Скажу сразу, «лесное хозяйство» - термин для меня не понятный. В русском сознание, «хозяйство» подразумевает хоть какую – то инфраструктуру: сараи, амбары, инструмент и т.д. Увы, мне это удалось увидеть только в далеком детстве, когда мы с дедом приезжали за дровами к леснику. А пожары 2010 года в Нижегородской, Владимирской и Рязанской областях окончательно подорвали мою веру в его существование. Зато научили верить в чудеса, которые я наблюдал во множестве. Расскажу о наиболее интересных.
«Только дома тушим»!
Кстати, замечу, что родная Нижегородчина загорелось именно благодаря отсутствию налаженной лесной инфраструктуры. Пожар шел с Рязани на лесную деревушку Семилово. Немногочисленные местные жители звонили в МЧС, но там им сначала сказали, что «мы только дома тушим, когда огонь подойдет к деревни, тогда приедем!», а потом, после более настойчивых просьб селян, посылали по известному адресу. Когда же огонь подошел к деревне, тушить было не чего – верховой пожар жертв не выбирает. Потом около двух месяцев я провел на этих пожарах. Вместе с мужиками валил лес, чтобы отсечь поток огня, таскал помпы и пожарные рукава, а по вечерам пытался выпить с ними. Увы, это не получалось – только разольешь, закуску разложишь, а уже опять бежать надо – где-то вновь загорелось! МЧСники поначалу ждали, когда пожар «подойдет к домам». Слава богу, указ сверху заставил их помогать селянам. В процессе скитаний по выгоревшему лесу выяснилось, что от той, советской, лесной инфраструктуры, ничего не осталось. Ну, стоит пожарная машина шестьдесят какого-то года. Без колес и с полуразобранным двигателем. И чего с ней делать?
Помню полностью выгоревшую Гибловку или Верхнюю Верею. Выгорела она вечером, а уже рано утром я гулял по ее останкам. Помню, что-то неприятно хрустело и чавкало под ногами. Оказалось, такие же выгоревшие человеческие останки. Их было очень много. Работавшие неподалеку эксперты – криминалисты по секрету сказали, что погибших от огня за сотню. Потом появилась официальная статистика – 20 человек. Когда нам наконец-то удалось выпить, мы до утра спорили – кто виноват в их смерти? Винить по привычки чиновников, как-то глупо... Воруют конечно, но что бы все украсть!?
Потом мне пришлось вернуться к журналистской работе, и я нашел самого старого лесника Выксы. Ветеран ВОВ Сергей Максимыч Спирин всю жизнь прожил в лесу. Эта фраза и является краеугольным камнем термина «лесное хозяйство». Т.е. специалист должен не только изредка находиться, но и жить рядом с объектом своего попечения. А не за 20 километров или за 100. Спирин открыл передо мною удивительную картину, как должно выглядеть это хозяйство. После его слов понимаешь, что когда ветераны говорят о том, что про них забывают, это не значит, что к ним не ходит соцработник или врач. Обычно это подразумевает, что люди не прислушиваются к мнению этих умудрённых жизнью людей. А зря. Если бы местные власти выслушали Спирина, то не было бы таких масштабных потерь.
Ода кардону
Итак, на войне 20-летний Серега получил медаль «За отвагу», ордена Красной звезды и Отечественной войны первой и второй степени и осколочное ранение в живот. Хирург, который его трижды оперировал сказал: «Хочешь жить, иди работать лесником! Пойдёшь на завод, тебя хватит на один выстрел». Парень так и сделал, о чем не пожалел до сих пор. Свежий воздух и физический труд заставил забыть о ранении и стать философом:
- Лес – это не деревья. Это многогранный и прекрасный живой мир, который за всю жизнь нельзя познать до конца. Он даёт не только пищу, но и чистую энергию. Мощная зелёная энергетика держит под своим прессом патогенную микрофлору, не давая подниматься микробам и вирусам. Лес лечит. Есть у него великая сила: помогать здоровью человека. Если ты не чувствуешь каждое дерево, каждый кустик, в лесу тебе делать нечего – он тебя убьет!
А теперь о более приземленных чудесах, в которых главной «лесной единицей» был кардон, на котором обитал лесник со своей семьей и всем хозяйством. Об этом был соответствующий приказ министерства лесного хозяйства. Он был расположен таким образом, что через него проходили все лесные тропинки и дороги. Лесник и его домочадцы контролировали всех «гостей», а ночью это делали собаки на цепи. На одного лесника приходилось 12 кварталов леса – 1200 гектаров. Даже в тяжелые послевоенные годы, на кордоне был телефон. Также телефонами были оборудованы противопожарные вышки, и никто не таскал с них кабель на цветмет. Тут я вспомнил, что у нас на пожарах средств связи фактически не было – сотовые в глухом лесу ловили далеко не везде. Другим краеугольным камнем была заготовка саженцев. В питомниках подрастали молодые деревца, которые высаживали взамен вырубленных деревьев. Были сушилки для шишек, из которых потом высаживали молодняк деревьев. Этим процессом увлеченно занимались дети. Они же зачастую помогали лесникам в расчистки леса от захламления. Тем самым у подрастающего поколения вырабатывалась экологическая культура, о которой сейчас так много говориться.
- Я помню пожары в 1972 году. Мы очень оперативно среагировали. С вышек только заметили пожар, а мы уже тут как тут! Потому что жена пошла за водой и запах гари почувствовала! Помню, тогда сняли лесничего. Только за то, что он болел и не мог прибыть на пожар! Тогда не сгорело ни одного дома, а тем более деревни.
Потом министерство лесного хозяйства издало другой приказ: «лесника – ближе к людям». По словам, Спирина, с этого и начался бардак – как он может быстро прореагировать на небольшое возгорание, которое может превратиться в масштабный пожар? Закончилось это тем, что лесники стали жить в райцентрах, и им зачастую «на работу» было лень ездить. А Спирин вышел на пенсию лучшим лесником Горьковской области и знаком «За сбережение и приумножение лесных богатств РСФСР», который занимает почетное место рядом с боевыми наградами. И перебрался «в цивилизацию» - небольшой поселочек у Выксы. Сидя на крылечки, он задумчиво глядел в сторону сгоревшего леса, потом вздохнул и сказал одно слово - «дуралеи». В лесу старик разучился материться.
Что такое «расчистка гарельника»?
Самое интересное началось через год после пожаров. В массовом порядке начались закупки техники, поснимали лесных начальников, и немногие лесники, привыкшие к ручной помпе и «шишиге», не могли разобраться с буржуазной техникой. Все как в народном фольклоре: гром грянул, и мужики массово перекрестились. Но техника появилась не только у специалистов. Мало того, бедствия дали занятие многочисленной армии сельских безработных, и несказанные прибыли отдельным лицам. Называлось все это «расчистка гарельника». В переводе на народный язык, это вывоз и продажа товарного леса, под видом сгоревшего. При этом последний остается гнить на месте. И начались еще большие чудеса. В первую очередь в Выксе появилось множество фур с дагестанскими номерами. Днями и ночами они тянулись через город и смердили соляркой. Дошло до того, что сознательные граждане стали жаловаться на «газовую камеру». «Выяснилось», что фуры битком забиты товарным лесом. Мало того огромное количество техники появилось у селян: лесовозы, трелевочники, бульдозеры и т.д. Атмосфера была как на Эльдорадо – быстрее занять делянку и выкосить все что можно! Здесь, как и на Диком Западе господствовал интернационализм – никаких межнациональных разборок и четкое распределение труда. Славяне пилят, кавказцы вывозят! Все в короткие сроки было налажено до мелочей: в лесу расчищены полянки, стоят вагончики вальщиков, фуры заезжают прямо к ним, в течение часа загружаются и в ночь выезжают. Иногда на лесной полянке можно было увидеть больше дальномеров, чем на стоянке дальнобойщиков на трассе! Во время пожаров бы такую оперативность!
Обуянный праведным гневом, я решил бороться с этим безобразием и договорившись с гаишниками отправился на трассу, к которой сходились большинство лесных дорожек. Но борьбы не получилось: стражи дорог проявляли невиданный для них либерализм. К примеру: останавливаем очередной лесовоз. У сельского парня нет даже прав, не то что документов на грузовик. Через пару минут появляется хозяин, и оба уезжают восвояси. Оказывается, что оба – очень хорошие люди, и не надо их обежать. Тут я налицо увидел, насколько ослепляет жадность. Обуянные жаждой поживы, гайцы меня совсем не стеснялись. И искренне недоумевали, когда мною были описана их «тяжелая работа». В результате за полный вечер и часть ночи мы никого не поймали: все оказались хорошими людьми! Когда я у одного из водил я потребовал накладную на древесину, тот посмотрел на меня как на безумца и покрутил пальцем у виска – я на посту отстягиваю! А вот пьяницы – мужики, которые и валили лес, чистосердечно признались, что у них было всего одно указание: «хорошее берем, гарельник вообще не трогать, время – деньги!».
Самое интересное в этой ситуации – реакция местной интеллигенции, которая была исключительно «кухонной». Именно там шушукались о масштабных кражах леса. Даже известный местный писатель, пишущий исключительно о красоте русской природу, а в придачу – редактор газеты, опытный охотник и поборник экологии даже не захотел со мною говорить на эту тему: «Ты что? Про ЭТО нельзя говорить!». После выхода статей о «расчистке гарельника» началась «борьба с оборотнями». Оказалось, что масштабное зло концентрировалось всего в одном леснике, который украл машину дров! Его показательно уволили и наказали штрафом. И тут же местная общественность забила в набат: «лес воруют!!!».
Занимательная этнопсихология
Если анализировать последние веяния в области защиты леса, то они исключительно техногенные – закупка техники. Даже молодых экологов – активистов дальше городских и поселковых парков на расчистку не пускают: дескать, лес уже поделен между «пильщиками» и это уже частная территория. Никаких питомников саженцев и других лесовосстановительных работ мне видеть не приходилось. Если они где-то есть – обязательно туда съезжу и напишу более чем хвалебную оду.
И опять поневоле скатываешься в избитую и надоевшую тему – обижание государевых людей. Хотя, думается, следует обратиться к социологом и специалистам по этнопсихологии. Помню, в Сибири я переплывал речку в одной лодки со старым эвенком. И выкинул окурок в речку... Спокойный северный житель молниеносно поднял весло и отправил его мне в челюсть. Я успел отклониться... Дальнейших разбирательств не потребовалось – понял за что. В тоже время для его молодых соплеменников гадить даже у себя под носом – нормальная практика. И не надо здесь списывать на отсутствие фермента, расщепляющего алкоголь у северных народов – это происходит повсеместно. Кто научил стариков бережному отношению к природе? Советское воспитание? Позвольте не согласиться – «повернуть реки вспять» и загадить все окружающее в таких масштабах, что пластиковые бутылки покажутся детской шалостью, было нормой. Может далекий «зов предков»? Тоже спорно – больно уж слабо он проявляется в масштабах огромной многонациональной страны. Наверное, человек как-то сам, не взирая на национальность и культурный уровень, должен понять, что весь его мусор достанется потомкам. И в виде того же пластика, и в виде привычки мусорить. А начинается такое эковоспитание крайне просто – выбросить окурок или бумажку не на тротуар, а в урну.
А в масштабах страны, каждый лесной деятель должен задуматься: если я сейчас все скошу, и обеспечу будущие своим правнукам, что будут косить они? Увы, сиюминутная жадность пока побеждает заботу о своем потомстве. Вот вам и последнее «чудо»…
