В новостном выпуске НТВ показали нередкую историю избитого и сбежавшего от безысходности солдатика, а наша вечерне-выходная компания начала оживлённо обсуждать беду паренька и сетовать на сволочей-офицеров, которые плохо следят за отданными им на год детьми. Были в компании и служившие срочную, и не служившие.
Среди нас был и редкий гость, - офицер запаса, мой давний приятель. Он долго молчал, слушал наши мнения, порой горячие. Мы знакомы с незапамятных времён, и мне было непонятно, почему человек, который в семнадцать лет ушёл из дома с целью быть офицером, служил ещё в СССР, потом в Российской армии, знающий всё не понаслышке, просто слушает и ничего не говорит.
Прошло около получаса, и, когда накал страстей стал спадать, я спросил о причине его молчания.
- Мне глубоко симпатичны все здесь присутствующие, а моё мнение, боюсь, большинству будет неприятно и непонятно, - спокойно сказал он, - Никакой дедовщины нет и никогда не было.
За столом стало тихо, даже щебетавшие подружки Лёхиной жены замолчали. Лёха сказал: «Тут ты, Витёк, перегибаешь. Я сам служил, ты знаешь, в конце восьмидесятых. И нас, молодых, прессовали не слабо. Это что было, не дедовщина?». Снова оживление, ещё двое, помоложе, сказали, что и у них дедовщина была. Витёк молча ждал, когда народ успокоится:
- Ребята, вас просто приучили к этой терминологии, зомбировали. Человек, который считает допустимым издеваться над другим, - просто сволочь. Обычная скотина, бандит. Не бывает «простых сволочей» и «сволочей в рамках дедовщины». Просто кое-кому выгодна особая терминология для армии. Если вас на улице стукнул по голове чужой вам человек, - это бандитизм. А если, значит, ударил тоже чужой, но, волею случая, вместе служащий проходимец, - это ничего. Дедовщина же, нормально… Ничего не поделаешь.. Вот тебя, Лёха, били, когда ты молодой был?
- Было. Втроём деды собрались, целая история была!
- А почему только втроём? Всего у тебя в роте сколько старослужащих было?
- Больше половины. В ту весну призыв маленький был. Ну, остальные были более-менее нормальными. С Петрусём мы вообще корефанами стали, до сих пор общаемся, хоть он и в Приднестровье!
- Выходит не все старослужащие молодых у вас прессовали, а несколько конкретных мудаков? И, наверняка, были из молодых, кого вообще не трогали?
- Ну, не все, конечно. И не всех. Люди-то разные. Одного в пятой роте даже посадили потом, а пацану селезёнку зашивали, лопнула. А Фофановский зёма, допустим, как пришёл, к нему никто не лез. Да всякое было, ты же сам с командира взвода до зама комполка дошёл, не сталкивался? У тебя что, во взводе, да и потом не было такого?
- У меня?, - Витёк помолчал, посмотрел куда-то вниз, - Пока у меня в РЛО служили два литовца, я и подумать не мог, что такое возможно, что когда мы охраняем воздушную границу, за моей спиной бойцы гнобят друг друга. Солдаты прекрасные были эти литовцы. Но СССР развалилось, литовцы ушли. Как то я, молодой ещё лейтенант зашёл в казарму и попросил дневального вызвать моего солдата для инструктажа. Дневальный громко прокричал кого, и к кому вызывают, парнишка тут же показался в конце коридора. Он почти дошёл до меня скорым шагом, и тут из кубрика раздаётся вопль: «Акула, вали сюда быстрей, сука!». И солдатик мой, не поверите, разворачивается и бегом бежит не ко мне, офицеру, а обратно, на зов!
Витёк снова помолчал, закусил ус, помусолил его. Все ждали продолжения. Он посмотрел на меня и продолжил.
- Я, конечно, нашёл потом, кто орал, заставил молодого раздеться и нашёл побои, долго его уговаривал не врать, что упал, а надо сказать правду, что бил его Мостовщиков. Но где там, я тогда во многих вещах был плоховато подкован, сейчас бы я разложил это дело, даже не дрогнул. А тогда не то. Но, видимо, жалея мою искренность и желание действительно добиться справедливости, парнишка сказал: «Что же Вы, товарищ лейтенант, меня стукачём считаете? Как я потом служить буду? Я лучше потерплю». Так что выгодная это терминология «Дедовщина». Вроде, в маске какой-то войсковой традиции. А на самом деле обычный бандитизм. Но сообщать про него куда следует, - «Не моги». Это ж не принято, традиция! Как посмотрят окружающие?
Марина, беленькая пухленькая подружка, не выдержала: «Какая разница, как посмотрят эти окружающие? Если моего сына бьёт неизвестно кто, ему что, молчать?! Вот пусть они сами и молчат, когда их бьют!! А человек должен иметь право свою жизнь и здоровье защищать! И не их это собачье дело!»
Лёха с удивлением посмотрел на аппетитную, похожую на булочку женину подружку: «Марина, да куда ему деваться? Офицер – то покивает, - уйдёт, а этот снова в казарму вернётся. И там слушать ото всех, какая он гнида?!».
Дискуссия снова закипела с утроенной силой. Участвовали все, и ребята помоложе, и девчёнки. Снова молчал только офицер запаса. Я то знаю, он много сил положил, чтобы задавить эти вещи везде, где служил. Построил целую систему выявления: медосмотры, работа с родителями, с церковью, с прокуратурой. И, бывало, сам возбуждал уголовные дела. Но, вместо понимания и помощи со стороны командования, добился нескольких нарастающих взысканий, вызова на коллегию и, наконец, инсульта.
Парадокс был в том, что пока преступники не выявлялись, количество уголовных дел в части у Витька было маленькое. А у них же соревнование! По побоям итоги никто не подводит, а по уголовным делам, - да. И Витьковская часть сначала стала в этих делах «тянуть назад и полк, и дивизию». Правда, пошла вверх боевая подготовка, но кому это интересно? Солдаты не верили, когда Витёк увольнялся, - За что??, - в Москву даже писали. Но это беллетристика. Всё равно части уже нет. Расформировали.
- Так что, как Вы думаете, ничего нельзя сделать?, - посмотрела строго на Витька вторая подружка, худенькая брюнеточка, - Победят вообще эту военную преступность? И чем?
- Если действительно надо, можно победить. Путей хватает. Основной, - перестать самим себя обманывать. Бандит должен сидеть в тюрьме, не важно «по традиции» он бандит, или нет. И лекарство здесь – здоровый формализм. Не надо щипать старые душевные струны. Эти чужие друг другу люди собрались здесь на этот срок с единственной целью: научиться защищать Родину. Никто из них друг другу ничем не обязан, и не должен быть обязан. У них один только долг. Все, кто мешает этому, - враги. Офицер мешает, - офицер враг.
- Но, ведь это же дети, - прошелестела Лёхина жена, - Что же их, оступились, - сразу в тюрьму?
- Я говорил, что мнение моё может быть не совсем приятным. Но скажу. ДЕТИ пусть сидят дома и держатся за титю. Если по закону человек полностью дееспособен, и ему Родина оружие доверила, пусть ведёт себя как полноценный гражданин. И не важно, контрактник он, или срочник. Оступаться то ведь его никто не призывает. Его, наоборот, призывают со всеми дружить и образцово служить.
Расходились в этот вечер поздно, солнышко весеннее на закат, как отблески победного салюта. Не верится, что такие же «дети» спасли нас всех в той страшной войне. Память им всем на века.
