Корабль «Философских писем» выплывал из-под спуда времён постепенно; при жизни П. Чаадаева было опубликовано только одно: в журнале «Телескоп», и разразившийся скандал – со злобным блеяньем министра Уварова: мол «дерзостная бессмыслица», определил невозможность дальнейшего появления писем…
Последовал указ палочного Николая, объявлявший мудреца сумасшедшим – мудрецам, впрочем – не привыкать…
В течение года Чаадаев находился под надзором врачей и полиции…
Скандал был вполне прогнозируем: поскольку философ объявлял целью религии и великим смыслом всякого существования, в том числе – общественного строя – установление… ни мало, ни много царства Божьего на земле.
Совершенный строй мерцает благословенной утопией…
Переходя к рассмотрению «нашей своеобразной цивилизации», раскинувшейся от Германии до Китая так, что не принадлежит ни Западу, ни Востоку, Чаадаев суров, поскольку считает, что насущные истины только начинают приоткрываться нам: истины, уже ведомые другим народом.
Что ж – это своеобразное отставание свидетельствует о бескрайнем будущем.
Он сложно мыслит: Чаадаев; он разделяет человеческие существа на инертные массы и мыслителей-друидов, и, рассматривая Европу, утверждает, что прежде всего идея долга образовала её – такой, как образовала.
Идея долга и форма порядка.
Чаадаев, кажется, воплощал собой уникальную форму мыслящего тростника: качавшегося под онтологическим ветром истории так, чтобы улавливать тончайшие оттенки оного; размышляя над соотношением веры и разума, он полагает, что вера без оного – просто причудливая прихоть воображения, но и разум без веры… не слишком надёжен.
Тяготение и вержение: начальный толчок, сила, противоположная тяготению – представляются так, что очевидным становится, насколько Чаадаев стремится преодолеть натурфилософию Ньютона, акцент поставив на движение.
А жизнь шла, как она шла: Чаадаев родился в старинной дворянской семье, достаточно зажиточной.
В детстве – такова была традиция – был записан в лейб-гвардии Семёновский полк; рано познал сиротство.
Растила тётка, в то время, как опекуном стал дядя.
В мае 1812 года вместе с братом вступил в подпрапорщики Семёновского полка; разлив войны вовлёк Чаадаева в Бородинское сражение: он, в дальнейшем рассуждающий о философии истории, прикоснулся к ней живым телом бытия.
Участвовал вообще во многих боях: в том числе – во взятии Парижа.
Храбрый и обстрелянный офицер, после войны продолжал службу: блеск военщины завораживал дворянство почти всегда.
Подал в отставку…в силу определённых событий полагая несовместимым с нравственным корпусом чувств продолжать служить и далее.
Письма плыли дальше – кораблями мысли: противопоставляя сознание и материю, Чаадаев полагает, что они имеют не только индивидуальные, но и мировые формы.
И вот – философия истории: сильно завязанная на определённых именах, определявших её движение: мыслью и водительством народов.
Он своеобычен в оценках – Чаадаев: возвышая Эпикура, Аристотеля именует «ангелом тьмы».
Цель же истории в одном из писем определяет, как «апокалиптический синтез» - подразумевая под ним объединительный нравственный закон, способный преобразовать планету.
Он был сгустком – мысли, нравственности, чистоты; отвечая на обвинения «Апологией сумасшедшего» показывает, как можно оставаться верным самому себе и истине в любых обстоятельствах.
Было в нём нечто от античного стоика: знающего, как правильно жить; и не его вина, что попытка поделиться с людьми этим знанием плохо кончается.
