Творчество Евгения Львовича Шварца (9(21) октября 1896 — 15 января 1958) подавляющее большинство наших соотечественников знает и помнит — если ещё знает и помнит — по прекрасным экранизациям его пьес-сказок "Тень" (1971), "Обыкновенное чудо" (1978) и "Убить дракона" (1988). Нет, конечно, экранизаций, в том числе и мультипликационных, было намного больше, однако по степени социального резонанса и, соответственно, по значению в истории отечественной культуры с этой «великолепной тройкой» им, пожалуй, не сравниться. Не говоря уже про театральные постановки или книжные — увы, до сих пор на удивление немногочисленные — издания.
Наверное, можно даже утверждать, что этот «киношный» Шварц оказывается для всех нас в итоге куда большей величиной, чем Шварц литературный или же театральный. Хотя, конечно, изначально он создавал свои пьесы для театра — и не просто для театра, а для ленинградского Театра комедии Николая Акимова, киносценарии же писал в основном «для заработка», и два этих творческих потока почти не пересекались между собой, во всяком случае, при жизни Евгения Львовича. Отсюда вовсе не следует, будто, работая над сценариями, он каким-то образом «халтурил» — достаточно посмотреть "Доктора Айболита" (1938) или "Золушку" (1947), чтобы убедиться, что это совершенно не так. Но всё же эти фильмы адресовались прежде всего детям, и сценарии к ним поэтому писались соответствующие.
Режиссёр "Доктора Айболита" Владимир Немоляев позднее вспоминал, что долго не мог представить себе кинообраз главного героя и обратился за советом к Шварцу: «Как, по-вашему, выглядит доктор Айболит? Наверное, добродушный, толстенький, всё время улыбается? У нас на студии, между прочим, есть тип, который всё время улыбается и одновременно делает людям гадости...», — спросил он. На что драматург ответил: «Зачем же ему всё время улыбаться, доброму доктору? Он же всё время озабочен, у него много больных! Он — озабоченный!» «Боже мой, я готов был броситься на шею Евгению Львовичу и расцеловать его: я мучаюсь уже несколько дней, не в силах найти чёрточку характера у доктора Айболита, за которую можно было бы зацепиться. Озабоченный... Но ведь это и походка, и жесты, и выражение лица!..» Отец Шварца, Лев Борисович, был врачом, и тот, несомненно, знал, о чём говорит.
А ведь то было время, когда сказку, которую долгое время гнали прочь из советской детской литературы, только-только восстановили в правах — практически одновременно с русской историей — и автор того же "Айболита" Корней Чуковский, у которого Шварц в 1922–1923 годы около девяти месяцев поработал литературным секретарём, быстро стал одним из «живых классиков» данного жанра, наряду с Самуилом Маршаком и Агнией Барто…
И в "Золушке", сценарий которой писался в самом конце войны, уже после премьеры в Москве и запрета "Дракона", Шварц предвосхищает позднейшие модернистские мотивы современных «фэнтези», насыщая классический сказочный сюжет вставными новеллами с участием героев других сказок: Кота в сапогах, Храброго портняжки, Мальчика-с-пальчик, Синей Бороды… Все эти вольности сценариста из картины убрали, под вопросом был и сам фильм, но после просмотра в Кремле он был признан «победой "Ленфильма" и всей советской кинематографии», получив допуск на широкий экран…
И только в 1949 году, после смерти Жданова и в разгар «ленинградского дела», в жизни Шварца (фамилия переводится с немецкого и идиш как «чёрный») началось то, что можно назвать чёрной полосой. Нет, его не арестовали и не отправили в ссылку — удар пришёлся «по касательной», но закрыли возможность публиковаться и работать по специальности. Этот блок был снят только в 1954 году, но, конечно, не прошёл для писателя бесследно: здоровье его ухудшилось, чередой пошли инфаркты. Он ещё написал свою последнюю пьесу-сказку "Обыкновенное чудо" (1956) и просто пьесу "Повесть о молодых супругах" (1957), дожил до премьеры фильма "Дон-Кихот" (1957) Григория Козинцева, для которого написал сценарий, но вот "Марья-искусница" (1959) Александра Роу и "Снежная королева" (1966) Геннадия Казанского вышли на экран уже после его смерти. А обозначенная выше «тройка» фильмов по пьесам-сказкам Шварца — это чистой воды палимпсест, написанный поверх авторского текста, в контексте отечественных «застойно-перестроечных» реалий 1970-х–1980-х годов. Можно сказать, что время догнало художника и прочитало его по-своему, побежав своим путём дальше. Неслучайно киноверсия "Тени", снятая Михаилом Казаковым в 1991 году, уже никого не впечатлила…
Применительно к Шварцу миф о «гонимом гении», ненавистнике тоталитаризма, чьё существование якобы даже непредставимо в советском социуме, — тот самый мыльный пузырь, который не лопнул, но, напротив, заморожен, расколот и надолго, если не навсегда, засел в глазах и сердцах отечественных либералов.
С этой точки зрения весьма интересна полемика, которая возникла вокруг "Дракона" сразу после его появления на свет. Критиком пьесы Шварца выступил писатель Сергей Бородин, автор исторического романа "Дмитрий Донской". В своей статье "Вредная сказка", опубликованной в газете "Литература и искусство" (так с января 1942-го по ноябрь 1944-го называлась "Литературная газета", будучи объединённой с газетой "Советское искусство") 25 марта 1944 года, Бородин писал, что в этом, по его оценке, «пасквиле на героическую освободительную борьбу народов с гитлеризмом» «народ предстаёт в виде безнадёжно искалеченных эгоистических обывателей… Мораль этой сказки заключается в том, что незачем, мол, бороться с драконом — на его место встанут другие драконы, помельче; да и народ не стоит того, чтобы ради него копья ломать; да и рыцарь борется только потому, что не знает всей низости людей, ради которых он борется». Чем на это отвечал, гораздо позже, уже упомянутый выше режиссёр Николай Акимов, друг и товарищ, по его словам, «воинствующего гуманиста-антифашиста» Евгения Шварца: «На протяжении двух лет работы исторические события давали новую пищу для развития темы. Задержка открытия второго фронта, сложная игра западных стран, стремившихся добиться победы над германским фашизмом с непременным условием максимального истощения советских сил, говорили о том, что и после победы над Гитлером в мире возникнут новые сложности, что силы, отдавшие в Мюнхене Европу на растерзание фашизму и вынужденные сегодня сами от него обороняться, не стремятся к миру на Земле и могут впоследствии оказаться не меньшей угрозой для свободы человечества. Так родилась в этой сказке зловещая фигура Бургомистра, который, изображая собою в первом акте жертву Дракона, приписывает себе победу над ним, чтобы в третьем акте полностью заменить собою убитого Ланцелотом угнетателя города». И "Дракона", дважды «прикрытого» в Советском Союзе, десятки лет ставили в ГДР, Венгрии, Польше, Югославии…
Ни для кого не секрет, что с началом Великой Отечественной почти 46-летний Шварц, скрывая свои проблемы со здоровьем, пытался записаться добровольцем в народное ополчение, а когда его обман раскрылся, участвовал в защите блокадного Ленинграда словом и делом, вполне заслужив медали "За оборону Ленинграда" и "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.". К своему 60-летию в 1956 году был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Опять же, это не значит, что писатель полностью принимал всё, с чем сталкивался на своём жизненном пути. Наверное, лучше всего об этом сказал он сам:
Я прожил жизнь свою неправо,
Уклончиво, едва дыша,
И вот — позорно моложава
Моя лукавая душа.
Ровесники окаменели,
И как не каменеть, когда
Живого места нет на теле,
Надежд на отдых нет следа.
А я всё боли убегаю
Да лгу себе, что я в раю.
Я всё на дудочке играю
Да тихо песенки пою.
Упрёкам внемлю и не внемлю.
Всё так. Но твёрдо знаю я:
Недаром послана на землю
Ты, лёгкая душа моя…
А вот из написанного, но вполне искренне, по «зову сердца», к 60-летию Евгения Шварца «юбилейного» стихотворения Ольги Берггольц:
Не только в день этот праздничный
в будни не позабуду:
живёт между нами сказочник,
обыкновенное Чудо...
Он ведь из мира древнейшего,
из недр человеческих грёз
своё волшебство вернейшее,
слово своё нежнейшее
к нашим сердцам пронёс.
К нашим сердцам, закованным
в лёд (тяжелей брони!),
честным путём, рискованным
дошёл,
растопил,
приник…
Есть множество лживых сказок, —
нам ли не знать про это!
Но не лгала ни разу
мудрая сказка поэта...
Мы день твой с отрадой празднуем,
нам день твой и труд — ответ,
что к людям любовь — это правда.
А меры для правды нет.
Как можно видеть, между самооценкой Шварца и оценками его «круга», который был чрезвычайно обширен, присутствует некий диссонанс. Диссонанс по неожиданной линии раздела «лукавость»/«честность» (шире — «ложь»/«правда»). То, что Берггольц называет «честнейшим путём», сам Шварц считает «неправо прожитой жизнью». Для кого-то девиз «Пишу всё, кроме доносов» — нравственная вершина. Для автора девиза — лишь не слишком ловкое оправдание. Восхищаясь прозой Чехова, он писал: «Романтики, сказочники и прочие им подобные не вызывают у меня ощущения чуда. Мне кажется, что так писать легко. Я сам так пишу. Пишу с наслаждением, совсем не похожим на то, с которым читаю сочинения, подобные моим…» Как там у Пушкина: «Сказка — ложь, да в ней намёк…»? Сказка — но не миф.
Собственно, жизнь самого Шварца можно считать сказкой наяву. Участник Гражданской войны, сначала — на стороне «белых», тяжело контужен во время корниловского "Ледяного похода", потом, с мая 1920 года, — на стороне «красных». С труппой ростовской "Театральной мастерской", где играл вместе со своей первой женой Гаянэ Халайджиевой-Холодовой (ради руки которой прыгал в ледяную донскую воду), приглашён Николаем Гумилёвым в Петроград (сохранились даже фото их постановки гумилёвской "Гондлы" 1921 года). И молодые актёры приняли приглашение, отправившись на «питерские гастроли» с огромными, «полутораметровой высоты бидонами подсолнечного масла», которое справедливо считали большей ценностью, чем совдензнаки того времени. Но, пока они собирались и добирались, Гумилёва уже арестовали и расстреляли. Редкие питерские представления "Театральной мастерской" успеха не имели, через год труппа окончательно распалась, но Шварц к тому времени уже завязал множество контактов в литературно-театральной среде, поработал литературным секретарём у Корнея Чуковского благодаря знакомству с его старшим сыном Николаем и быстро оказался в гуще культурной жизни Северной столицы, в которой оставался вплоть до самой смерти. Множество моментов и сюжетов, достойных внимания, просто не укладываются в объёмы этой статьи.
А главное, называть Шварца «добрым сказочником» — большое преувеличение. Это вообще — мимо. Да, он всю жизнь был добрым человеком (из всей биографии под вопросом — только уход от первой жены и их шестимесячной дочери Наталии в октябре 1929 года). И к людям он относился вовсе не так, как созданные им персонажи: мол, все люди — свиньи, только одни признаются в этом, а другие ломаются. Самохарактеристика из дневников писателя совсем другая: «Без людей он жить не может… Всегда преувеличивая размеры собеседника и преуменьшая свои, он смотрит на человека как бы сквозь увеличительное стекло… И в этом взгляде… нашёл Шварц точку опоры. Он помог ему смотреть на людей, как на явление, как на созданий Божьих». Но «добрым сказочником» Шварц не был. Сказочники вообще — не добрые люди. Потому что любая сказка — вовсе не борьба добра со злом, в которой побеждает добро, а борьба должного с недолжным, и зачастую в этой борьбе недолжное добро оказывается много хуже должного зла. Вот должное, а вовсе не добро в сказках побеждает всегда. А недолжное в них — гибнет.
У каждой эпохи — своё должное. Судить одну эпоху по законам долженствования другой — очень выгодное, но разрушительное занятие. И почему-то есть уверенность в том, что время на новых витках истории ещё поравняется с Евгением Шварцем. Возможно, не единожды. И уж точно не в рамках созданного на скорую руку и господствующего вплоть до нынешних дней либерального мифа об этом писателе.
