ных за­ме­ток раз­де­лять его стыд, ког­да он пи­шет в по­след­ние го­ды од­но­му из сво­их перм­ских дру­зей: "В га­зе­те "Чу­сов­ской ра­бо­чий", оск­вер­няя род­ное сло­во, я про­слав­лял лю­би­мых вож­дей и не­уто­ми­мых со­вет­ских тру­же­ни­ков…". Он бы дей­ст­ви­тель­но "оск­вер­нял род­ное сло­во", ес­ли бы со­зна­тель­но лгал — пи­сал од­но, а ду­мал дру­гое, ес­ли бы уже тог­да ви­дел то, что уви­дел по­зд­нее, в по­ру ког­да "без­за­ко­ние и за­кон ра­зо­рва­ли дам­бу, вос­со­е­ди­ни­лись и хлы­ну­ли еди­ной вол­ной на оше­лом­лён­ных лю­дей". А толь­ко в том-то и де­ло, что зре­ние у не­го в тот час бы­ло дру­гое, — об­щее бы­ло зре­ние. И со­весть его бы­ла чи­с­та. И га­зе­та бы­ла не по­след­няя, и в дру­гом пись­ме он гор­дил­ся, что они уме­ли тог­да ска­зать мно­го жи­во­го и ис­крен­не­го, и ди­вил­ся, как чу­сов­ско­му ре­дак­то­ру Пе­пе­ля­е­ву хва­та­ло ума "вы­вёр­ты­вать­ся из чу­жо­го".
Рас­сер­дит­ся он по­том и на­го­во­рит мно­го та­ко­го, что и близ­кие ему лю­ди ка­мен­но за­мол­чат. Вот и я од­наж­ды ус­лы­шал, ког­да Ал­тай­ское те­ле­ви­де­ние сни­ма­ло пе­ре­да­чу о нём, и я по­ду­мал, что ос­лы­шал­ся, что ма­ло ли что по сры­ву ска­жешь, ког­да ра­зо­злят. А те­перь вот по его пись­му той по­ры А.Ф. Гре­миц­кой ви­жу, что нет, не по сры­ву и не в за­па­ле он ска­зал, а рань­ше по­ду­мал: "По­вто­рись вой­на, я нын­че ни за что не по­шёл бы на фронт, что­бы спа­сать фа­шизм, толь­ко на­зад крас­ной пу­гов­кой…" Вот как — во­е­вать в Оте­че­ст­вен­ную, зна­чит, "спа­сать фа­шизм"! Не с то­го ли и раз­го­рел­ся по­том та­кой же­лан­ный вра­гам Рос­сии и так жар­ко ими под­дер­жан­ный раз­го­вор о "рус­ском фа­шиз­ме". И мож­но бы­ло бы рас­кри­чать­ся и об­ви­нить его Бог зна­ет в чём, ес­ли бы я не ви­дел, ка­кой це­ной он за­пла­тил за этот "срыв" — жи­во­го ме­с­та не те­ле не бы­ло по­сле не­счёт­ных ра­не­ний, с ко­то­ры­ми он про­шёл эту вой­ну в ор­де­нах и ме­да­лях. А вот по­ди ты! Зна­чит, слух наш ещё не го­тов, что­бы ус­лы­шать все сто­ро­ны прав­ды, но зна­чит это ещё и то, что и нам не на­до то­ро­пить­ся сда­вать и на­шу сто­ро­ну прав­ды.
Или в дру­гом ме­с­те ка­ко­во слы­шать о на­ших от­цах в тех же пя­ти­де­ся­тых-ше­с­ти­де­ся­тых го­дах, о ко­то­рых он так "кра­си­во" пи­сал в "Чу­сов­ском ра­бо­чем", что при по­зд­нем раз­мы­ш­ле­нии ему от­кры­лось, что "ра­бо­та­ли пло­хо, по­лу­ча­ли ма­ло, жи­ли од­ним днём, при все­об­щем об­ра­зо­ва­нии, в том чис­ле и выс­шем, ос­та­лись по­лу­гра­мот­ной стра­ной. За­то мно­го спа­ли, пи­ли бес­про­буд­но, во­ро­ва­ли бе­зо­гляд­но. И это­му в по­лу­сне пре­бы­ва­ю­ще­му, ко все­му, кро­ме вы­пив­ки, без­раз­лич­но­му на­ро­ду пред­ло­жи­ли стро­ить де­мо­кра­ти­че­с­кое го­су­дар­ст­во…" Это тог­да-то "во­ро­ва­ли бе­зо­гляд­но"? Это тог­да бы­ли ко все­му без­раз­лич­ны? Не до­гля­дел Вик­тор Пе­т­ро­вич ми­ра до се­го­дняш­них дней — до на­сто­я­ще­го без­раз­ли­чия и до на­сто­я­ще­го во­ров­ст­ва — Бог его бе­рёг.
Это я не зад­ним чис­лом так храбр, что вот ко­рю Вик­то­ра Пе­т­ро­ви­ча. Я и тог­да пи­сал ему о сво­их со­мне­ни­ях, и мы тя­же­ло рас­хо­ди­лись. Да не я один. Те­перь по кни­ге его пи­сем "Нет мне от­ве­та" ви­жу, что и Игорь Дед­ков пи­сал и, ве­ро­ят­но, и тот перм­ский кор­ре­с­пон­дент, ко­то­ро­му он пи­сал об "оск­вер­не­нии род­но­го язы­ка" в "Чу­сов­ском ра­бо­чем", по­то­му что, про­дол­жая пись­мо, Вик­тор Пе­т­ро­вич пи­шет: "А ты го­во­ришь — злой! От стра­да­ния злой, от жиз­ни ок­ру­жа­ю­щей, а при­тво­рять­ся не умею и не хо­чу. Ка­ков есть, вер­нее, ка­ким стал, та­ким про­шу и жа­ло­вать, а лю­бить у нас ни­кто ни­ко­го не лю­бит".
Очень тут важ­но — "ка­ким стал", по­то­му что, под­лин­но, преж­де не был и, по­ка пи­сал, ге­ро­ев сво­их лю­бил и имен­но так, как пи­сал, о них и ду­мал.
И вот даль­ше там в пись­ме и ска­за­лось то, что по­бу­ди­ло ме­ня к этой за­мет­ке. Он вспо­ми­на­ет свой пер­вый на­пи­сан­ный в Пер­ми ро­ман "Та­ют сне­га" и го­во­рит, слов­но из­ви­ня­ясь за не­го: "я тог­да был сен­ти­мен­таль­ный, до­б­рый и ве­сё­лый че­ло­век, но это от не­раз­ви­то­с­ти, от все­об­щей сле­по­ты и глу­хо­ты".
Вот как! — "от не­раз­ви­то­с­ти сен­ти­мен­та­лен, ве­сел и добр". А как, зна­чит, ра­зо­вьёт­ся, то ста­нет зол и мра­чен. И мы зна­ли в нём эти ми­ну­ты, слы­ша­ли оже­с­то­чён­ное, за­бы­ва­ю­щее свет серд­це во вто­рой ча­с­ти "По­след­не­го по­кло­на", в "Пе­чаль­ном де­тек­ти­ве", в "Лю­доч­ке", в "Про­кля­тых и уби­тых". Но зна­ли и то, что, как ве­ли­кий ху­дож­ник, он чув­ст­во­вал раз­ру­ши­тель­ность зла и сам не лю­бил эти стра­ни­цы, сер­ди­то за­щи­щая их, как за­щи­ща­ют не­кра­си­вых де­тей. Не лю­бил в се­бе эту, как он пи­сал "пе­ре­ро­див­шу­ю­ся с воз­ра­с­том из дет­до­мов­ско­го юмо­ра, к со­жа­ле­нию, злую иро­нию", по­то­му что опыт луч­шей ли­те­ра­ту­ры, в том чис­ле и его соб­ст­вен­ный опыт, на­учил его, что "что-то пут­нее со­здать на зем­ле воз­мож­но толь­ко с до­б­ром в серд­це, ибо зло раз­ру­ши­тель­но и бес­плод­но".
И вот, пе­ре­би­рая сей­час по­тем­нев­шие за­мет­ки "Чу­сов­ско­го ра­бо­че­го" с его под­пи­сью, я ду­маю, ка­кой це­ной да­ёт­ся нам взрос­ле­ние мыс­ли. Как мы по-рус­ски рас­ки­ди­с­то ко­рим се­бя за то, в чём не бы­ли ви­но­ва­ты, как не бы­ва­ют ви­но­ва­ты до­вер­чи­вые де­ти, ве­ря­щие в пра­во­ту взрос­ло­го ми­ра. А это был толь­ко нор­маль­ный рост, за­руб­ка на ко­ся­ке и там, в той сен­ти­мен­таль­но­с­ти, ве­се­лье и до­б­ро­те он вы­иг­рал вой­ну, а не "за­щи­тил фа­шизм на­зад крас­ной пу­гов­кой", сло­жил вы­со­кое серд­це, бла­го­да­ря ко­то­ро­му стал тем пи­са­те­лем, ко­то­рый вы­ра­с­тил и на­ше серд­це. Зна­чит, и там бы­ли не од­ни "сле­по­та и глу­хо­та", "не­раз­ви­тость" и "оск­вер­не­ние язы­ка", а и свет жиз­ни, по­беж­да­ю­щей не­прав­ду. И его "кой­вин­цы", рву­щи­е­ся на це­ли­ну де­вуш­ки и ве­ря­щие в пар­тию юно­ши его очер­ков и чу­сов­ских рас­ска­зов бы­ли так же ес­те­ст­вен­ны, как жу­ли­ки, без­дель­ни­ки и лже­цы его фе­ль­е­то­нов — бы­ли рас­ту­щая, пря­мя­ща­я­ся, пре­одо­ле­ва­ю­щая се­бя жизнь. Ког­да-то В.Б. Шклов­ский за­ме­ча­тель­но го­во­рил, при­гля­ды­ва­ясь к тех­но­ло­гии до­бы­чи зо­ло­та, что на­до сто пу­дов по­ро­ды, что­бы на­мыть два зо­лот­ни­ка: "Вре­мя нас мо­ет. В нас са­мих сто пу­дов че­пу­хи, оши­бок, бы­та, ссор, не­по­ни­ма­ния друг дру­га. Всё это дым, но два дра­го­цен­ных зо­лот­ни­ка на­до со­хра­нить в се­бе. Пра­во вре­ме­ни нас про­се­и­вать и де­лать из нас од­но сло­во в сво­ей пес­не". Ска­жем от се­бя, что и на­ше пра­во про­се­и­вать вре­мя и не про­кли­нать "по­ро­ду", без ко­то­рой не бу­дет ни двух зо­лот­ни­ков, ни од­ной пес­ни.
Я уже дав­но знал и не раз пи­сал об этом, что ес­ли за­дев­шая те­бя мысль жи­вая, то каж­дая книж­ка не­мед­лен­но раз­ги­ба­ет­ся на "тво­ей стра­ни­це", слов­но все толь­ко и ду­ма­ют, как ук­ре­пить твою мысль. От­ло­жил ра­бо­ту — дай, ду­маю, пе­ре­ме­ню мысль, на­роч­но, что­бы отой­ти даль­ше, от­крыл кни­гу Мо­ри­са Дрю­о­на об Ита­лии и от­крыл на слу­чай­ной стра­ни­це и поч­ти вздрог­нул, слов­но он че­рез пле­чо смо­т­рел: "С ци­ви­ли­за­ци­ей как с на­след­ст­вен­но­с­тью. Мож­но не­на­ви­деть сво­е­го от­ца, но не­воз­мож­но сде­лать так, что­бы не унас­ле­до­вать его ге­ны, не по­вто­рить его чер­ты. А по­то­му на­до за­ста­вить се­бя ува­жать его, ибо пре­зи­рать его — оз­на­ча­ет пре­зи­рать се­бя… Мы мо­жем на­де­ять­ся на то, что сде­ла­ем боль­ше или луч­ше, чем на­ши пред­ше­ст­вен­ни­ки, но бы­ло бы пол­ным бе­зу­ми­ем во­об­ра­жать, что мы мо­жем в чем-то ко­рен­ным об­ра­зом от­ли­чать­ся от них. Упор­ст­ву­ю­щие в от­ри­ца­нии про­шло­го по­ка­зы­ва­ют лишь, что им не­на­ви­ст­но не­что в их соб­ст­вен­ном об­ра­зе, а это от­вра­ти­тель­но".
А то ещё вот из Ва­си­лия Ро­за­но­ва: "Есть не­свое­вре­мен­ные сло­ва. К ним от­но­сят­ся Но­ви­ков и Ра­ди­щев. Они го­во­ри­ли прав­ду и вы­со­кую че­ло­ве­че­с­кую прав­ду. Од­на­ко, ес­ли бы эта "прав­да" рас­полз­лась в де­сят­ках, сот­нях и ты­ся­чах ли­с­тов, бро­шюр, кни­жек, до­полз­ла бы до Пен­зы, до Там­бо­ва, Ту­лы, об­ня­ла бы Моск­ву и Пе­тер­бург, то пен­зен­цы и ту­ля­ки, смо­ля­не и пско­ви­чи не име­ли бы ду­ха от­ра­зить На­по­ле­о­на"… Тут и ос­та­нов­люсь, по­то­му что уже яс­но, что каж­дая книж­ка те­перь бу­дет об этом.
Двер­ные ко­ся­ки не на­до ло­мать с пе­ре­ст­рой­ка­ми и ме­нять с ев­ро­ре­мон­том ры­ноч­ных ре­форм, а толь­ко ви­деть, как под­ни­ма­ют­ся от­мет­ки и не ос­та­нав­ли­вать­ся, и не оже­с­то­чать серд­ца, по­то­му что до­б­ро со­зи­да­тель­но, а зло раз­ру­ши­тель­но и бес­плод­но не толь­ко в твор­че­ст­ве, а и в са­мой жиз­ни.