Уж несколько дней обсуждается словцо Германа Грефа, которым он припечатал горемычную «Рашку», обозвав её дауншифтером. Занятно, что обсуждающие и критикующие Грефа почему-то часто говорят, что обозвал он нашу страну «лузером». Так вот нет: дауншифтером обозвал. И в этом слове есть свой большой смысл.
Вообще-то забавная история: Греф, который сидел в правительственных и околоправительственных кругах аж с начала 90-х годов, говорит о вверенном ему поле деятельности так, словно это что-то далёкое и малоактуальное. Даже не с отстранённостью аналитика-наблюдателя говорит, а так, знаете, вроде как прохожий, что-то случайно заметивший. Такая вот особенность «этой страны» попала в поле зрения этого туриста, прибывшего из далёкой и благоустроенной местности. Ну, промелькнуло в окне туристического автобуса – и скрылось. А сам он к этому никакого касательства не имеет. Он-то при чём? Это «Рашка» такая, а он – представитель цивилизации и прогресса и через пару часов отбудет в свой прогресс.
Он такой – потому что «либераст» и американский наймит? Может, конечно, и наймит, но дело, на мой взгляд, не в этом. В чём дело? А вот в чём. У нас уже давно сформировалась … уж не знаю, как сказать: когорта, генерация, типаж – руководителей самого высокого ранга, которые даже не допускают мысли, что от них что-нибудь зависит и они могут реально повлиять на положение вещей во вверенной области. Такие, знаете, элегантные сидят, в дорогих костюмах, джентльмены с благородными сединами, дамы – изящные блондинки в стиле Мальвины. И ни на что не влияют. И даже мысли такой не допускают, чтобы влиять.
Это только сейчас такие, а раньше были ой-ёй-ёй какие – орлы! Сталинские соколы! Ну, может, когда-то давно, лет семьдесят назад, и были, а вот ежели вспомнить недавнее, то выходит, что типаж этот родился не вчера.
Попалась тут как-то книжица: Егор Лигачёв, «Кто предал СССР?». Тов. Лигачёв был вторым человеком после Горбачёва, ежели кто забыл, а прежде был первым секретарём одного из обкомов – по сути, хозяином области. Однако ж описывает он все перестроечные события так, что, если не знать его должности, можно подумать, что пишет … ну, водитель – не водитель, а максимум старший референт. Который ни за что не отвечает и никаких полномочий не имеет, а так – подшивает себе бумажки и наблюдает, что там начальство делает. В общем, смотрит на природу в окно.
Если попадётся, прочтите эту недлинную книжку – очень поучительно. Главное там – не факты, а именно этот референтский тон и референтский же кругозор. И отношение к жизни – тоже референтское. Автор очень критикует Александра Яковлева, который – что ты будешь делать! – собирал главных редакторов разных изданий и накачивал их в антисоветском духе. И донакачивался! Тов. Лигачёв в душе очень возмущался. А что можно сделать? Референту – ничего. А ответственным начальником он себя не ощущал. Ответственным не перед вышним начальством, а перед жизнью, перед ходом вещей.
Вот так и Герман Греф – маленький человек, от которого ничего не зависит, говорит: «Мы проиграли конкуренцию, надо честно сказать. И это технологическое порабощение, я бы сказал, что мы оказались в числе стран, которые проигрывают, в списке стран-дауншифтеров. Страны и люди, которые сумели адаптироваться вовремя и проинвестировать в это, они победители сегодня. Страны, которые не успели адаптироваться к собственной экономике, и всю социальную систему, и все институты, они будут сильно проигрывать. И разрыв будет больше, чем во время прошлой индустриальной революции».
«Будущее, к сожалению, настало раньше, чем его ждали, как всегда. Нужно сказать, что мы в этом будущем находимся уже сейчас, господа, Welcome to the future. Мы уже здесь», – сказал большой руководитель и маленький человек.
И все это слушают, и понятливо кивают, и никто его не отправляет вместе с подельниками ни в лагерь, ни в подвалы Лубянки, ни куда там ещё отправляли начальственных лузеров и дауншифтеров, которые проморгали будущее. Но это, ясное дело, было до эпохи цивилизации и прогресса. Сегодня, ввиду кадрового дефицита, их даже на пенсию не посылают.
Но это так, вводные замечания. А сказать мне хочется о том, что герр Греф понял совершенно верно. Умный всё-таки человек, дурного не скажу. Он совершенно правильно определил наш народ как народ-дауншифтер.
Кто такой дауншифтер? Что это вообще такое – дауншифтинг? Ну, в физическом смысле – это переход на более низкую передачу в автомобиле. Замедление. Отсюда метафора – переход от жизненной гонки к более скромной, спокойной, менее обязывающей жизни. Не то, что уход на покой, а просто замедление, упрощение. В какой-то момент на Западе среди публики это стало даже модно: оставить «крысиные бега» и махнуть куда-нибудь, где можно… просто жить. И ничего не достигать, ни с кем не соревноваться, не напрягаться и т. д. Можно, собственно, и никуда не уезжать, а просто – не участвовать больше в жизненной гонке – за деньгами, должностями, домами в престижных районах и т. д. Что ж, это выбор каждого, что ему делать, как жизнь употребить. Она, жизнь твоя, конечна, и конец, в общем-то, виден, так что решай, как тебе использовать то, что осталось. Первым известным дауншифтером был римский император, удалившийся в деревню выращивать капусту. Из нынешних знаменитостей – тёзка Грефа Герман Стерлигов. А вообще-то их много: сдают московские квартиры – и на Гоа.
Зачем им нужен дауншифтинг? Обычно тут сочетается утомление и разочарование. Потеря перспективы. И главное – уважения к своему делу, к своей жизни – к той, которая была и ради успеха в которой, что называется, рвал жилы. Обычно об этом не говорят, но в основе всегда разочарование и потеря уважения.
Может ли народ стать дауншифтером? Может, ещё как может – и мы все это видели.
Вероятно, у народа, как у отдельного человека, есть периоды духовного и соответственно трудового и боевого подъёма, когда «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», и периоды упадка духа, разложения и деморализации, когда хочется упасть мордой в грязь и не шевелиться. Куда уж нам, убогим? Нам бы как-нибудь»…
Вот в такие моменты и происходит то, что я когда-то назвала «реакционными революциями». Они переводят жизнь народа на более низкую орбиту. Промышленный, образованный, высокоразвитый, самостоятельный народ превращается в народ второсортный. Вот мы в 90-е годы с энтузиазмом рушили свою промышленность, превращали гадкие совковые цеха в стильные западные лофты. Будем жить от трубы! А эти грязные вонючие заводы, настроенные большевиками, чтоб было чем занять рабов ГУЛАГа, только дымят попусту, природу загрязняют. Вы вспомните, с каким задором проклинали советскую промышленность – убийцу природы – во второй половине 80-х!
А ведь народ, не имеющий собственной промышленности, обречён на то, чтобы быть батраком и бедняком в кругу народов. И – что интересно – в какой-то исторический момент народ этого может захотеть. Да-да, народ может этого захотеть. Быть пускай второсортными, но иметь возможность ездить в Европы, наниматься там на какую-никакую подсобную работу. Что отстаивали герои Майдана на киевских баррикадах, сработанных из новогодней ёлки? Революционеры реакционной революции сражались за своё священное право – упасть мордой в грязь. Чтоб никто не смел тащить вверх и навязывать развитие. Руки прочь от самостийной Украины!
Но ведь Украина – это продолжение. А начало-то где было положено? Начало дауншифтинга – в СССР, в 70-х годах. Именно тогда народ наш утомился, стал жить не свершениями пятилеток, а чем попроще – бытом. В центре жизненных интересов оказались югославские стенки, сапоги-чулки на платформе, чешские люстры с висюльками… Тогда жизнь простого обывателя существенно улучшилась: у большинства появились отдельные квартиры, для них можно было достать гарнитур, занавески – между прочим, часто сирийские. Да-да, я лично сама молодой девушкой покупала на Арбате сирийскую ярко-полосатую материю на занавески. Вот это и было в центре интересов. Все эти разговоры о «героике трудовых будней», о величественных сибирских стройках, о том же самом БАМе, о чём без устали наяривал агитпроп, – всё это ощущалось как нудная чепуха, мало связанная с жизнью. А жизнь она вот – твоё бетонное гнёздышко, дублёночка болгарская, а то и югославская. Идеалом работы стало – сидеть в конторе и ни за что по возможности не отвечать. Ну или преподавать на кафедре: тоже очень хорошо – работа до полудня и публика интеллигентная. Это тебе не завод, где надо гнать план и за всё отвечать. Очевидно, не все стразу оказались охваченными подобным ощущением, Москва шла впереди, провинция догоняла.
Очень возрос интерес и почтительное уважение к загранице – как к источнику того, что было в центре интересов: к шмотью. Постепенно сформировалось представление: наша страна – какая-то убогая и второсортная, потому что не может нам доставить самого сладкого – модных шмоток. А тогда нафиг нам сдался этот дурацкий Космос и прочая мура, когда нет кроссовок? А дальше следовал простой логический переход: пускай мы будем не так величественны, но дайте пожить простой, незатейливой жизнью, чтоб не рвать жилы, куда-то там рваться, чтобы оставить следы «на пыльных тропинках далёких планет». Постоянно циркулировали рассказы, как замечательно, легко, непринуждённо живёт обыватель «в странах капитала», как выражался советский агитпроп. Как там тихо, спокойно и всё есть. «Всё есть» – это такая советская формула, означающая наличие в постоянном доступе тех самых вожделенных предметов, обозначавшихся на советском языке «дефицит». То, что практически ту жизнь с её реальными трудностями мало кто знал – только увеличивало обаяние «нормальной жизни в нормальных странах», как это тогда называлось среди московских обывателей. Людям, в самом деле, массово захотелось жить маленькой жизнью, без рывков, свершений, устремлений и т. п. Вот на такую атмосферу дауншифтинга и наложилось всё то, что и развалило впоследствии Советский Союз и вообще советскую жизнь: предательство элит, пятая колонна, деятельность иностранных спецслужб и всё прочее, о чём совершенно правильно говорят сотни авторов. Но без духовного сдвига к дауншифтингу – ничего бы из перечисленного не сработало. Микроб попал в ослабленный организм.
Ярчайшим проявлением дауншифтинга было то, что в 70-х годах стали модными и престижными обслуживающие профессии, состояние ПРИ деле, а не делание самого дела. Вёрткие переводчики, услужливые референты, а то и модные куафёры – вот новые герои 70-х годов. О них была пьеса Владимира Арро «Смотрите, кто пришёл». Автор уловил приход этого нового человека – героя дауншифтинга.
Первой, понятно, подобным мироощущением прониклась продвинутая московская молодёжная тусовка. Я в 70-х годах училась в московском инязе: у нас было именно так. Помню, хорошим местом работы в те времена считалось такое УПДК – управление по обслуживанию дипкорпуса. Там нанимали всех: и толмачей, и секретарш, и горничных, и водопроводчиков. И всем прилично платили, и работы особой не спрашивали. Постепенно «состоять при» – стало достойно и желанно. Собственно, сегодня на Кубе самым желанным местом работы является состоять при иностранцах, в этом я убедилась лично, когда там была несколько лет назад. Это верный индикатор грозящего развала. Конечно, иняз был передовым по части разложения советских ценностей: они там исторически рано заместились идеалами мелкого фарцовщика. Но и в других местах поспешали вослед передовикам. Именно поэтому советский народ и повёлся массовым образом на сладкоголосые призывы построить капитализм, для чего надо только пустяк – разрушить в прах все несущие конструкции советской жизни.
Мне думается, я не ошибусь, если скажу, что к концу 70-х во множестве голов сформировалась твёрдая идея: «Не хотим величия – дайте колбасы!». Не все так думали? Конечно, не все. Все и не могут думать одно и то же. Но сформировалась критическая масса тех, кто думал именно так.
А что такое подобные мечты и жизненные ориентиры, как не дауншифтинг? Он самый и есть. Сначала в мечтах и мыслях, потом – в жизненной практике. Мы внутренне отказались от борьбы, от первенства, от прорыва: фиг с ним, купим что надо на нефть и поживём по-человечески – такова была незатейливая мечта. Ну, и практика тоже: практика всегда вырастает из мечты.
Тут ещё произошла важная вещь: стало сходить с исторической сцены поколение тех, кто помнил войну, участвовал в ней, боялся вновь увидеть немецкие (или иные) танки под Москвой и готов был на всё ради укрепления обороны. А новым стало казаться, что-де никто на нас нападать не собирается, да и кому мы нужны? Людям ведь свойственно судить по себе, а тому, новому, поколению, кроме своих мелких делишек, в самом деле ничего особо-то и не нужно было. Дауншифтеры…
Почему так случилось? Наш народ – утомился. Требовался нетривиальный манёвр, чтобы его взбодрить и заинтересовать общим делом. Тогда, в 70-е, нужно было что-то яркое, интересное, необычное. Наверное, именно тогда нужно было дозволить небольшую частную инициативу с сохранением всей серьёзной промышленности в руках государства. Кстати, и партийные начальники тогда в частном порядке говорили об этом. Помню, друг нашей семьи, одноклассник родителей, занимавший немалый пост в Тульском обкоме партии, говорил мечтательно: вот дать бы народу возможность открывать кафешки и магазинчики – многие проблемы решились бы сами собой. Он, кстати, очень поддерживал бригадный подряд в сельском хозяйстве. Разумеется, всё не так-то просто: сожительство госсобственности и частной инициативы – вещь очень непростая, потому, наверное, на это и не пошли. Но … кто сказал, что жизнь вообще простая штука? Вот этого-то сделано и не было, и всё покатилось в тартарары. И началось это в глубинах духа, как и вообще всё начинается.
Вообще утомление народа от свершений, как и отдельного человека, – это дело самое реальное. И тогда человеку хочется забиться в норку и сидеть, не высовываясь. Обычно такое происходит с человеком ближе к старости, но не всегда. И человек тогда совершает свой маленький дауншифтинг. Но народ отличается от человека тем, что срок его жизни – гораздо длиннее. Поэтому уходить на покой ему очень рискованно. Он легко может стать лёгкой добычей других, более волевых народов. Если утомлённому народу уже ничего не надо – легко находятся те, которым надо всё. Просто замедлиться, присесть, раскинуться на травке у тихой речки – не выйдет. В истории уйти на покой значит исчезнуть. Готовы мы к такому исходу – стать кормовым ресурсом для других народов? Вот это большой вопрос. Удовлетворительного ответа на него пока не последовало – ни от начальников, ни от самого народа.
А теперь маленькое литературно-историческое приложение. Дауншифтинг образца 1927 года.
Жизнь нашей страны в начале прошлого века была – врагу не пожелаешь. Начиная с 1914-го и до 1921-го – сплошная война. Адская разруха, голодуха, кровавая вакханалия. Потом НЭП, при котором особого процветания не было, но слегка подкормились. Помню, в дневниках Корнея Чуковского за 1925 год. Автор радуется: нынешний год – это год обновок: сижу за новым столом, пишу новой ручкой, на гвозде рядом висит новое пальто. Вот чему тогда радовались. И вот именно тогда сказалось небывало утомление – всеобщее утомление, всего народа. И понять это можно было. Его, народ, потянуло к простым бытовым радостям. К дауншифтингу потянуло.
И вот известный на ту пору поэт Иван Молчанов сочинил и опубликовал ни много ни мало в «Комсомольской правде» эдакий стишок. Поэт не ахти какой, хотя от него кое-что осталось: песня «Прокати нас, Ванюша, на тракторе» – это его. Но прославил-то его ответ Маяковского. Его я тоже привожу, но для начала – Молчанов.
Иван Молчанов. Свидание
Закат зарею прежней вышит,
Но я не тот,
И ты – не та,
И прежний ветер не колышет
Траву под веером куста.
У этой речки говорливой
Я не сидел давно с тобой...
Ты стала слишком некрасивой
В своей косынке
Голубой.
Но я и сам неузнаваем:
Не говорит былая прыть...
Мы снова вместе,
Но... не знаем
О чем бы нам поговорить?
И цепенея,
И бледнея,
Ты ждёшь,
Я за лицом слежу.
Да, лгать сегодня не сумею,
Сегодня правду расскажу!
Я, милая, люблю другую,
Она красивей и стройней,
И стягивает грудь тугую
Жакет изысканный на ней.
У ней в лице
Не много крови
И руки тонки и легки,
Зато –
В безвыходном подбровьи
Текут две темные реки.
Она – весельем не богата,
Но женской лаской –
Не бедна...
Под пышным золотом заката
Она красивой рождена!
У этой речки говорливой
Я песни новые пою.
И той,
Богатой и красивой,
Я прежний пламень отдаю.
Нас время разделило низкой
Неумолимою межой:
Она, чужая,
Стала близкой,
А близкая –
Совсем чужой!..
Мне скажут:
«Стал ты у обрыва
И своего паденья ждёшь!..»
И даже ты мои порывы
Перерожденьем назовёшь.
Пусть будет так!..
Шумят дубравы,
Спокоен день,
Но тяжек путь...
Тот, кто устал, имеет право
У тихой речки отдохнуть.
Иду к реке,
Иду к обрыву,
И с этой мирной высоты
Бросаю звонкие на диво
И затаённые мечты.
За боль годов,
За все невзгоды,
Глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
Хочу смеяться и любить!
Опять закат зарёю вышит...
Но я не тот,
И ты не та.
И старый ветер не колышет
Траву под веером куста.
В простор безвестный
И широкий
Несутся тени по кустам...
Прощай!
Зовёт тебя далёкий
Гудок к фабричным
Воротам.
Вот ответ Маяковского, мы его даже в школе проходили, но тогда я его как-то не оценила.
Письмо к любимой Молчанова, брошенной им, как о том сообщается в № 219 «Комсомольской правды» в стихе по имени «Свидание»
Слышал —
вас Молчанов бросил,
будто
он
предпринял это,
видя,
что у вас
под осень
нет
«изячного» жакета.
На косынку
цвета синьки
смотрит он
и цедит еле:
– Что вы
ходите в косынке?
да и...
мордой постарели?
Мне
пожалте
грудь тугую.
Ну,
а если
нету этаких...
Мы найдём себе другую
в разызысканной жакетке. —
Припомадясь
и прикрасясь,
эту
гадость
вливши в стих,
хочет
он
марксистский базис
под жакетку
подвести.
«За боль годов,
за все невзгоды
глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
хочу смеяться
и любить».
Сказано веско.
Посмотрите, дескать:
шёл я верхом,
шёл я низом,
строил
мост в социализм,
недостроил
и устал
и уселся
у мостА.
Травка
выросла
у мОста,
по мостУ
идут овечки,
мы желаем
– очень просто! –
отдохнуть
у этой речки.
Заверните ваше знамя!
Перед нами
ясность вод,
в бок –
цветочки,
а над нами –
мирный-мирный небосвод.
Брошенная,
не бойтесь красивого слога
поэта,
музой венчАнного!
Просто
и строго
ответьте
на лиру Молчанова:
– Прекратите ваши трели!
Я не знаю,
я стара ли,
но вы,
Молчанов,
постарели,
вы
и ваши пасторали.
Знаю я –
в жакетах в этих
на Петровке
бабья банда.
Эти
польские жакетки
к нам
провозят
контрабандой.
Чем, служа
у муз
по найму,
на моё
тряпьё
коситься,
вы б
индустриальным займом
помогли
рожденью
ситцев.
Череп,
што ль,
пустеет чаном,
выбил
мысли
грохот лирный?
Это где же
вы,
Молчанов,
небосвод
узрели
мирный?
В гущу
ваших рОздыхов,
под цветочки,
нА реку
заграничным воздухом
не доносит гарьку?
Или
за любовной блажью
не видать
угрозу вражью?
Литературная шатия,
успокойте ваши нервы,
отойдите –
вы мешаете
мобилизациям и маневрам.
Тот, кто устал, имеет право
У тихой речки отдохнуть.
За боль годов,
За все невзгоды,
Глухим сомнениям не быть!
Под этим мирным небосводом
Хочу смеяться и любить! –
вот эти строчки Молчанова наилучшим образом выражают дауншифтерское жизнеощущение, тот строй сознания, который возобладал у нас… давно возобладал – в 70-е годы ещё. Очень хорошо сформулировано. Очень поучительно и актуально.
А ещё актуальнее Маяковский:
Это где же
вы,
Молчанов,
небосвод
узрели
мирный?
Для нашего народа он, небосвод, никогда мирным не был. А сегодня он очень немирный, и это видно даже тем, кто упорно и старательно зажмуривался, чтобы, не дай Бог, не увидеть чего-нибудь неприятного. Скоро, похоже, будем получать неприятное с доставкой на дом.
Вот, как мне кажется, что имел в виду Греф, говоря о дауншифтинге. Греф – враг народа? Это верно, но и враг часто говорит верные вещи. Стоит задуматься. Вам обидно? Конечно, обидно. Правда вообще самая обидная вещь. Давно известно: самое оскорбительное оскорбление – это то, что содержит значительную долю истины. Полная ложь редко кого способна обидеть.
