Ключевые ценностные концепты русского эпоса
В качестве отправной точки для аксиологического анализа былин мы используем определением «ценностного центра» героя, которое сформулировано М. М. Бахтиным. По Бахтину, ценностный центр есть «смысловая и оценивающая позиция человека по отношению к себе самому и по отношению к окружающей его действительности”.
При рассмотрении былин мы различаем ценностный центр эпического героя и ценностный центр эпического сознания (сказителя и его аудитории). Несмотря на распространенное мнение об идеализации героев в русском эпосе, эти ценностные центры, как правило, не совпадают по содержанию и структуре.
Субъектом эпического сознания русских является ценностный центр слушателя/сказителя, включающий главные аксиологические концепты: сила («работа богатырская», «стояние», миссия свыше, бремя призвания), любовь-сострадание («жалость», «сердце неутерпчивое», «обида»), смелость («смелость-ухватка»), честь («честь-хвала богатырская»), слава, молитва, стойкость («неупадчивость») и др.
Объектом эпического сознания в былинах является ценностный центр героя. Мотивации героя и оценки сказителя/слушателя нередко расходятся. Ценностный центр героя динамичен, и это дает возможность показать внутреннюю борьбу и (за редким исключением) духовную победу героя.
Необходимо согласиться с формулой В. Я. Проппа, определявшего эпос в содержательном плане как «песни о борьбе и победе», однако это определение надо распространить в область духовной борьбы героя с собственными грехами, страстями и слабостями.
Ключом к пониманию поступков былинных героев является не идейно-политическая борьба, в том числе с иноземными захватчиками, но — внутренняя духовная борьба. Суть этой борьбы и ее законы понятны сказителю и его слушателям, знакомы из личного духовного опыта либо воспринимаются (детьми) как опыт предков, содержащий актуальные ценностные ориентиры и модели поведения.
Динамика соотношения ценностных центров героя и сказителя/слушателя обеспечивает, на наш взгляд, притягательность эпоса для аудитории. Ценности определяют и механизм генезиса былин. Мы согласны с наблюдением Г. Риккерта, что только ценности являются критерием отбора и систематизации фактов человеческой истории для их отражения в культуре. Эпическое сознание выявляет духовное сходство различных, порой весьма дистантных во времени, событий народной истории. Эти смыслы всегда ценностно маркированы. Народ удерживает в памяти и связывает в одном сюжете как бы некое облако смыслов истории, имеющих близкие ценностные координаты, и отвергает (исключает из традиции) ценностно неадекватные варианты сюжета.
Подробный аксиологический анализ былин и выявление ценностных концептов, характерных для русского эпического сознания, является темой отдельного исследования. Важно отметить, что русское эпическое понимание силы, чести и др. отличается от одноименных ценностных концептов эпоса других народов.
Концепт силы является ключевым в системе ценностей русского героического эпоса. В русском понимании сила имеет не естественную, не магическую, но — харизматическую природу. Она дается герою свыше как результат внутреннего диалога героя с Богом для исполнения миссии любви (сострадания). Если, получив силу свыше, герой отказывается от этой миссии, это приводит к его гибели. При этом сила воспринимается героем не как право, но как бремя: он должен применять ее крайне осторожно и разборчиво.
Сила эпического героя былины прибывает и убывает в зависимости от того, насколько поведение героя соответствует его миссии. Она не может быть направлена на решение корыстных задач, в том числе страстного характера (тщеславие, месть, гнев, эротическое влечение). При этом данная свыше сила увеличивает стойкость («неупадчивость») героя, его иммунитет к смертельно опасным соблазнам.
С концептом силы неразрывно связан концепт любви-жалости, которая есть источник чудесной богатырской силы. Только в акте сострадания или ревнования об оскорбляемом, поругаемом былинный герой получает силу для победы и право на победу. Этот акт внутренней духовной борьбы описывается как взыграние «богатырского сердца неутерпчивого». Способность испытывать горячую любовь к ближнему — сильное чувство, которое подвигает на битву со злом — является безусловным ценностным маркером эпического героя.
С идеей богатырской миссии связан концепт смелости — своего рода маркер достойного поведения героя, наличия у него права на победу. Отсутствие смелости в былине не является трусостью, но лишь указывает на отсутствие Божьей воли на победу героя. Смелость напрямую связана с любовью: сердце героя разгорается от жалости, от сострадания — и придает ему смелость вместе с правом на победу.
Особый характер былинного понимания силы как «тяжкого бремени» определяет специфику концепта «честь». В русском эпосе честь — это не индивидуальное задание героя (личный «прорыв» в бессмертие через воинскую славу или трагическую судьбу героя, гонимого богами), но коллективная ответственность богатырского рода. В былинном мире «честь-хвала богатырская» уже гремит по всей земле, и задача героя состоит лишь в том, чтобы ее не запятнать.
Важно подчеркнуть, что поступок считается честным или нечестным не в связи с соблюдением или нарушением правил ритуального поведения. Честь определяется внутренним духовно-нравственным содержанием поступка, его соответствием духу богатырства, а не «букве» ритуала.
В связи со сказанным выше очевидно, что срединное место богатырей за княжеским пиршественным столом не есть требование ритуала или протокола. Это — указание на то, в какой чести у князя пребывает богатырство (как явление русской жизни), насколько власть уважает богатырей наряду с князьями, боярами, людьми торговыми и др.
Былинный концепт славы также имеет коллективный характер: Киев славен богатырями, и это характеризует русскую землю в целом, а не отдельного героя. Слава о богатырях достигает ушей иноземных владык и заставляет их воздерживаться от военных походов на Русь. Технически эта слава обеспечивается хвастовством (строго по совершении подвига, в противном случае похвальба непременно оборачивается гибелью героя).
Ценностный концепт молитвы в былине имеет выраженный прагматический характер: молитва есть действенное оружие, средство (и зачастую условие) условие выживания героя, стяжания им чудесной силы или выхода из состояния временного бессилия.
Ценность стойкости («неупадчивости») также является условием выживания героя: чудесная сила героя нередко является также силой воли, которая позволяет противиться искушениям, спасает его от гибели. О богатыре говорится, что он был «не упадчив», «не укинулся» на соблазны и посулы.
Механизм культурной трансмиссии этих и других ценностей былины в тот период, когда народ мог насладиться живым исполнением сказителей, был отработан столетиями и показал свою эффективность. Однако с с конца XVIII века начинается активное восприятие эпоса культурой образованного русского общества, и средства этой ретрансляции принципиально отличны от традиционных.
Дело даже не в том, что в этот период богатырей стали изображать в античных доспехах или в мундирах прусских гусар. Нам предстоит выяснить, насколько повлияли на рецепцию былинных смыслов ценности западно-европейской цивилизации, проявившиеся в специфической идеологии, научной и эстетической парадигме. Европейские художественные стили и моды, особая система жанров, в формате которых происходило освоение былин русским искусством Нового времени, — все это порождало многообразные рецептивные значения исходных смыслов эпоса.
Прозаические устные пересказы былин
Однако и в тех случаях, когда хорошей памяти не вполне соответствовал приятный голос и верный слух, на помощь приходили побывальщины (пересказы былин, сохраняющие отдельные песенные черты) и так называемые сказки о былинных богатырях (изначально возникшие как устная проза).
Насколько адекватно устная проза могла транслировать ценности былинного эпоса? Сказка — не песня, из которой «слова не выкинешь»; у сказочника, в отличие от эпического певца, есть право домыслить и присочинить. Это ключевое различие, безусловно, привело к тому, что в сказках на былинные сюжеты изначальные ценности эпоса сохранились значительно хуже. Возможно, этим объясняется пренебрежительное отношение к побывальщинам со стороны тех, кто умел петь былины.
А. М. Астахова в специальном исследовании народных сказок о богатырях русского эпоса подробно анализирует то, «как соотносится идейное содержание сказок о богатырях с идеологией героического эпоса». По ее наблюдениям, сделанным в 60-х годах прошлого века, «патриотическое и гуманистическое значение деятельности Ильи Муромца» «в основном сохранено и сказками». Перечень патриотических и гуманистических деяний включает подвиги «в защиту родной земли и народа, его независимости, мирного труда и благосостояния от иноземных захватчиков и от разбоя внутри страны».
К сожалению, А. М. Астахова не выявляет конкретных ценностных концептов былины и устной богатырской сказки и не предлагает сравнительного их анализа. Оценка «идейной направленности» требовала от советских ученых обязательного указания на патриотизм, гуманизм и демократизм; изучение таких ценностей как «неупадчивость», умение молиться и др. не могло входить в задачу исследования.
В сюжетном плане сказки передают почти все ключевые события былин об Илье Муромце и других богатырях. В аксиологическом плане отличие существенно: сказка воспринимает, как правило, лишь некоторые смыслы былины. Анализ ценностных концептов русской народной сказки должен быть предметом отдельного исследования, мы сейчас ограничимся рассмотрением сказок об Илье Муромце.
Сказке доступен эпический концепт силы как Божьего дара, получаемого для исполнения миссии сострадания (в противоположность простой физической силе, которую можно применять по собственному усмотрению для снискания добычи или почестей),
Во-первых, герой богатырской сказки зачастую служит не ради денег или почестей. Так, в сказке «Илья Муромец и Идол-богатырь» из сборника П. Н. Рыбникова богатырь «не спрашивает никакого вознагражденьица» (сказка М. М. Коргуева), отклоняет предложение освобожденных от Идола горожан взять «из их добра, что хочешь». Богатырь также отвергает выкуп, предлагаемый женой Соловья-разбойника.
Во-вторых, сказочный Илья, подобно Илье былинному, принимает завещанную родителями миссию справедливости («заступайся за слабых, не обижай беззащитных, бей вора-разбойника» в варианте А. Сказкина).
В-третьих, в сказках богатырский путь Ильи неизменно начинается с того, что он использует вновь обретенную силу в помощь родителям, утомившимся «на работушке хлебопашеской».
В-четвертых, в сказках очень часто сохранен эпизод выращивания богатырского коня из шелудивого жеребенка, который помогает раскрыть концепт силы не как изначальной физической данности, но как благоприобретенного качества.
В-пятых, во многих сказках об Илье Муромце сохранен эпизод освобождения Соловья при условии, «чтобы он больше не беспокоил никого, чтобы не грабил и не убивал». Этот эпизод лишает сказочника возможности объяснить подвиг Ильи гневным задором или жаждой остаться в памяти людей в качестве героического убийцы чудовищ.
В-шестых, во многих сказках воспроизведены почти без искажений эпизоды получения силы от нищих странников и передачи силы от Святогора, содержащие представление о силе как бремени и ответственности, а также о смертельной опасности, которую несет преизбыток силы.
Однако, как отмечает А. М. Астахова, «имеются и сказки, в которых основная идея былинного эпоса в известной степени затушевана, и цепь подвигов Ильи приобретает характер военных приключений богатыря», в таких сказках «не указано осознание Ильей конечной цели борьбы». Герой отправляется в путь не для исполнения миссии сострадания, а просто так, куда глаза глядят, «искать себе соперника».
В сборнике Афанасьева содержится сказка, которую можно считать отрицательным примером искажения былинных ценностей. Илья в огромном букете цветов проникает в терем к двенадцати бессмертным девицам-красавицам, зачем-то много лет живет с ними только для того, чтобы на прощание выпросить семикрылого коня. Вскоре после этого Илья погибает из-за того, что нарушает строгий наказ девиц не останавливаться в пути: Илья прикасается к лежащему на земле младенцу, и тот оказывается его смертью.
Даже не специфические композиционные особенности суть главное, что отличает эту сказку от былины, но прежде всего отсутствие смысла: зачем живет на свете Илья Муромец? Для чего он наделен богатырской силой? Ни мотивов, ни конфликтов, ни испытаний, позволяющих раскрыть ценностную иерархию былинного мира, эта сказка не содержит, она выродилась в бессмысленную, напоминающую дурной сон, череду приключений.
Сказочникам не всегда удается сохранить те мудрые «нелепицы», которые свято хранит эпос. Например, в былине Добрыня Никитич, освободив племянницу князя Владимира Запаву Путятишну, ничуть не пытается заполучить ее для себя в качестве приза за совершенный подвиг. Такое поведение героя продиктовано тем, что отнюдь не освобождение красавицы, а вызволение всех русских пленников, заточенных в «норе» Змеи, является конечной целью Добрыни.
Герой применяет свою силу богатырскую не в личных интересах (насладиться любовью княжеской племянницы), а для исполнения миссии сострадания. С точки зрения не эпического, а обыденного сознания такая «пассивность» Добрыни могла показаться нелепицей, и рассказчики побывальщин вынуждены были объяснять его поведение тем, что спасенная девица есть и не девица вовсе, а «добрынина тетушка».
По сравнению со сказкой старина более сурова. Сказочник, особенно перед детской аудиторией, склонен сглаживать и пересочинять то, что могло показаться жестоким или печальным. Сказка, в отличие от эпоса, тяготеет к хеппи-энду. Поэтому сказочный Илья запросто высвобождает сказочного же Святогора из каменного гроба, не перенимая у последнего никакой силы: богатыри братаются и едут дальше невесть куда творить добрые дела.
По той же причине сын Ильи Муромца, прижитый им в блуде и воспитанный, как мы знаем из былин, в «вере поганой», в сказке уже не пытается подло убить спящего отца. Чтобы снизить драматизм встречи, требующей сурового эпического финала, сказка забывает, что Илью вызывает на бой его собственный сын: для сказочной аудитории это просто «товарищ» Ильи, с которым они братаются и едут вместе «поганые места очищать». Есть даже сказка, в которой Илья, подружившись с сыном, возвращается к его матери и счастливо живет с нею до скончания века, позабыв о богатырском поприще.
Нет нужды говорить о том, какими смысловыми потерями оборачиваются такие счастливые финалы. В сказке из сборника Афанасьева Илья счастливо женится на царской дочери, что, по сути, позволяет предположить, будто это и было изначальной целью всех его подвигов. Такое предположение вмиг уничтожает замечательный образ «старого казака», превращает Илью в банального рыцаря, ищущего побед, любви и короны.
В ряде случаев сказка испытывает возвратное влияние лубка: яркие картинки удерживаются в памяти сказочников, и они заставляют Илью «насаживать на пику» дочерей Соловья-разбойника и т. д. Нередко народная сказка о богатырях грешит сожительством с литературной волшебной сказкой, чьи черты явно прослеживаются в таких сюжетах, как превращение королевны в ведьму после того, как Илья выстрелил из лука в ее тень.
Реалистичная вселенная былины (в которой уместны метафоры вроде помещения всадника вместе с конем в карман старшего богатыря, но немыслимы живая вода, ковер-самолет и леший) смешивается с фантастической реальностью волшебной сказки. В этой гибридной реальности сказочники заставляют Илью встречаться с Бабой-ягой и пользоваться магическими предметами, чего не может быть в неиспорченной былине. К сожалению, это оборачивается деконструкцией системы эпических ценностей. Былинный богатырь перестает быть таковым, как только целью его подвига становится собственный интерес (вокруг этого гипотетического императива вмиг выстраивается иерархия субъективных ценностей, не связанных с ценностями эпического сознания).
***
Миронов А.С. Эпос русских: интерпретация: Культурфилософский анализ рецепции былин с конца XVIII столетия до 1917 года. URSS. 2019. 528 с.
двойной клик - редактировать изображение
