По телевизору казённые торжества по случаю 90-летия Ельцина. Путин произнёс прочувствованную речь: «Что отличало Бориса Николаевича - отличало его то, что он никогда не боялся брать на себя ответственность. И за то, что делал сам, и за судьбу страны».
При всём кислом отношении широкой публики к Ельцину мне кажется такой подход верным. Наш народ и его лидеры, похоже, перестали сваливать все беды на предыдущего властителя, как это было принято делать прежде. У послереволюционных лидеров во всём был виноват Николай II, царизм и «проклятое прошлое» - был такой официальный агитпроповский термин. У Хрущёва - Сталин, сталинизм и культ личности. При Брежневе виноватым стал Хрущёв, волюнтаризм и кукуруза. После смерти Брежнева стали ругать застой, ну а потом уж социализм и всю советскую систему.
И вот сегодня, вопреки традиции, прошлого лидера не ругают, не сваливают на него беды настоящего. Это признак политического взросления – не считать, что история начинается с тебя, а всё, что было до этого, - только грязь и гадость, которые следует вырвать, скомкать и растоптать, как делает первоклассник с криво написанной страницей. К сожалению, вырывать страницу – это наша национальная традиция. Помню, в школе меня удивило выражение Маяковского – «страна-подросток». «Как же так, - думала я, - тысячелетняя Россия – и вдруг подросток?». И вот сегодня впервые прошлого властителя - не ругают. Это – политическая новость, и новость хорошая.
Можно ли сегодня объективно оценить Ельцина и его эпоху? Скорее всего, нет. Ключевский, считал, что для взвешенной оценки государя должно пройти двести лет. (В лекции о Екатерине II). «Вот тогда и приходите, вот тогда поговорим», - как пел Высоцкий.
Поэтому всё дальнейшее – это просто беглые заметки о том времени и мои личные тогдашние впечатления.
О Ельцине я узнала ещё при советской власти. В начале перестройки он стал первым секретарём московского горкома КПСС, т.е. по сути первым лицом в Москве. До этого я ничего о нём не слыхала, хотя он был членом Политбюро.
Ни положительного, ни отрицательного отношения я к Ельцину не имела и тогда, когда он стал главным по Москве: ну есть он, и есть. Но многих обывателей он привлёк нехитрыми манёврами, копеечным, в сущности, популизмом. Он ездил время от времени в троллейбусе, своими боками проверяя работу общественного транспорта. Потом, кажется, записался в районную поликлинику. Вообще, активно играл роль простого, рядового, такого, как все. Надо сказать, что ни транспорт, ни поликлиники лучше от этого не становились, да и не могли стать, но пиар-акция сработала: он выделился из толпы серых, неотличимых друг от друга, нудно бубнящих одно и то же бюрократов и снискал симпатию незамысловатой и неизбалованной впечатлениями публики.
Меня всё это не умиляло и, сказать по правде, мало интересовало. Мой отец в связи с ельцинским хождением в народ рассказал из личного прошлого. В 60-х годах Хрущёв в рамках, надо полагать, очередной демократизации и борьбы с бюрократизмом, отобрал у начальников автомобили с водителем (возможно, не у всех и не везде). Так вот, рассказывал отец, когда в райкоме партии происходило совещание с участием руководителей всех предприятий района, площадка перед райкомом являла живописное зрелище: грузовики, иногда с подъёмным краном, сельхозтехника, мотоциклы с коляской. Оно и понятно: съезжались-то со всего района, а воспользоваться общественным транспортом было невозможно - его просто не было. «Ничто не ново под луной», - заключал отец, посмеиваясь. Персональные машины скоро вернули: это всё-таки дешевле, чем гонять грузовик или комбайн.
Моё равнодушное отношение к Ельцину я объясняю ещё и тем, что я всегда не любила партийных деятелей. Возможно, потому, что известные мне лично парни, которые пытались делать комсомольско-партийную карьеру, казались мне пройдохами и пронырами. Ну а взрослые партийные бюрократы – это люди, бубнящие банал, на манер щедринского органчика.
В чём состояла их руководящая и направляющая деятельность – я не понимала. И мудрено было понять: время от времени принимались постановления, где требовалось ни в коем случае не подменять партийное руководство – хозяйственным. При этом в ЦК КПСС были промышленные, сельскохозяйственный, строительный отдел, которым, кстати сказать, заведовал Ельцин до того, как стать первым секретарём московского горкома. Но при этом от всех этих парткомов-райкомов много зависело: в Минвнешторге они заведовали характеристиками для выезда за границу, которые могли дать, а могли и не дать.
Так что Ельцин был один из них, ну и Бог с ним.
Потом он прославился тем, что поссорился с высшим начальством, т.к. раскритиковал его за медлительность в перестройке. Фраза Лигачёва: «Борис, ты не прав!» стала мемом, хотя слова такого тогда в обиходе не было. Ельцин стал гонимым и обиженным. А гонимых у нас в народе любят. Не все, но многие. Надо сказать, что если это была задуманная на много лет вперёд операция по продвижению во власть, то сделано было грамотно: Ельцин – народный заступник, пассажир общественного транспорта и пациент заскорузлой районки. За это его преследуют бессердечные партийные бонзы, которых он посмел критиковать. Очевидно, не за это, но манипулятивный принцип post hoc ergo propter hoc («после того, значит, вследствие того») – действует давно и отлично. Впрочем, я не думаю, что всё это было частью дьявольского плана: планирование никогда не было сильной стороной нашего народа и его лидеров. Думаю, его вела политическая интуиция, подсказывая в каждый момент, что делать.
Моя покойная тётка, помню, высказывалась в то время о нём в стиле глуповских обывателей: «Голубчик ты наш, красавчик ты наш». Многие, да, многие простые люди его полюбили.
Когда сегодня состарившиеся свидетели той поры утверждают, что уже тогда поняли его разрушительную роль и ненавидели его – не верьте. Многие, именно простые люди, относились к нему хорошо и, что называется, возлагали надежды. Им Ельцин казался народным заступником. Своим, свойским. Даже его пьянство, о котором было широко известно, как-то не слишком отвращало от него электорат. Над этим скорее посмеивались. Выражение «работать с документами» стало означать «находиться в запое» - ещё один мем эпохи, ныне забытый. И то сказать, ну кого можно на Руси удивить пьянством. К тому же он произнёс что-то вроде «Пили, пьём и будем пить» и отменил горбачёвские запреты на спиртное. И оно тут же полилось рекой. Два богатейших жителя нашего посёлка поднялись именно на водке в тот период. Но это было уже потом.
Между прочим, в 90-е, будучи в Екатеринбурге в командировке, я разговорилась с одной простой тёткой из местных. Он добром вспоминала Ельцина в бытность его первым секретарём обкома КПСС: он наладил производство в области курятины, и стех пор каждый мог купить в магазине курицу.
Звёздный час Ельцина пробил в августе 1991 г. Он сумел вскочить на колесницу истории – тот самый легендарный танк. Мне кажется, он в минимальной степени был возницей этой колесницы – его нёс поток. А возницей был Буш и Ко.
Изменилось ли моё отношение к Ельцину и его сподвижникам? Ничуть. Лично они никакой симпатии ни на каком этапе своей деятельности не вызывали: я никогда не любила партийных бюрократов и, отдельно, пьянство. До сих пор считаю, что горбачёвская антиалкогольная кампания была правильным делом, но головотяпски исполненным, с типично партийной дурью. А уж когда Ельцин приобрёл алкогольную одутловатость – тут ничего кроме брезгливой жалости он вызвать лично у меня не мог. Впрочем, и особого негодования не вызывал: мы много лет созерцали глубокого инвалида – «дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева», который едва двигал ногами и с трудом артикулировал звуки речи. Так что ограниченно дееспособные граждане во главе страны – это не было особой новинкой. Вероятно, каким-то могучим силам он был нужен – вот такой, каков он был. Сегодня, по-видимому, эту роль в своей стране играет Байден.
Но я была за Ельцина – против Зюганова. Потому что я была за новую жизнь. Мне казалось, что я сумею в неё встроиться, поучаствовать, добиться успеха. При Зюганове, как мне казалось, это будет невозможно: он ассоциировался в моём довольно наивном сознании с совком, серостью, и тщательным выкашиванием любой маломальской самостоятельности и инициативы. Чтобы что-то урвать из советского наследства – я и не помышляла. Более того, когда случилась приватизация – я как-то не заметила. Мне хотелось что-то сделать самой, придумать интересное и осуществить. И многим хотелось. И эту новизну мы ассоциировали с Ельциным. Потому были за него. Кое-что мне в итоге удалось, кое-что нет, но время было интересное.
О добровольной отставке Ельцина я услышала в магазине на Мясницкой. Там был включён телевизор, и надутый, словно шарик, глубоко больной и усталый человек с видимым усилием произносил своё знаменитое: «Я устал, я ухожу». Я приехала на работу и сообщила тогдашней компаньонке: «Ельцин ушёл». «Давно пора», - вяло отреагировала та и стала говорить со мной о делах. Никакой сенсации среди простых людей, каковыми были мы, это не произвело. Ни сожаления, ни ликования.
Могло ли быть по-другому? Можно ли было избежать того развала, который случился? Мне кажется, что при том человеческом материале, который представляли собой серые пиджаки-органчики с верхушки КПСС – скорее нет, чем да. Ельцин просто был одним из них. К нему вполне применимо объявление в ковбойском клубе: «В пианиста просьба не стрелять: играет как может». Да и стрелять в прошлое – дело бесполезное.
