31 января на радиостанции "Эхо Москвы" министр культуры Владимир Мединский и председатель Военно-исторического общества Михаил Мягков беседовали о Великой Отечественной войне с главным редактором журнала "Дилетант" Виталием Дымарским. Интересно и отрадно было наблюдать, как двое первых убедительно и достойно просвещали третьего, дилетанта, который только о том и мечтал, как бы язвительней уколоть, ущипнуть, оцарапать родную историю или хотя бы показать ей либо язык, либо фигу. Причем язык этот, лукавый, неряшливый, болтливый, метал фразы такого пошиба: "Советский Союз вступил(!) во Вторую мировую войну…" Можно, конечно, сказать "Ваня вступил в клуб филателистов", "Петя вступил в комсомол" и т.п. Но тут… Какая деликатность в этом словечке по отношению к Гитлеру! Не жертвой его вероломной агрессии стала наша родина, а то ли сама по доброй воле вступила в войну, то ли её пригласил вступить Гитлер: давайте, мол, повоюем, это интересно… И, оказывается, "вступила после(!) вторжения Германии". Ну, это вообще смеху подобно! Может быть, все-таки сразу дала отпор, а не после? И словно у нас был выбор — "вступать" или не "вступать". Что здесь — глухота к русскому слову или сознательное манипулирование с целью исказить историческую правду? Пожалуй, второе, хотя у Дымарского немало и первого.
Ничего другого и нельзя было ждать от этого оратора, типичного представителя своего дилетантского сообщества. Поэтому меня очень удивил В.Мединский, сказавший ему: "Виталий, вы — профессионал!" То ли как журналист, то ли как историк.
А этот профи до сих пор, точно несправедливо забытый архитектор перестройки Александр Яковлев четверть века тому назад, потрясает секретными протоколами советско-германского договора 1939 года, как чем-то небывалым и позорным. Да ведь такие протоколы и статьи всегда были и будут. Можно вспомнить хотя бы тайный договор 1699 года царя Петра I и польского короля Августа II о военном союзе против Швеции. Почему бы дилетантам не заняться поношением и этого договора?.. Это только большевики, взяв власть, были в таком ликующем благодушии, что прокляли тайную дипломатию, отменили смертную казнь да ещё отпускали на волю под честное слово таких лютых своих ненавистников, как генерал Краснов.
А этот профи делает большие квадратные глаза: "Извините (он вежлив до посинения), подписывая с Германией пакт о ненападении, Советский Союз, извините, уже предполагал войну с ней?" Уж так, мол, некрасиво… Не предполагал, а был уверен, ибо Гитлер почти за двадцать лет до этого в своей "Майн кампф" объявил, что когда придет к власти, то главной его заботой будет "Drang nach Osten”, напор на восток, т.е. завоевание русских земель. А для профи это новость! Видно, историк о помянутой книге и не слышал. И Мединский просвещает Митрофанушку: "Этот договор — внешнеполитическая победа Советского Союза!" Между прочим, именно как о великой победе писала о договоре даже правительственная "Российская газета".
Но профи Митрофанушка опять корит свою родину: германские войска, мол, "вступили(!) в Польшу" всего лишь "с другой стороны", чем советские: одни с запада, другие с востока. Чисто географическое различие. То есть, как это принято у "пятой колонны", ставит нас и немцев на одну доску. И опять то же деликатное словечко, когда на самом деле немцы, разумеется, не "вступили", как, например, в Австрию или Чехословакию, а вломились в Польшу, обрушились на неё, сея смерть и разрушение. Истребили 6 миллионов поляков и евреев, а мы за её освобождение отдали 600 тысяч душ. Но главное, оратор не желает принимать во внимание разницы в 17 дней сентября между "вступлением" вермахта и Красной армии. А ведь за это время польское правительство успело в первую же неделю бежать из Варшавы в Люблин, а потом — в Румынию, бросив на растерзание народ страны, в том числе наших братьев украинцев и белорусов. С этого момента, напомнили подслеповатому историку его собеседники, согласно международному праву Польша как субъект международного права прекратила своё существование. И если бы мы не "вступили", то не только братья-славяне оказались бы под немецкой пятой, но и граница с немцами стала бы ближе на 200-300 км к нашим жизненным центрам.
А профи снова скулит, какое, мол, безобразие: "Советские войска вступили в Польшу…советские войска вступили в прибалтийские республики… советские войска… Всё замечательно, да?" Это у него ирония, он ухмыляется. Тут уж и Мединский не выдержал: "Вы всё валите в одну кучу!" Действительно, в Польшу Красная армия вошла после того, как её правительство сбежало за границу, и она как государство рухнула, вести переговоры было просто не с кем. И если после нападения Гитлера на неё Франция и Англия почти немедленно объявили войну Германии, то нам после 17 сентября никто даже не прислал ноту протеста. А в прибалтийских республиках наши войска оказались согласно зарегистрированным в Лиге наций договорам с их правительствами. Причем переговоры с ними велись отнюдь не в ультимативном духе. Об этом свидетельствует хотя бы то, что мы намеревались разместить в Эстонии 35 тысяч войск, но эстонцы хотели 15 тысяч, сошлись на 25; в Латвии мы планировали иметь 40 тысяч, сторговались на 30. Литва сразу согласилась на 20 тысяч! Ещё бы! Ведь мы возвращали ей от поляков древнюю столицу Вильнюс, среди жителей которых литовцы-то составляли лишь один процент.
А этот профи делает большие звездообразные глаза, обнаружив в учебнике истории данные о потерях во Второй мировой войне: Советский Союз — 27 миллионов своих сограждан, а "суммарные потери США и Англии составили менее одного миллиона". Профи не понимает, он возмущен, он негодует: "Зачем сравнивать? Зачем? С какой целью?" Ему мерещится, что мы своими потерями гордимся. Это какое же надо иметь устройство черепной коробки, чтобы в великом горе, неизбывной скорби, пронзительной боли увидеть гордость, чтобы додуматься до такого мозгового выверта. Но ведь, во-первых, сравнения в учебнике нет, вот, мол, больше, чем в 27 раз, а есть простая констатация. А во-вторых, так издавна принято. Например, 28 сентября 1708 года недалеко от Пропойска близ деревни Лесная произошло сражение между русскими, которых возглавлял царь Петр I, и шведами, которые шли на соединение с Карлом ХII. Мы одержали тут первую и замечательную победу в Северной войне, Петр назвал её "матерью Полтавской виктории". Я вспомнил именно об этом сражении потому, что во время войны летом 1944 года мне довелось побывать и в Пропойске (о котором у К.Симонова есть шутливые стихи) и под Лесной. И вот, сейчас, заглянул в знаменитую "Историю России" С.М.Соловьева: "У русских под Лесной из 14000 человек было побито 1111, ранено 2856; у шведов из 16000 по русскому счёту взято в плен 876 человек, на месте побитых тел. перечтено 8000" (кн. V111, с.208). И это для профи новость! Знать, и не слышал он ни о Соловьеве, ни о Карамзине, ни о Ключевском…… Раньше такие ораторы возмущались некоторыми публикациями о тех или иных сражениях, где не было данных о наших потерях, и порой они были правы. Но вот данные приведены, но у них и от этого с души воротит, их и это возмущает. Всегда, во всём они находят ужасную несправедливость. Ну, что с ними делать, как им потрафить? А не лучше ли просто начхать?
Тем более, что для полноты картины хотя бы той же мировой трагедии иногда полезно кое-что и сопоставить. Например, нашу землю фашистский сапог, хлюпая в крови, топтал три с лишним года, а земель Англии и США он и не коснулся. Или: на нашей земле ожесточение борьбы доходило до того, что более тридцати городов по нескольку раз переходили из рук в руки, а в Польше, Франции, Бельгии и других захваченных немцами странах не было ни одного случая такой борьбы, ни единого города.
А Дымарскому хочется, чтобы нашим детям рисовали примерно такую картину: ну, была война, все, мол, сражались, ну, были, конечно, потери, но — все герои, ну, все молодцы… В.Мединский хорошо ответил мыслителю: "Приведенные цифры говорят о том, что мы вынесли основную тяжесть войны. Война и победа для нас и для англичан с американцами имеют совершенно разную цену. Поэтому мы относимся к войне по-разному, поэтому мера ранимости при обсуждении любого вопроса её истории абсолютно разная, и степень восприимчивости народом этой темы у нас по болезненности несопоставимы ни с Англией, ни с Данией". И разумеется, с Америкой. То есть Мединский не проветрил, конечно, голову мудреца, это невозможно — что ещё за "ранимость" какая-то? — а только вдунул туда, в голову-то, важную справедливую мысль. Но разве она там не приживется?
Для подкрепления своей жажды истины и справедливости наш профи тут же обратился к именам Солженицына и Виктора Астафьева, как к великим и честным знатокам истории войны, её участникам и свидетелям. Ведь они, говорит, прошли "всю войну"! Я, дескать, об этом читал. Да, прочитать можно и о том, что они были добровольцами. Приходится огорчить одноглазого читателя. По Указу Верховного Совета о мобилизации и по возрасту Солженицын должен бы надеть шинель в первый день войны, а он с молодой женой из Ростова укатил в Морозовск, который ещё дальше от фронта, и там преподавал в школе астрономию. Увлекательная и приятная наука! Смотришь часами на небо и не видишь, что творится на земле… И в армии астроном почему-то оказался лишь во второй половине октября на ответственной должности конюха. Потом загадочным образом оказался в офицерском училище, и на фронт со складным письменным столом для писания романов будущий писатель прибыл лишь в мае 1943 года. И Астафьев — в том же году, но позже. Самую страшную пору войны оба не видели, не знали. Да ещё надо вспомнить три последних ожесточенных месяца войны, на которые Солженицыну удалось сократить свою военную биография с помощью ловкой передислокации в московские Бутырки. И это не помешало Дымарскому прочитать у него: "не уходя с передовой, воевал четыре года". Вся-то война была меньше четырех лет, но у него свой счёт.
Но этот профи продолжает млеть: "А как Астафьев оценивал, как называл вообще Жукова, Сталина…". Да называть-то можно как вздумается. Но кто он и кто Сталин, Жуков? И называл он их, как и принято у всех злобных и невежественных в военном отношении антисоветчиков. Но смешно же защищать генералиссимуса и маршала от бредовых выходок ротного телефониста. Он и Шолохова злобно ненавидел. По воспоминаниям поэта Бориса Куликова, Астафьев однажды заявил: "День смерти Шолохова будет счастливейшим днем моей жизни". Его собственная смерть, как и смерть Солженицына, никого не осчастливила. Они соревновались в ненависти и к Сталину, и к Жукову, и к Шолохову.
Но вот что, между прочим, Астафьев сказал на известной конференции историков и военных писателей 28 апреля 1988 года в минуту просветления: "Я прослушал здесь уже несколько выступлений. В них все время, как сейчас в газетах звучит одно и то же имя: Сталин…Сталин…Сталин…Сталин…". Он имел в виду, что Сталина обвиняли во всех наших неудачах в войне. И продолжал: "Я думаю, что не все так просто и ординарно. Как это сейчас преподносится. Используется очередной громоотвод в нашей истории, чтобы свалить на эту личность все наши беды и таким образом, может быть, проскочить какой-то очень сложный для нас отрезок, а может, удастся и самим чище выглядеть".
Мысль вполне здравая, именно поэтому некоторые газеты, напечатавшие выступление Астафьева, эти строки вычеркнули. Так поступила, например, "Советская культура" в номере за 5 мая. Главным редактором тогда там был цэковский абориген Альберт Беляев, замзав Отдела пропаганды.
"Виктор Петрович считал, — продолжает профи Дымарский, — что мы воевали числом, а не умением, что закидали немцев трупами. Можно не соглашаться с этим, но из каких уст мы это слышали!" Из каких? Повторю: из уст лжеца и невежды. Военно-историческая дремучесть обоих корифеев, право, даже загадочна. Я уж не говорю о том, что сахарные уста старшего из них порой извергали, например, такое по адресу соотечественников: "Подождите, будет на вас Трумэн с атомной бомбой!" ("Архипелаг".М. 1989. Т.3, с.51). У нас-то бомбы тогда ещё не было. А младший покойник даже не умел читать военную карту, был тупо уверен, что каждая стрелка на ней означает не что иное, а именно армию, т.е. воинское соединение в составе нескольких дивизий, тогда как на самом деле стрелка означает положение — наступление, отступление, оборона — того или иного войска — хоть полка, дивизии, корпуса, армии или всего фронта.
И что ж ещё мы слышали из "таких уст"? В Советское время, в ноябре 1985-го, со страниц "Правды", главной газеты страны, эти уста, тогда медовые, сладко пели: "Мы достойно вели себя на войне… Мы и весь наш многострадальный героический народ на века, на все будущие времена прославивший себя трудом и ратным подвигом" ("Правда".25 ноября 1985 г.). И даже уверял, что соотношение потерь было 1 к 10 в нашу пользу, что, конечно, было холуйским враньём. А 28 апреля 1988 года, на четвертом году горбачевщины, на совещании по истории войны те же медовые уста, вдруг став горчичными, начали вещать вот про эти трупы, о которых четверть века не может забыть Дымарский. Да еще напомнили, что соотношение потерь-то было 1 к 10, но не в нашу пользу, а в пользу немцев. Эта великая новость, как уже сказано, тотчас была напечатана во всех демократских или уже деморализованных газетах — в "Литературке" Ф.Бурлацкого, в "Советской культуре" А.Беляева, в "Московских новостях" Л.Карпинского, в "Вопросах литературы" Л. Шинделя, в "Вопросах истории" и т.д. Усердие не осталось незамеченным: от Горбачева Уста Аста получили Золотую Звезду Героя, а от Ельцина — президентскую пенсию, множество премий и собрание сочинений в 15 томах. Неужели и теперь наш читатель-профи не согласится, что и медовые уста, и горчичные были устами лжеца?
Когда зашла речь о "цене победы", Мединский сказал: "28 миллионов — большая цена. А если было бы 50…". Дымарский воскликнул: "Зачем такие ужасы!" Мил человек, да ведь именно такие ужасы, эти самые извергали столь дорогие для вас уста Солженицына и Астафьева, — такие и даже страшней. Чего ж вы тогда молчали? И собеседники разъяснили дилетанту: в отличие от войны 1812 года, на которую он тоже охотно ссылается, в войне 1941-1945 годов агрессор стремился не победить нас, а уничтожить. Поверил ли этому профи, неизвестно.
Действуя нахрапом, Дымарский полностью пренебрегает всяким правдоподобием того, что изрекает и не может сообразить, в какой луже то и дело оказывается. Например: "Что касается Мюнхена, то Запад его осудил, там его денонсировали". В.Мягков в недоумении: "Как они могли его денонсировать?". Действительно, как, когда, каким образом? В 1938 году в Мюнхене за спиной самой Чехословакии и Советского Союза, имевшего с ней договор о взаимной помощи, Гитлер и ответственные представители Англии и Франции договорились о расчленении Чехословакии, и этот договор был выполнен: Германия отхватила Судетскую область, а вскоре оккупировала всю страну. Но в 1945 году Красная армия освободила Чехословакию, страна вновь обрела целостность и независимость. Что же теперь денонсировать? Это не Запад, а мы, уничтожая и вышвыривая оккупантов из Чехословакии, силой оружия "денонсировали" Мюнхен. И что же Дымарский ответил Мягкову? Буквально: "Были сделаны некие шаги". Когда? Кем? Какие шаги? Молчание… По-моему, он порой употребляет слова, не зная их смысла.
Не удалось с тем, подлинным Мюнхеном, тогда он пытается провернуть свой мини-Мюнхен и ласковым голосом Даладье предлагает: "Давайте признаем всё-таки, что 41-й год был катастрофой". Мединский твердо: "Нет". Действительно, первые же недели войны были катастрофой для Польши, Франции и других жертв агрессии — они были разбиты, их армии и сами, как государства, рухнули. Ничего подобного не произошло у нас. Франц Гальдер 4 июля в своём известном дневнике записал: "Можно констатировать, что кампания против России выиграна в две недели". То есть быстрее, чем с Францией. И ведь это писал не Дымарский, а почти шестидесятилетний генерал-полковник, занимающий высокий пост, участник Первой мировой войны, поседевший над составлением военных планов. Генерал не хотел видеть, что рушится их собственный план. Ведь немцы рассчитывали в кратчайший срок захватить Москву, Ленинград и Киев. В июле не удалось ещё ничего, осенью захватят только Киев. И война-то только начиналась…
А ещё профи очень хотел бы знать, что делал Советский Союз последние два года перед войной для укрепления обороны. Ну, почитал хотя бы воспоминания маршала Жукова, там об этом подробно сказано. И вот ему разъясняют, разжевывают… В частности, Мягков говорит, что в 1939 году наша армия имела чуть больше одного миллиона штыков, а на 22 июня — около 5 миллионов. Профи тут как тут с подковыркой: "И что от них осталось в конце 41-го?" Смысл вопроса в том, конечно, что, мол, ничего не осталось. Ну, если так, то что же мешало немцам захватить Москву и Ленинград, их главные цели? А то, что "осталось" и прибавилось столько, что хватило сил и отстоять эти города, и вскоре погнать их от Москвы, от Тихвина, от Ростова-на-Дону. Он все это впервые слышит…
И вот такой мыслитель возглавляет большой, роскошный журнал. Можно долго ещё любоваться Эверестами познаний этого мыслителя и Марианскими впадинами его интеллекта, но надо упомянуть и о его журнале, выходящем под старинным гордым девизом "Я знаю, что я ничего не знаю".
