Сегодня мы наблюдаем кризис гуманизма, когда один за другим, как домино, рушатся гуманистические проекты и учения. Начался этот обвал с разрушения СССР. Такая логика обрушения вполне объяснима. Ведь коммунизм был самым передовым гуманистическим учением, и поэтому с его уходом начали рушиться все более старые гуманистические традиции. Вслед за коммунизмом удары пошли по христианству и даже по буржуазным ценностям семьи, национального государства и права. Такой процесс ставит под угрозу гуманизм как таковой. В итоге нас ожидает даже не то рабовладение, которое было в историческую рабовладельческую эпоху, а рабовладение, начисто лишенное гуманизма, чего никогда ранее в истории не бывало.
Многие считают, что гуманизм — достаточно позднее явление. В качестве такового его часто ассоциируют с эпохой Возрождения. Однако, подобный взгляд крайне не верен. Гуманизм, то есть вера в человека и ценность его жизни, существует ровно столько же, сколько и само человечество. Во всех древнейших культурах мы наблюдаем богов, которые помогали людям и противостояли другим. Самым главным богом-гуманистом в античной Греции был Прометей, который не только спас человечество от его уничтожения Зевсом и даровал ему огонь, но и принял за это муки. Такое неслыханное самопожертвование бога за людей, по-видимому, не знает ни одна древняя культура. В дальнейшем, практически такую же жертву за людей принял Христос. Очевидно, что если бы с самых наидревнейших времен не тянулись нити гуманистических представлений, то человечество бы просто не дожило до сегодняшнего дня. Но сегодня велик риск того, что эти нити, впервые в истории, могут оборваться. Никакое самое древнее общество не могло существовать без представления о различии добра и зла, которое, в свою очередь, не может существовать без тех или иных представлений о гуманизме. Но сегодня, в эпоху постмодерна, который не признает никаких «бинарных оппозиций», мы видим как, наряду с другими, стирается и это фундаментальное различение.
В своей классической книге «Истории веры и религиозных идей» Мирча Элиаде описывает вполне универсальную модель разделения добра и зла в древнем мире: «Как мы уже не раз отмечали, на протяжении веков противопоставление Добро-Зло было лишь одним из многих примеров космических, политических и религиозных диад и полярностей, которые обеспечивали ритмичное существование жизни и мира. То, что вылилось в два антагонистских начала, Добро и Зло, прежде было всего лишь одной из многих формулировок, посредством которых выражались антитетические, но взаимодополняющие аспекты реальности: день/ночь; мужской пол/женский пол; жизнь/смерть; плодородие/бесплодие; здоровье/болезнь и т.д. Другими словами, Добро и Зло участвовали в космическом, а, значит, и в человеческом ритме, который китайская мысль определила как чередование двух принципов ян и инь».
В этом высказывании наибольший интерес представляет то содержание, которое скрывается за словом «вылилось». Ведь, как тут справедливо указано: «То, что вылилось в два антагонистских начала, Добро и Зло, прежде было всего лишь одной из многих формулировок, посредством которых выражались антитетические, но взаимодополняющие аспекты реальности». То есть, вроде как, никакого противопоставления добра и зла и других бинарных оппозиций древнее язычество не знало. Оно и понятно, ведь если отсутствует историческая стрела времени, а есть только циклическое вечное возвращение, то никакого разговора о бинарных оппозициях быть не может. Ибо все, что можно было бы противопоставить друг другу в рамках космического цикла всегда является лишь «одной из многих формулировок, посредством которых выражались антитетические, но взаимодополняющие аспекты реальности». Таким образом, подлинное разделение добра и зла возможно только при преодолении власти космических циклов и власти природы, к которой они адресуют.
Формально стрела времени и четкое разделение на добро и зло появляется в Европе только в эпоху христианства, а ранее оно было явлено иудаизмом, ибо для четкого разделения необходим монотеизм. В языческие же времена по вышеуказанным причинам этого быть не могло. Формально это так. Но лишь формально… Так как с древнейших времен любое общество нуждалось в «оппозициях», оно, оставляя главенствующей картину мира, основанную на движении циклов, противоречиво сочетало ее с ними. В той же работе Элиаде пишет: «Согласно версии Эсхила, которому история человечества видится восхождением, а не деградацией, Прометей — величайший из культурных героев».
То есть история как восхождение человечества была знакома уже в VI веке до н. э, когда жил Эсхил. Такое представление в античности напрямую связывалось с культом Прометея. Что же касается понимания истории как деградации, то, как не трудно видеть, оно отсылает именно к циклической, языческой картине мира. Ведь если мир, один раз возникнув из небытия, опять начинает постепенно в него возвращаться — это круг. Что же касается укорененности подобного понимания истории в христианстве, то это свидетельствует о том, что языческие представления (прежде всего античные) прочно вошли в него, серьезным образом трансформировав его суть. Живучесть подобных древних представлений, не ведающих настоящего разделения добра и зла и не видящих человека в качестве субъекта истории, коренится в нескольких вещах.
После того, как любая мировая религия распространяется в том или ином народе, неизбежно начинается последующая «притирка» нового учения с коренными языческими традициями. Во время этого процесса соединения нового со старым всегда ищется ответ на вопрос, который позже ставил Ленин: от какого наследства мы отказываемся? То есть новое учение, став властью, начинает избирательно простраивать связи с предшествующим. В том, как именно осуществляется это простраивание, вся собака и зарыта. Как я сказал выше, языческие учения противоречиво соединяли разделение о добре и зле с представлениями о мировых циклах. Следовательно, самыми оформленными внутри этих учений всегда были не гуманистические и исторические тенденции, а обратные. Поэтому-то мировые религии и новые учения всегда склонны строить диалог именно с тем, что было оформлено в наиболее четкие системы. Для Запада такими системами, прежде всего, стала философия Платона и Аристотеля. На основании подобных философий в древние времена создавались модели власти и управления. Стало быть, когда мировая религия завоевывала умы и души народов и становилась господствующей идеологией, то есть властью, она так или иначе вынуждена была брать на вооружение предшествующие модели оной. В частности, к этому понуждает не только то, что предшествующие модели опробованы на практике, но и то, что основными свойствами подобных моделей была стабильность, которая всегда лакома для власти. Ведь жизнь в истории подразумевает постоянные изменения, и в том числе политические. А никакая власть этого не хочет. Властные же модели, построенные на основе представлений о природных циклах, никакой новизны не подразумевали. Кроме того, подобной преемственности сильно способствовали старые элиты и классы, окончательное отлучение которых от власти всегда крайне проблематично. Так же необходимо сказать и о том, что новую власть, особенно если она в своей основе имеет гуманистическую традицию, не может не восхищать человеческая гениальность, которую часто обнаруживали творцы древних систем.
Однако, главными причинами трансформаций новых учений и систем в сторону прежних представлений являются все же не выше перечисленные, а две другие. Первая из них — это разделение труда, которое возникло задолго до Платона и Аристотеля и на котором основаны их рабовладельческие представления. То обстоятельство, что разделение труда и, прежде всего, разделение на управляющих и управляемых, до сих пор не преодолено, всегда будет одной из главных причин актуальности древних рабовладельческих систем.
Второй причиной, если говорить по-простому, является человеческая слабость. Появление истории, стрелы времени и новизны порождает колоссальное напряжение и страстное желание его сбросить, вернуться к гомеостазу, который, кстати, если его изображать на графике, представляет собой, опять же, не что иное, как круг. Кроме того, все старое, как в социально-политическом, так и в психологическом и метафизическом смыслах начинает сопротивляться. По большому счету, сутью подобных тяготений является власть природы. Ведь суть исторического развития человека состоит в поэтапном преодолении ее власти. Преодоление этого сопротивления требует исторической воли, ослабление которой придает дополнительную мощь и без того сильным природным тяготениям, которые начинают тащить человека назад. Если говорить в целом, то сегодня мы наблюдаем именно это.
Если внимательно читать Маркса, то становится видно, что он прекрасно понимал коллизию этой борьбы. Более того, он даже описал ее с социально-политической и философской точек зрения. Для него историческим классом будущего является пролетариат, а противостоит ему нечто, что Маркс понимал максимально широко и называл термином «люмпен-пролетариат». В этот слой он включал не только безработные и развращающиеся низы, но также финансовую аристократию и богему. Суть этих слоев, по Марксу, состоит в том, что они фундаментально антиисторичны и, в согласии со своей структурой интересов, на протяжении всей истории человечества пытались повернуть ее колесо вспять. В отличие от всех других старых классов и сословий, в которые входит и буржуазия, по Марксу, слой люмпен-пролетариата лишен ценностей и ведет свою борьбу исключительно за выживание, а вместо ценностей он исповедует культ денег и разврат.
По Марксу, все старые классы и сословия являются перспективными в плане исторического движения только в том случае, если они могут «встать на точку зрения пролетариата». В противном случае, выполнив свою историческую роль и в этом смысле став старыми, они начинают вести борьбу исключительно за свое существование, тем самым начиная уподобляться люмпен-пролетариату. В таком качестве они вместе с люмпен-пролетариатом становятся социально политической базой для «поворачивания истории вспять». Такова логика Маркса, из которой с неизбежностью вытекает, что борьба любого класса или группы за свои интересы, если эти интересы сведены к необходимому и в них отсутствует позитивное содержание и устремленность в будущее, является антиисторической. Эту логику сознательно не хотят видеть многие современные леваки и их кураторы, ибо и тем, и другим нужен хаос, а не коммунизм. Это же касается и так называемых оранжевых революций, которые никогда не выдвигают никакого позитивного содержания, ибо являются инструментами хаоса.
Сегодня же мы в массовом порядке наблюдаем сведение всей жизни всех классов и сословий (коли они еще остались) именно к борьбе за выживание, она же ничем не сдерживаемая конкуренция. А такое сведение всей жизни к первичным потребностям, как нетрудно догадаться, и есть не что иное, как возвращение в природу и первозданный хаос. Такой возврат в социально-политическом смысле может породить либо особого рода рабовладение, либо просто небытие. Ключевой чертой этого нового рабовладения будет полное отсутствие всех гуманистических черт и исторических тенденций. Ничего подобного никогда не было в истории. Ведь, согласно всему вышесказанному, а так же логике Маркса, исторические формы рабовладения, сколь бы они ни были чудовищны, содержали в себе зачатки истории и гуманизма. Никто до конца не жил в мире вечного природного возвращения, хотя формально это как будто было так.
Рабовладельческая концепция «Государства» Платона — чудовищна. В частности, в ней предложено заниматься тем, что на современном языке называется словом «евгеника». Платон предлагал отбирать «лучших» детей, а детей, родившихся от «плохих» родителей — умерщвлять. Как государственник эпохи рабовладения Платон отрицательно относился к культу Прометея, ибо тот бросил вызов Зевсу. Однако, как величайший философ в диалоге «Филеб» все тот же Платон реабилитирует Прометея как основоположника науки, давшего людям «божественный дар» диалектики. То же самое можно сказать и о воззрениях Аристотеля. Да, для него деление на господ и рабов существует по природе. Однако, он, например, в след за Эсхилом, видел различие между властью и силой. Позже, когда христианство возьмет на вооружение учения Платона и Аристотеля, нимало не стесняясь того, что они оформляли неравенство эпохи рабовладения, в политическом трактате «Монархия» Данте вновь заявит: «Сила и власть — одно и то же». Однако, в противовес этой регрессивной тенденции все тот же Данте в своей великой «Божественной комедии» вложит в уста своего альтерэго и метафизического противника Одиссея величайшие строки о новизне. Зачем он это сделал? Он сделал это потому же, почему Платон реабилитировал Прометея, а Аристотель рассуждал о различиях силы и власти. Он, во-первых, был гением, как и они, а, во-вторых, жил в истории, которая объясняет многие спасительные непоследовательности в учениях этих великих мужей.
Коммунизм же убирали с исторической сцены не для того, чтобы дать дорогу капитализму и, также убрав вульгарный атеизм, предоставить свободу вероисповедания. Его убирали для того, чтобы сработало «домино», падение которого приведет не к историческим формам прежнего рабовладения, а к таким его формам, от которых пришли бы в ужас даже Платон и Аристотель…
