Что читаю? Сердце сжалось:
Голод, холод, Колыма.
Нелегко иным досталось
При репрессиях тогда.
Их пытали и казнили,
«Тройкой» назывался суд.
И конвойные их били,
Был тяжелый рабский труд.
Волос дыбом! – Это ужас
Те кошмары пережить.
Сколько было зла в тех людях,
Не могу я им простить.
Год тридцатый, сорок пятый….
Колыма и Воркута.
Узнается все когда-то,
Я ж в проекте был тогда.
А сейчас мне сорок с гаком –
На Урале я сижу.
И читая нашу гласность,
Столько правды нахожу.
Нет, не в том, что и когда-то
Там-то было или здесь.
Я читаю правду нашу,
Свой жестокий, подлый век.
Тогда били на допросах
И сейчас жестоко бьют.
Были тысячи невинных
И сейчас их тыщи тут.
Были лагеря, где голод
Сплошь выкашивал людей.
И сейчас десятки тысяч
От дистрофии смертей.
О! Я знаю – русский Ваня
Милосерден и не жаден.
Как он времена репрессий
Проклинает всем нутром.
Был и есть народ могуч наш,
И сильна Россия – мать.
Знай все это раньше Ваня,
Он сумел бы мразь согнать.
Никакой ему тут Сталин
Не сумел бы помешать.
Но не знал наш добрый Ваня,
Верил он в Россию-мать.
И сейчас лихая гласность,
Рассказав все про «Кобо»,
Говорит, ты, милый Ваня,
Разузнал теперь про все.
Все у нас теперь правдиво:
Глянь газетку, почитай.
Да встряхнитесь же, все – лживо,
Оглянись, Ваня, вникай!
Загляните за «колючку»,
За забор, где я живу.
Что, не пропускает «жучка»?
Голос грозен – «не пущу».
Те порочны были годы,
Мерзость, до чего гадки.
А сейчас? Сейчас все то же,
Наши «светлые деньки».
Так же бьют, так же калечат,
Невиновных пруд пруди.
И не дай боже перечить.
Посадили – не ропщи.
А не нравятся порядки
Мы тебя сейчас в рубашки
Иль дубинкой по башке.
Не канючь, сиди в узде.
В десять дней схватить чахотку,
Сунув в камеру с водой.
Там кормежка через сутки,
Да и то одной бурдой.
Бьют, калечат, убивают,
Пусть ты будешь трижды прав.
Ты обязан здесь работать.
Издеваются – молчать.
Да, я сделал преступленье.
Я за это осужден.
И работаю я честно –
С детства робить приучен.
Но вглядись, народ, сурово,
В то, как здесь, в чека морят.
Гласность, где же ты – основа?!
Что марксисты говорят.
Гласность? Так откройте тюрьмы.
Пусть посмотрят лагеря.
Уничтожат беззаконья,
Ленина вернут слова.
Завещал Ильич великий
Милосердней быть, добрей.
И Дзержинский без прелюдий
Говорил – добро посей,
Тот из вас, кто очерствел,
И чье сердце не так чутко,
Здесь тюрьма – законность дел,
Нам жестоких здесь не нужно.
Помнят ли эти слова
Те подонки, те жандармы,
Кто теперь на лагеря
Наложили «сидки, планы»?
Сколько же у нас сидит?
«Эй ты, клерк – подбей-ка бабки.
Надо б выпустить статей,
Поприжать всех для порядку».
Требуй же, народ, кричи
За познание всей сути.
Разорви засовов муки,
В лагеря сумей пройти.
Вот тогда и перестройку
Будем вместе продолжать.
Здесь рабочих рук довольно,
Будем вместе созидать.
Ну а зло рождает зло.
Это каждому понятно.
Не кидайте нас на дно –
Русских вань одно лицо,
Разве мы враги народа?
Разве против бытия,
Что несет покой и радость.
В этом суть вся – песнь моя.
Эти строки, как понятно, поэт написал в заключении. Сразу хочу сказать, что их автор не Осип Мандельштам, если вдруг кто подумал о нем. То, что это не он видно из контекста: гласность, «год тридцатый, сорок пятый»… Синявский и Даниэль тут, конечно, тоже не причем. Некоторые умозаключения позволят вдумчивому литературоведу сделать вывод, что и не Иосиф Бродский. Для нобелевского лауреата была характерна некоторая безэпитетность, которой в данном стихотворении, как у дурака махорки - нет совсем. Эпитетов тут - хоть отбавляй.
Кстати, пару слов о Бродском…. Мой хороший приятель, артист Янданэ, будучи его поклонником, съездил как-то по случаю в деревню Норенскую, где будущий нобелевский лауреат был на поселении. Там он встретил Александра Булова, которому поэт когда-то посвятил строчку, ошибившись, правда, в написании фамилии:
«А. Буров – тракторист — и я,
сельскохозяйственный рабочий Бродский
Мы сеяли озимые – шесть га…».
Янданэ спросил Булова, помнит ли он Бродского.
- Помню, конечно, - ответил тот. – Жил тут такой тунеядец. Я вот до сих пор не пойму и за что ему Ленинскую премию-то дали?
Неизвестному мне автору первого стихотворения никакой премии не вручили, я предполагаю. Даже Виталий Коротич не вручил, в те годы редактор журнала «Огонек» Нашел я это произведение случайно, в поселке Ныроб, который находится недалеко от Соликамска. Было это в 1989 году. А в 1986 году в самом Соликамске, в ИТК-6, известной также как «Белый лебедь», был убит вор в законе Василий Степанович Бабушкин, известный также как «Вася – Бриллиант».
В интернете о нем можно найти вот такие строки: «В уголовном мире он был и остается легендарной личностью. Последним вором "нэпманской закалки", из тех, кто формировал кодекс воровских правил. Большую часть своей жизни, свыше сорока лет, «Бриллиант» скитался по тюрьмам и лагерям. За всю жизнь он ни дня не проработал на СССР. До войны был смотрящим в нескольких зонах на Сахалине и Урале. В середине пятидесятых по решению сходки убил трёх так называемых «ссученных» воров. Значение и авторитет «Бриллианта» в криминальном мире были так высоки, что последние годы его содержали в камере-одиночке и тщательно скрывали его местонахождение».
Тридцатого января 1986 года, когда «Вася Бриллиант» сидел в «Белом Лебеде», с ним встретился один из сотрудников центрального аппарата МВД.
Из этой встречи известны только слова самого Василия Степановича из так называемой «малявы», которая по значимости для «братвы» была не меньше, чем для «троцкистов» «Политическое завещание Ленина». Другое дело, что «Завещание Ленина» сейчас принято считать фальшивкой, а «Завещание Бабушкина» - нет. Вот слова «Васи-Бриллианта»:
"Не списывайте все преступления на воров и не делайте из них козлов отпущения. Мы несем свои крест чистоты воровской жизни. Она чище, чем вся ваша государственная конюшня. Сегодня вы нас в петлю толкаете, а завтра, когда мы уйдем, удавка затянется на вашей шее.
Братва должна понять, что нам грозит разложение, нас хотят натравить друг на друга. Откуда этот ветер дует? Похоже, с Запада. Видно, опасаются нашей идейной сплоченности и хотели бы нас разобщить. Сиволапых [антисоветчиков] пнули за кордон. А там сообщили, что значит в России сила нашего братства. Вот вспомнилось!
Я встречался с Буковским на централе во Владимире. Он хотел тогда втянуть братву в политику, чтобы преступный мир поддержал диссидентов. Но у нас нет хозяев, а у них у всех хозяева на Западе. Наша позиция пришлась не по вкусу политическим. И теперь для них преступный мир, как и Россия, словно кость в горле".
Не все сейчас помнят, кто такой Буковский. Нет, это не Чарльз – великий американский поэт и писатель. Это Владимир –хулиган, по версии народного творчества и газеты «Правда», времен Луиса Корвалана и ранней Пугачевой. В свое время Буковский отсидел несколько лет в советских пенитенциарных учреждениях, но не раскаялся за совершенные хулиганства и оказался на Западе, где был отнесен в разряд «приличных людей» и получил тепленькое местечко в Кембридже.
Разумеется, прими Василий Бабушкин предложения Буковского, а они, судя по тому, что написал «Бриллиант» были, его жизнь вполне могла бы сложиться иначе. А так, после той встречи он прожил совсем недолго. Предполагается, что его задушил наемный убийца все в том же «Белом лебеде».
Буковский же продолжал вредить, точнее – бороться, как только мог – участвовал в организации кампании по бойкоту московской олимпиады, и пропаганде против нахождения ограниченного контингента советских войск в Афганистане. Привычка к вредительству у него осталась даже после того как рухнул СССР. В конце 1992 года сделал заявление о своем отказе от российского гражданства в знак протеста против политики президента Ельцина - в частности, против проекта новой конституции России; входил в состав Инициативной группы Движения "Нет! (За третьего кандидата)", призвавшего голосовать "против всех" (другими словами - против Ельцина и Зюганова) во втором туре президентских выборов 1996 года. Наклейки этого движения я несколько раз видел в общественном транспорте Екатеринбурга в том самом году. Любопытства ради спросил пятерых или шестерых случайных попутчиков лет сорока знают ли они кто такой Буковский. Только один ответил, что знает. Мне это тогда показалось удивительным, ведь отъезд Буковского за кордон происходил в те годы, когда им было двадцать или больше. Возраст, когда люди волей неволей интересуются тем, что происходит в обществе. Тем более, в обществе развитого социализма. И вот это гораздо интереснее того, что десять лет назад Буковский вполне ожидаемо выступил поручителем в лондонском суде за Березовского, а девять стал одним из соучредителей «Комитета-2008» вместе с Немцовым и Каспаровым.
В одной из книг американского публициста Филиппа Боноски, изданной в Советском Союзе еще при Брежневе, я прочитал интересную историю. Боноски пишет, что, сомневаясь, все же задал вопрос одной семейной русской паре, жившей на Кубани и работавшей в совхозе, как они относятся к диссидентам. Он ожидал услышать все, что угодно – от неприязни и презрения до ненависти, от выражения официальной советской позиции до попытки уйти от ответа, но услышал растерянное: «А кто это»?
Я эту книгу читал в возрасте двенадцати лет и, признаться, благодаря ей и узнал о таком слове: «диссидент». Правда, так и не совсем понял, что же это за «жуки» такие. И чем они хуже колорадских, если российские крестьяне должны были к ним относиться с неприязнью.
Совершенно мизерными были сведения об инакомыслящих в СССР до конца восьмидесятых. По-крайней мере, для подростков. Если, конечно, подростки не жили в семьях определенного рода. Такого, где сиволапость, по определению, Бабушкина, впитывалась чуть ли не с молоком матери.
Умершему тридцать один год назад, в январе восемьдесят второго, как раз тогда, когда я и узнал слово «диссидент», писателю Варламу Шаламову, знакомство с молодыми людьми из похожих семей обошлось дорого.
Семнадцать лет заключения – это вам не фунт изюбря, а в лучшем случае - пленка жира в баланде.
Поэт был он, конечно, более сильным, чем ныробский автор, но энергетический посыл его «Славянской клятвы» был примерно в ту же сторону.
Клянусь до самой смерти
мстить этим подлым сукам,
Чью гнусную науку я до конца постиг.
Я вражескою кровью свои омою руки,
Когда наступит этот благословенный миг.
Публично, по-славянски
из черепа напьюсь я,
Из вражеского черепа,
как делал Святослав.
Устроить эту тризну
в былом славянском вкусе
Дороже всех загробных,
любых посмертных слав.
Его уже не спросишь, а вот если исходить из посыла авторов сериала «Завещание Ленина», в котором рассказано о жизни Шаламова, то омыть руки он хотел кровью сталинистов и ВОХРа.
Не уверен я, что Святослав пил из черепов врагов, советские историки говорили об обратном. Печенежский предводитель, дескать, сделал чашу из черепа Святослава. Но у Святослава об этом спросить еще проблематичнее, чем у Шаламова, а искажений в сериале было предостаточно. Вспомнить хотя бы те кадры, где вохровец вступает в интимные отношения с осужденной женщиной за мерзлую корку хлеба. У автора этим негодяем, точнее – мерзавцем, был уголовник. Вот цитата из произведения: «Эх, славно пожил зиму,— вспоминал блатарь.— Там, ясное дело, все за хлеб, за паечку. И обычай, уговор такой был: отдаешь пайку ей в руки — ешь! Пока я с ней, должна она эту паечку съесть, а что не успеет — отбираю обратно. Вот я утром паечку получаю — и в снег ее! Заморожу пайку — много ли баба угрызет замороженного-то хлеба...»
Но вот Сталина, он, как осужденный по троцкистской статье, должен был ненавидеть неистово. Ненавидел ли он тех, кто вовлек его в троцкистский кружок? Допустим, в том семьдесят третьем году, каким датировано стихотворение? Риторический ли это вопрос? Впадает ли Волга в Каспийское море? Знал ли Сердюков о воровстве в министерстве обороны? Кто выигрывает от союза либералов и националистов? Собирается ли Путин действительно бороться с коррупцией или воровство и кумовство стали трендом «новой России»? В кого метят Борис Немцов и Алексей Навальный – в путинизм или Россию?
Но уж точно, сидеть за них, в случае чего, будут свои «шаламовы» и «развозжаевы», точно так же, как «несуществующие» нацболы на протяжении многих лет сидят по каким-то «черным делам», шитыми белыми нитками в ФСБ за другую Россию: без воров во власти и циничного «телефонного права» и много чего еще, чего как бы желают и последователи Буковского, но уж очень сиволапо - то проглядывают ослиные уши, то слоновий хвост, а иногда и кое-что похлеще.
Из блатной «фени» в разговорный язык пришло достаточно много слов. Первого «клевого чувака» зарезали в пьяной драке еще при Александре Освободителе, а первая «клевая чувиха» рассталась с невинностью, когда Лев Толстой грозил басурманам шашкой и цедил сквозь зубы: «Не сдадим родного Севастополя».
Бабушкин назвал Буковского «сиволапым», по-моему, четко разграничив, кого он считает такими. «Откуда этот ветер дует? Похоже, с Запада». Проблема заключается в том, что этот ветер довольно устойчиво гулял в головах представителей российской власти много лет, да и сейчас погуливает.
