Василию Ивановичу Белову, русскому классику, 23 октября 2012 года исполнится 80 лет. Он давно уже стал не только символом русской национальной литературы ХХ века, но и символом русского народа, русских традиций и обрядов, русского характера. Он и сам всегда был похож на своего классического героя из повести "Привычное дело" Ивана Африкановича. Такой же труженик, такой же непоседа, такой же оптимист. Что ни случись в шумливой и гневливой России — всё привычное дело. Всё мужик перетерпит, и не согнётся, останется со своим независимым характером.
Вот и у Василия Ивановича характер тоже всегда был строптивый. Что не по нему — готов спорить и с друзьями, и с начальниками, и с любыми чужеземцами. Мне тоже доводилось не раз, при всем моем безусловном уважении к природному русскому гению, сталкиваться с ним по самым разным литературным и житейским вопросам. Тем более, оба с русского Севера, оба и вскормлены журналом "Север". Бывал я и в родном беловском селе Тимониха, гостевал у Василия Ивановича дома, ездил с ним по разным русским городам. Через него я, горожанин, познавал традиционный народный быт. Белов, конечно, куда более консервативен, чем я, традиционалист в самом чистом и высоком смысле этого слова, но по отношению к России, к её ценностям, к её победам и даже к её бедам — у нас общий взгляд. Не случайно, Василий Иванович с первых дней существования газеты "День" становится членом её редколлегии, постоянным автором и "Дня", а затем и "Завтра", и "Дня литературы". Кстати, при всей своей занозистости, он всегда понимал важность русского национального единства, важность согласия в борьбе за Россию. Он мог не соглашаться с авангардностью Проханова, с левизной национал-большевиков, но ради единения России всегда был в наших рядах.
Посмотреть на Василия Ивановича в поле или в избе, в разговорах и спорах — сразу и не поймешь, что за великий человек стоит перед тобой. Невысокий мужичок, задиристый и пылкий, энергичный и работящий. Небольшой любитель интеллигентских разговоров. Может, бригадир колхозный, или агроном. Но начинаешь хоть по сотому разу перечитывать его "Привычное дело", его "Вологодские бухтины", его "Кануны" — и понимаешь, что ты общаешься с настоящим классиком русской литературы.
Впрочем, говорят, таким же был и Михаил Шолохов. Разве что никто не претендует на авторство беловских творений. Не по зубам нынче будет, да и опасливо — там такого понаписано, что ни в советское, ни в антисоветское время начальство его не приласкивало, обходило стороной.
Помню, ездили мы с группой русских писателей ко мне на родину, в Петрозаводск. В своем выступлении Василий Иванович такого наговорил в самые глухие брежневские годы, что обкомовцы на всякий случай выскакивали за дверь, от греха подальше, будто и не слышали.
Вот и на этот 80-летний юбилей великого русского мастера, думаю я, никаких особенных торжеств ни в Москве, ни в самой Вологде не намечается. По телевизору вспоминать часто не будут. "Там русский дух, там Русью пахнет…" И, кажется мне, президент наш заезжать к классику в гости не собирается.
Я бы сравнил тихое празднование 1150-летия существования Российского государства, на которое в Господин Великий Новгород никаких высоких гостей не пожаловало — не тот повод, что им до юбилея России? — с таким же тихим празднованием восьмидесятилетия одного из великих русских писателей ХХ века. Может, оно и к лучшему? — русские умные люди про Василия Ивановича Белова никогда не забудут.
Всё-таки, именно он и перенял великую эстафету стержневой русской словесности у Михаила Шолохова. Не любимые мои прозаики Дмитрий Балашов, Фёдор Абрамов, Валентин Распутин, и даже не Василий Шукшин, не кудесник наш словесный Владимир Личутин, а кряжистый русский мужичок Василий Иванович Белов. Почему и не любят их одинаково все наши отечественные либералы, как кость в горле стоят. Удерживают русское течение и мысли, и жизни.
Кто воспоследует им? Кто понесет дальше эту тяжеленную народную тягу? И как одинаково у них, у Шолохова и Белова, совмещается народная мудрость, житейская выносливость и озорной юморной народный говорок. Что дед Щукарь у Шолохова, что беловский печник Барахвостов — вот два классических примера русского народного завирального юмора.
Мы можем лишь удивляться тому, что еще живем в одну эпоху с Василием Беловым. Пожалуй, он выбивается первичностью своего открытия и знаковостью своих народных образов даже из мощной когорты писателей так называемой деревенской прозы. Пожалуй, он единственный и был способен ещё понять народный крестьянский лад. Виктор Астафьев и Василий Шукшин, при всей значимости талантов, видели уже обломки разрушенного лада: чудиков, переселенцев, бомжей, оторванных от корней жителей посёлков, порченых людей. Фёдор Абрамов и Борис Можаев были скорее социологами, верно схватывавшими социальную суть народных перемен.
Валентин Распутин и Александр Солженицын, подобно Василию Белову, дали нам образы народного героя, "уходящей натуры": Матрёны, Дарьи, Ивана Денисовича, создав великие мифы о тонущей навсегда Матёре, но при всей конкретности описаний их образы символичны, являются знаками народной трагедии, народного разлада. Лишь Василий Иванович Белов, кондовый северный крестьянин, способен был уловить всю систему народного русского лада.
Лад — корневое слово в художественном мире Белова. И всю объёмность характера Ивана Африкановича можно понять, лишь исходя из системы крестьянского лада.
Художественный мир Василия Белова схож с миром Николая Гоголя неиссякаемым, чисто народным юмором, природностью языка, философской простотой характеров.
Василий Белов дал нам русскую крестьянскую вселенную. Я ценю его "Кануны", смеюсь над его завиральными "Бухтинами", вижу всю трагедию крестьянства во вроде бы неприхотливых "Плотницких рассказах". Удивляюсь его прозорливости в романе "Всё впереди". Рядом с классической повестью "Привычное дело" я бы поставил всё-таки его книгу о народной эстетике — "Лад".
Когда наши интеллектуальные оппоненты задвигают её в угол, относя к этнографическим очеркам о северном быте, я их прекрасно понимаю. Они боятся этой книги, скрытой в ней фиксации системности народной русской жизни. "Лад" Василия Белова — это всё равно, что "Дао Дэцзин" китайского народного мудреца Лао Цзы. Уверен, точно так же, пройдет две тысячи лет со дня его написания, — и русский народ, подобно нынешнему китайскому, будет опираться в основах своей национальной жизни на всё тот же беловский "Лад".
Василий Белов, по большому счету, не был никогда ни обличителем той или иной системы (как часто представляли его и друзья, и враги), ни горевателем, плакальщиком, ни идеалистом, смотрящим на русскую жизнь сквозь розовые очки. Его оппоненты за одни и те же рассказы и повести называли Белова то очернителем советской жизни, то розовым утопистом, а он стремился постичь весь земной крестьянский круг — вечный, как сама земля. Писатель старался найти главное, на чём и сегодня держится народная этика и эстетика, национальная русская жизнь. Он брал за основу простые народные истины, живое народное слово и вечный простой крестьянский круг жизни.
Его называли консерватором и ортодоксом, "певцом патриархальных начал жизни". Наверное, он им и был. В том смысле, в каком все православные люди в мире являются прихожанами "ортодокс чёрч" (ортодоксальной церкви). Но и мир крестьянский даже во вселенском измерении — такой же вечно консервативный и ортодоксальный, как ортодоксальна Церковь с её вечными истинами, как ортодоксален Христос, как ортодоксальна жизнь. "Надо было жить, сеять хлеб, дышать и ходить по этой трудной земле, потому что другому некому было делать всё это…" Надо было рожать, надо было любить, надо было дышать, надо было трудиться, надо было есть, надо было умирать. Кто заменит эти простые, вечные истины? И чем? Рожать перестанем, любить перестанем, хлеб сеять перестанем?
Поразительно, но примерно о том же самом пишет известный ценитель вечных природных ценностей, британский принц Чарльз в своей статье "Знание сердца". Принц Чарльз, подобно Василию Белову, пишет, что за отказ от былых вечных народных ценностей человечество уже заплатило чересчур высокую цену: "Слово "пред-рассудок" несет гораздо более глубокое значение… Оно отражает наше чувство глубинной причастности к живому организму Природы…"
Вот так с разных берегов морей истинные ценители народного лада спасают стержни жизни своих народов.
И какие бы новые технические устройства ни применялись, земной круг остаётся тем же самым. Впрочем, разве есть прогресс в развитии самого человека? Или рождается он каким-то другим способом, или живёт от младенчества до смерти по другим законам? Всё традиционно. Земля, небо, любовь и сладостное соитие, рождение детей, муки творчества. Разве что старятся и исчезают сами цивилизации; надеюсь, что русской цивилизации ещё предстоит долгая жизнь, но даже приди на наши просторы какие-либо другие народы, они также обихаживали бы землю, строили дороги и города, любили и умирали.
Весь внешний прогресс, мосты и небоскрёбы, меняющиеся моды и развлечения не касаются жизни самого человека, каким бы богатым и современным он ни был. Он также встаёт, завтракает, одевается зимой в одну одежду, летом в другую, справляет свои нужды, любит, находит друзей, мужает, добивается успехов, стареет и уходит в мир иной. Чем его жизнь отличается по кругу от жизни Ивана Африкановича? Всё то же "привычное дело".
К этим вечным истинам и сумел прикоснуться (что удаётся редко кому) писатель Василий Иванович Белов. Он любит лад и в душе, и в жизни народной — лад, наработанный тысячелетиями. Вне лада — война, голод, развал державы, развал семьи, трагедии народа и человека. Мир извечно поделён на лад и всё, что вне лада, — столь же неизбежное и неотвратимое. Большинство писателей, и русских и мировых, пишет обо всём, что вне лада, почти не касаясь его самого. Если о любви, то о трагедии любви, если о жизни народной, то также о днях войн и трагедий.
Искать лад: в душе ли, в жизни ли, — неизмеримо труднее, нежели описывать разлад. Лад есть и в слове, и в форме, и в сюжете, лад обладает цельностью.
Василий Белов — редкий среди мировых писателей, кто прикасается к ладу, стремится понять его. Лад — определяет всё его творчество. Лад живёт внутри жизненного уклада, всегда упорядочен. Этот лад тысячелетий прошёл и сквозь суровый, полный народных трагедий ХХ век. Василий Белов и ныне уверен, при всей нынешней порушенности народной жизни русский лад сохранился, и переживёт новый расцвет, пусть и в ином виде.
Он не боится ничего нового, он боится разрушения народного лада. "Привычное дело" Ивана Африкановича — это не привычный покорный рабский труд, как его характеризовали многие видные либеральные критики, это привычное дело русского человека при самых каторжных и трагедийных условиях жизни: стремиться к ладу, жить согласно ладу. И потому Иваны Африкановичи не только выживали в невыносимых условиях, но и побеждали, и возрождали лад.
Идея лада не только определяет эту книгу о народной эстетике, она является центральной в творчестве Василия Белова, о чём бы он ни писал.
Могут меняться и уходить в историю некие этнографические детали, но в целом вся система русской национальной жизни (как и любой другой), остаётся незыблемой, пока жив сам народ. Вот это и бесит наших врагов.
Потому и является он несомненно нашим народным гением, что, подобно тому же Лао Цзы или Конфуцию, но уже для России, он вобрал в себя целостную художественную систему русской народной жизни, обладающую глубокой преемственностью, и потому важнейшую для наших будущих поколений, которым необходим весь нравственный и культурный опыт своего народа.
Дай Бог Василию Ивановичу сил и здоровья!
