В своем комментарии к статье Андрея Фефелова «Время новых слов» («Завтра», авторский блог, 31 декабря 2018) некий Vladimir Barakhnin, цитируя из книжки «Страницы истории денег» Ю. П. Воронова историю отказа Советской власти от системы распределения и возвращения к денежному обращению в 1921 году, сильно исказил саму проблему денег. По Barakhninу – раз у большевиков не получилось, значит, деньги неприкосновенны, вечны, дар Небес, и вообще «а без денег жисть плохая, нигадицца никуда!». Но ведь миллионы лет наши предки как-то обходились без денег. Да еще в конце 40-х - начале 50-х в деревнях, как я сам помню, деньги не были пупом Земли и потолком Мира. Почему же «завтраковский» Barakhnin так прикипел к деньгам? Либо - какие мозги, такие и мысли, либо - что заказали, то и написал. Да не всё ли равно, почему? Barakhninыми хоть пруд пруди, на всех на них обращать внимание – никакого внимания не хватит.
Другое дело - проблема денег. Она сегодня стоит ребром, без денег теперь и в туалет не пустят. Маразм. Дожили: не деньги для людей, а люди для денег. Дальше одно из двух: либо люди научатся жить без денег, либо деньги окончательно доконают людей. «Завершение исторического поприща, единственной конечной целью которого является богатство, угрожает нам гибелью общества, ибо такое поприще содержит элементы собственного уничтожения». (Л. Г. Морган. Древнее общество).
Поначалу деньги были полезным инструментом. Но уже давно этот инструмент стал выходить из-под контроля человека. Ничто не ново под Луной, не мы первые живем на свете. Проблема вреда от денег почти так же стара, как и сами деньги. Вот истории из далёкого прошлого.
В I веке до н.э. не только экономика Рима, но весь строй жизни римского общества были капиталистическими, то есть всё измерялось деньгами. «Бедность считалась не только единственным, но и худшим позором и самым тяжким проступком; за деньги государственный человек продавал государство, гражданин - свою свободу; можно было купить как офицерскую должность, так и голос присяжного; за деньги же отдавалась знатная дама, как и уличная куртизанка; подделка документов и клятвопреступления были так распространены, что один из народных поэтов того времени называет присягу «долговым пластырем»». (Т. Моммзен. «История Рима»). Прямо как про нас! Давно ли наши реформаторы щеголяли фразой: «Если ты умный, то почему ты бедный?» Теперь они стали осторожнее, теперь они общаются с нами, «биомассой», через Barakhninых.
После окончания гражданской войны, приведшей Цезаря к единоличной власти, один из его офицеров, отошедший от политики, советовал Цезарю: «Итак, ты должен предусмотреть меры, направленные на то, чтобы народ, развращённый подачками и раздачами зерна из казны, имел занятие, которое не позволило бы ему причинять ущерб государству. Это и произойдёт, если ты лишишь деньги, это величайшее из всех зол, их значения». (Г. С. Крисп. Первое письмо к Цезарю.//Сочинения, М., «Наука», 1981). Итак, «деньги, это величайшее из всех зол», по Криспу. Как отреагировал Цезарь, мы не знаем. Скорее всего – никак, поскольку тогда болезнь римского общества стала уже вроде рака третьей степени – уже ничего не сделать. Да Цезаря вскоре и убил ростовщик Брут.
Но и при Цезаре проблема денег уже была с бородой. Первая известная мне попытка исключить разлагающее влияние денег на общество была сделана еще за 750 лет до Цезаря. «Затем он (Ликург) взялся за раздел и движимого имущества, чтобы до конца уничтожить всяческое неравенство, но, понимая, что открытое изъятие собственности вызовет резкое недовольство, одолел алчность и корыстолюбие косвенными средствами. Во-первых, он вывел из употребления всю золотую и серебряную монету, оставив в обращении только железную, да и той при огромном весе и размерах назначил ничтожную стоимость, так что для хранения суммы, равной десяти минам (примерно 175 тыс. $), требовался большой склад, а для перевозки – парная запряжка. По мере распространения новой монеты многие виды преступлений в Лакедемоне исчезли. Кому, в самом деле, могла припасть охота воровать, брать взятки или грабить, коль скоро нечисто нажитое и спрятать было немыслимо, и ничего завидного оно собою не представляло, и даже разбитое на куски не получало никакого употребления? Ведь Ликург, как сообщают, велел закалять железо, окуная его в уксус, и это лишало металл крепости, он становился хрупким и ни на что более не годным, ибо никакой дальнейшей обработке уже не поддавался. Затем Ликург изгнал из Спарты бесполезные и лишние ремесла. Впрочем, большая их часть, и без того удалилась бы вслед за общепринятой монетой, не находя сбыта для своих изделий. Возить железные деньги в другие греческие города было бессмысленно, – они не имели там ни малейшей ценности, и над ними только потешались, – так что спартанцы не могли купить ничего из чужеземных пустяков, да и вообще купеческие грузы перестали приходить в их гавани. В пределах Лаконии теперь не появлялись ни искусный оратор, ни бродячий шарлатан-предсказатель, ни сводник, ни золотых или серебряных дел мастер – ведь там не было больше монеты! Но в силу этого роскошь, понемногу лишившаяся всего, что ее поддерживало и питало, сама собой увяла и исчезла. Зажиточные граждане потеряли все свои преимущества, поскольку богатству был закрыт выход на люди, и оно без всякого дела пряталось взаперти по домам. По той же причине обыкновенная и необходимая утварь – ложа, кресла, столы – изготовлялась у спартанцев как нигде, а лаконский котон считался, по словам Крития, незаменимым в походах: если приходилось пить воду, неприглядную на вид, он скрывал своим цветом цвет жидкости, а так как муть задерживалась внутри, отстаиваясь на внутренней стороне выпуклых стенок, вода достигала губ уже несколько очищенной. И здесь заслуга принадлежит законодателю, ибо ремесленники, вынужденные отказаться от производства бесполезных предметов, стали вкладывать все свое мастерство в предметы первой необходимости». (Плутарх, «Ликург»).
Конечно, какой-нибудь Barakhnin спросит: «А где же теперь эти ликурговы реформы и ликурговские спартанцы?» Вопрос правильный. Отвечаю. После введения ликурговых законов Спарта оставалась гегемоном, в первую очередь моральным, всего греческого мира около 350 лет. Не малый срок в истории цивилизации, поскольку вся эта история занимает не больше шести тысяч лет. Спарта оставалась бы такой и дольше. Но в конце V века нужды Пелопонесской войны (войны с тогдашним лидером либерастического мира, Афинами) заставили Спарту допустить ввоз золотой монеты для нужд государства. Тут же эта монета понадобилась и «государственным» людям. И «Процесс пошел». Как всегда, с головы. Но еще триста лет в Спарте не прекращались попытки вернуться к человеческому состоянию, к ликурговым законам. Эти попытки оставили потомкам имена Агида, Клеомена и Набиса, которыми греки гордятся и по сей день. Но в то время мощные армии либерастических соседей греков, Македонии и Рима, не могли допустить такую вольность в своем загашнике, в который успела превратиться победительница персов.
Попытка большевиков перейти от общества потребления к обществу распределения, оплевываемая Barakhninыми, появилась не на пустом месте. Это не был каприз марксистской мысли. Философия большевиков – продукт развития тогда еще передовой, прогрессивной Западной философии. «Свободная конкуренция, - говорил Джордж Бэнкрофт, историк джексоновского периода (начало XIX века), - хороша в международной торговле, но её нельзя возводить в принцип отношений между людьми в силу того нечестивого воздействия, которое она оказывает на тружеников. Грядут лучшие времена, когда человеческое общество признает всех своих членов достойными заботы в равной степени; когда перепроизводство, порождающее атмосферу всеобщего бессердечия среди нужды, уступит место науке распределения». (А. М. Шлёзингер-мл. Циклы американской истории. М., «Прогресс», 1992). Это было сказано не только до большевиков, но еще и до Маркса. Ясно и ежу, что в науку распределения деньги никак не влезают. Опыт «фурсенковских» реформ показывают, что наука и деньги вообще несовместимы.
Кем только не обзывают Иосифа Сталина! И тираном, и диктатором, и людоедом, и вождем прогрессивного человечества, и империалистом - всего не перечесть. А он был всю жизнь, до последнего вздоха, революционером – большевиком. Вот его слова про деньги. «Для того, чтобы подготовить действительный, а не декларированный переход к коммунизму, нужно… путём постепенных переходов… поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности, а товарное обращение тоже путём постепенных переходов заменить системой продуктообмена, чтобы центральная власть или какой-либо общественно-экономический центр мог охватить всю продукцию общественного производства в интересах общества». (И. Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР. М., ГИПЛ, 1952). И уже на следующий год Сталина не стало. Может, именно из-за этих слов. Ведь система продуктообмена, и наука распределения (это одно и то же) – нож по сердцу любого либераста.
Это всё – история, прошлое. А «шо мы маемо на сёгодняшний дэнь?» Я как-то вычитал у кого-то из американцев, что у денег два главных дела: они есть инструмент регулирования базарной (рыночной) экономики, и они же есть инструмент власти. С этим трудно не согласиться. Примеры их роли как регулятора базара см. у К. Маркса, у А. Смита, у Гоголя в «Сорочинской ярмарке». Примеры более свежие: СССР сталинских времен, есть, скажем, у В. А. Солоухина в «Каравае заварного хлеба», или у Стейнбека в «Русском дневнике». Но это опять же – уже история. Какой базар, какой рынок! Всего около полутысячи транснациональных фирм контролируют производство всей продукции человечества. А их самих держит в руках совсем уже немногое число опять же транснациональных хозяев денег, банков. «Повез мужик на ярмалок два мешка пшеницы. Продал, и на выручку купил четыре мешка цыбули». Какой рынок, какой базар! Что, эти несколько сот человек не могут за рюмкой коньяка в своих давосах-куршавелях по-уму решить свои проблемы? Что, у них нет компьютерных сетей с суперкомпьютерами, чтобы посчитать, сколько надо произвести, и сколько, где, и почем продать? Нет проблемы! Так что с тех пор, как тот американец написал про две роли денег, одна из них отпала. Отпала по причине окончания процесса концентрации капитала, и одновременного взрывного совершенствования средств передачи и обработки информации.
А вторая роль денег пока не только не отпала, но и выросла. Вспомните, как наша суперсуверенная российская власть мигом взяла под козырек, когда МВФ посоветовал повысить пенсионный возраст! Вот и вся цена российской суперсуверенности! Общая смертельная опасность сплачивает давно оторвавшиеся от своих народов «элиты» всех стран в единый организм. Опасность эта – огромная перенаселенность Земли, угрожающая самому существованию не только презренной «биомассы», то бишь ватников, но также и существованию самОй возвышенной «элиты». И если еще в недалеком прошлом эта презренная «биомасса» каждый божий день приносила «элите» прибавочную стоимость, а при разборках внутри «элиты» служила пушечным мясом, то теперь прибавочную стоимость создают роботы, пушечное же мясо при наличии термояда потеряло актуальность. Но хотеть кушать и развлекаться (знаменитое «Хлеба и зрелищ!») «биомасса» не перестала, и не перестала поглядывать на «элиту» несколько искоса, с тайной мыслью «Их-то мало, а нас много. Хорошо бы…» Как там, у великого асса XIX века? «Всё куплю – сказало злато. Всё возьму! - сказал булат». Перед мировой космополитической «элитой» стоит грандиозная задача ликвидации этой «биомассной» угрозы. Задача эта сейчас и решается. А вы всё про майские указы! Старый, но верный инструмент, деньги, и есть главный инструмент решения «биомассной» задачи. Поэтому и вопят всякие там Barakhninы про неприкосновенность денег.
А что будет после решения этой главной проблемы современности, это «элиту» не колышет. Она ведь привыкла считать вперед только на один ход. То, что такое решение указанной проблемы обязательно кончится уничтожением человека как вида на Земле, уничтожением всех, и «ватников», и «элитчиков», до «элиты» не доходит. Ну что тут делать? Если человек слеп, так это «на всю оставшуюся жизнь».
