На удивительное сродство русских мыслителей в подходе к кардинальным проблемам бытия, человека, истории указывал В.Ф. Эрн в программной статье "Нечто о Логосе, русской философии и научности". Будучи отделены друг от друга "большими промежутками времени и незнанием друг друга", они "перекликаются между собой и, не сговариваясь, в поразительном согласии подхватывают один другого". Это сродство философ объяснял принадлежностью не к школе, держащейся прямой передачей идей, а к "внутренней традиции" логосного мышления, преимущественно свойственного христианской мысли Востока в отличие от западной философской культуры, стоящей на примате рациональности. Логосное мышление с его онтологизмом, персонализмом, религиозностью, примирением индивидуального и универсального определяет в своих главных чертах становление и развитие мысли о мире и человеке на русской почве.
В органическом единстве культурных явлений раскрывается "внутреннее метафизическое единство" рода людского. Оно обращает к Божественному истоку мира и одновременно задаёт землянам перспективу "восстановления родства", собирания народов земли в симфоническое, соборное целое, которое не имеет ничего общего с "неолиберальной глобализацией". Об этом императиве соборования человечества по Христовой заповеди "Да будут все едино" (Ин. 17:21), движения вперёд и вверх, а не постыдного падения в "антропофагию", необходимо особенно помнить сегодня, когда налицо катастрофическая ценностная девальвация, когда внешне "упакованный", благополучный индивид оказывается лишён, по выражению Ф.М. Достоевского, "высшей идеи существования" и всё меньше способен осознать, что человек не только дан, но и задан. И не только помнить, но и выстраивать новую модель будущего, в которой живая Вселенная, ждущая от человека, как писал П.А. Флоренский, "заботы, ласки и оплодотворения духом", не редуцируется до глобальной иллюзии на экране гаджета. Будущего "со всеми и для всех", как сказал бы Н.Ф. Фёдоров, философ общего дела и всечеловеческого родства. Светлого будущего для каждого рождённого на планете Земля.
Для построения новой футурологической модели, уходящей корнями в логосную традицию, опирающейся на новозаветный императив "…Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный" (Мф. 5:48), необходим творческий синтез идей. Идеал соборности, выработанный в лоне славянофильско-почвенной мысли, соединяется здесь с идеалом общества по типу Троицы, выдвинутым Н.Ф. Фёдоровым, с прозвучавшей у Достоевского идеей обращения государства и общества в Церковь, с концепцией "нашего русского социализма" как "всесветного единения во имя Христово" в его "Дневнике писателя" 1881 года, с "христианским социализмом" С.Н. Булгакова, идеей "религиозной общественности" Н.А. Бердяева и Е.Н. Трубецкого, с примиряющей личность и общность философией богостроительства, с концепцией "симфонической личности" в философии евразийства и идеалами новоградства в религиозно-философской мысли русского зарубежья 1930-х годов. Каждая из этих моделей построена на принципе соборности, имеющем своим прообразом и образцом то "единство без слияния, различие без розни" (Н.Ф. Фёдоров), которым соединены ипостаси Троицы — Бог-Отец, Бог-Сын и Бог — Святой Дух.
Рядом с идеалом соборности, лежащем в основании той проективной социальной модели, которую выстраивала русская мысль, встают концепции всеединства и богочеловечества. Всеединство, как и соборность, восходит к неслиянно-нераздельному единству Божественных ипостасей и является должным принципом устроения уже не просто социума, но бытия. Оно выдвигается в противоположность наличному состоянию мира с его взаимной непроницаемостью, пространственно-временной раздробленностью. Достижение всеединства "составляет смысл и цель мирового процесса", в котором действует не только Божественный Логос, но и носитель этого Логоса — человек.
Человек значим для русских мыслителей не как самовлюблённый индивид, не как обособленный подпольный герой, гордо бросающий граду и миру свою "гениальную" максиму: "Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить?", а как любящий сын, которому Господь ещё в начале времён доверил дело возделывания и хранения мира как Божьего сада и которому теперь, в новозаветную эру, доверяет труд "восстановления мира в то благолепие нетления, каким он был до падения". "Сыновство" онтологично, укоренённо, конкретно: каждый рождён, каждый — сын или дочь, у каждого есть исток, есть "причина" — его отец и мать, деды и прадеды, пращуры, вплоть до Адама и Евы. Саркастически характеризуя тип "общечеловека", безродного космополита, который провозглашает себя "гражданином мира", но при этом мира как целого не ощущает, тем более не чувствует ответственности за него, Достоевский противопоставляет ему иной, "всечеловеческий" тип, обладающий даром всемирной отзывчивости, "всемирного боления за всех", душа которого связана крепкими узами со своим народом и одновременно со всем человечеством в прошлом, настоящем и будущем: "Да и с детьми, и с потомками, и с предками, и со всем человечеством человек единый целокупный организм".
Тема совершенного социума и человека, возрастающего к совершенству, стремящегося "преобразиться в Христа как в свой идеал", неразрывно связана в проектировании будущего с историей, историософией. Русская религиозно-философская мысль ставит историю под софиты христианской идеи, видя её назначение в том, чтобы стать полем соработничества Бога и человека. Вера в то, что наличная, исполненная смертоносных противоречий история, оборачивающаяся "взаимным истреблением друг друга и самих себя", может переменить своё русло, претвориться в "работу спасения", объединяет разные лагери русской мысли — от русского европейца П.Я. Чаадаева до А.С. Хомякова и И.С. Аксакова, от Ф.И. Тютчева до Ф.М. Достоевского.
Концепция истории как "работы спасения" задаёт созидательный, оптимистический вектор движения в будущее. Опору этой идее её апологеты находят в последней книге Нового завета — "Откровении Иоанна Богослова". В противовес позиции историософского пессимизма и катастрофизма, согласно которой "Откровение" безальтернативно пророчествует об усилении зла в мире к концу времён, пришествии Антихриста, последней схватке, воскресении гнева и Страшном суде, сторонники идеи оправдания истории выделяют в слове апостола любви линию миропреображения, подчёркивая, что исход истории и объём спасения всецело зависят от выбора человечества: продолжит ли оно упорствовать на путях зла или выйдет на богочеловеческий путь. В случае этой умоперемены человеческий род становится соучастником дела Христова, "акты его свободного творчества уготовляют Царствие Божие". Выдвинутая в русской мысли концепция активно-творческой эсхатологии, согласно которой Град Божий, "хотя и нисходит с неба, строится на земле в сотрудничестве всех поколений", открыта осмыслению и усвоению людьми XXI века, стремящимися строить будущее и ищущими того "камени веры", который позволит сделать наш общий дом по-настоящему прочным, неспособным схлопнуться под напором природных и социальных катастроф, как дом на песке в знаменитой Христовой притче.
Современный мир легко расправляется с христианством, считая его косным, стреноживающим, не отвечающим стремительно меняющейся реальности, тормозящим развитие науки, техники, практики. А для русской ментальности именно христианство даёт этому развитию мощный духовный импульс. История, понятая как "работа спасения", позволяет проявиться всем творческим потенциям рода людского, которые поистине беспредельны, коль скоро действуют они в потоке Божественной благодати, — недаром же спасительные чудеса совершались Христом "в нераздельном и неслиянном единстве Его божеского и человеческого естества", и действие второго было столь же равномощно, сколь и действие первого.
В свете идеи истории как работы спасения все сферы человеческой практики: экономика и политика, культура и педагогика, медицина и техника — предстают как орудия христианского служения, включаются во "внехрамовую литургию". Последнее понятие, как и понятие истории как "работы спасения", было введено Н.Ф. Фёдоровым и подхвачено русскими христианскими мыслителями XX века. "Литургия" в переводе с греческого означает "общее дело" и, с точки зрения сторонников идеи оправдания истории, никак не может ограничиться только храмовым действом. Она должна расшириться за стены храма, охватить христианским заданием все сферы человеческой практики. "Наука, искусство, государство и хозяйство суть как бы те духовные руки, которыми человечество берёт мир. И задача христианства не в том, чтобы изуверски отсечь эти руки, а в том, чтобы пронизать их труд изнутри живым духом, воспринятым от Христа".
Экономика в русской мысли возведена к идее христианской икономии, предстаёт частью Божественного домостроительства. Хозяйство софийно, по своему заданию оно есть мироустроение, восстановляющее в падшем бытии первоначальную Божественную красоту. Философия хозяйства неразрывна с философией культуры как творческого возделывания бытия и одновременно религиозного служения в нём. Культура есть "дело богочеловечества, то есть очеловечение мира и обожение человека. В этом смысле задание культуры совершенно беспредельно".
Помимо экономики и культуры в "работу спасения" включается и политика, призванная стать инструментом преображения международной жизни, преодолеть "несовершеннолетие". В своём стремлении к высветлению бытия, к преображению человеческой активности в мире русская мысль оправдывала знание и науку, ставя их на службу жизни, и выдвигала идеал веры, не боящейся союза с разумом. Критикуя всеобъемлющий рационализм философского мышления, шедший рука об руку с нарастанием секулярных тенденций в миросознании человека Нового времени, И.В. Киреевский и А.С. Хомяков, Н.В. Гоголь и Ф.М. Достоевский, Н.Ф. Фёдоров и В.С. Соловьёв, Н.О. Лосский и С.Л. Франк указывали на редукцию смыслового и творческого горизонта цивилизации, не просто теряющей опору в Боге, но сознательно дистанцирующейся от Него. Они подчёркивали внутреннюю раздробленность современного человека, углубляющийся разрыв между отвлечённой мыслью, пребывающей в плену теоретических схем, и реальностью человеческого страдания, болезни и смерти, предупреждая, что односторонность "материального просвещения", основанного на "науке без чувства религиозной любви" (по выражению В.Ф. Одоевского), чревата растлением духа, эгоистическим окостенением личности и в конечном итоге ставит цивилизацию, озабоченную лишь комфортом и наслаждением, на грань естественной катастрофы. Они утверждали идеал "истинного просвещения" как "разумного просветления всего духовного состава в человеке или народе", идею "цельного знания", которое опирается на веру, неразрывную с усилием "деятельной любви".
Сама система мышления, выработанная в лоне отечественной философии, оперировала не столько дуальностями и антиномиями, взаимоисключающим принципом "или — или", сколько тринитарной логикой, в глубине которой — идеал всеединства, не отрицание другого, но утверждение его как собеседника и соработника в деле Божием. Дуалистический подход в высшей степени соответствует бытию, каково оно есть, — утратившему райское состояние, уязвлённому жалом смерти. Для субъект-субъектного мироотношения "нет других в смысле чужих", но "все — …родные", человечество предстаёт как живое многоединство, "собор лиц". М.М. Пришвин назовёт это природняющее, субъект-субъектное знание-зрение "родственным вниманием" и "любовью различающей", полагая его в основу "будущего мира, в котором мудро хозяйствует человек".
С пониманием хозяйственной деятельности человека как проявления заповеди обладания землёй связано и понятие регуляции природы, выработанное в лоне русского космизма, одного из особенно мировоззренчески значимых и актуальных течений отечественной философии. Представители естественнонаучной ветви космизма Н.А. Умов, К.Э. Циолковский, В.И. Вернадский, А.Л. Чижевский, Н.Г. Холодный, В.Ф. Купревич выдвигают идею направленности эволюции, рассматривая жизнь, сознание, творческую деятельность человека как ключевой фактор развития Земли и Вселенной. Человек становится у руля мирового развития, проявляет сознательно, свободно и целенаправленно тот импульс восхождения, самоорганизации, совершенствования, который содержится внутри самой жизни.
Деятели религиозно-философской ветви течения русского космизма, такие как П.А. Флоренский, А.К. Горский, Н.А. Сетницкий, В.Н. Муравьёв, равно как и родоначальник космизма Н.Ф. Фёдоров, подчёркивают, что в триаде "Бог, человек и природа" человек выступает "орудием божественного разума и сам становится разумом вселенной". Природа через человека переходит "из бессознательного состояния в сознательное" — и это тяготение бытия к совершенству, импульс восхождения от разрушения, слепоты, смерти к тому состоянию, образ которого дан в неслиянно-нераздельном бытии Пресвятой Троицы, есть действие Божьего промысла.
Противостоя хищническому природопользованию, регуляция не уводит в пассивность, не умаляет активности человека в природе, но выстраивает её на основаниях, продемонстрированных в делах Иисуса Христа, который исцелял больных, воскрешал умерших, утишал бури и заповедал ученикам: "Верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит" (Ин. 14:12). Со стороны человека она предполагает полноту знания природных процессов, достигаемого при помощи развития науки, и полноту любви и заботы, пестования в себе родственного миросознания, для которого нет деления на своих и чужих.
Полноту регуляции Фёдоров видел в победе над смертью, мысля её радикально — не просто как достижение бессмертия человеческим родом, а как воскрешение всех когда-либо живших, как преображение природного порядка существования, основанного на борьбе существ, пожирании, вытеснении, смерти. Для Фёдорова смертность — это "отживающее" состояние природы, а если воспользоваться христианской системой координат, в которой выстраивал свои рассуждения философ общего дела, — послегрехопадное, искажённое, ибо Бог "не сотворил смерти и не радуется погибели живущих" (Прем. 1:13). Новое, совершенное состояние, в которое через человека входит природа, предполагает полноту бытия, где ничто уже не умаляется, не исчезает, не проваливается в пропасть беспамятства, но расцветает для вечности.
Регулятивное действие человечества, с точки зрения представителей русского космизма, не может быть ограничено только планетой Земля. Они строят образ космического будущего человечества и говорят о регуляции в масштабах Вселенной. Это характерная черта космизма, выделяющая его в ряду других философских течений. Будучи сознающей, мыслящей частью природы, человек и должен действовать во всей природе, быть деятелем не только земного, но и космического процесса. Связывая будущее действие человечества во Вселенной с исполнением Божественной заповеди об "обладании землёй", Фёдоров побуждает понимать её расширительно — как завет существу, созданному по образу и подобию Божию, быть добрым управителем всего мироздания.
Идеалом русского космизма в его религиозно-философской ветви является Царствие Божие, а в естественнонаучном — ноосфера, новое, творчески организованное состояние биосферы. В первом случае идеальное состояние связывается с образом бессмертия, всеединства, любви, полноты взаимодействия Бога и человечества. Во втором случае совершенство связано с тем, что физик Н.А. Умов называл "стройностью", упорядоченностью сил и элементов мира, а В.И. Вернадский — "перестройкой биосферы в интересах свободно мыслящего человечества как единого целого". И для космистов-учёных, и для космистов — религиозных мыслителей совершенное состояние не статично. Это динамическая, творческая вечность. Развитие здесь осуществляется не через смену поколений, не через вытеснение последующим предыдущего, а через приращение бытия, через возвращение утраченного, через расширение знаний, творческих возможностей человечества. Оно предполагает участие всех, собор лиц.
Образ совершенного состояния относится в русском космизме как к миру, преображаемому человеком, так и к самому человеку, одновременно преображающему себя самого. Совершенный человек будущего предстаёт в русском космизме как существо, преодолевшее смерть, способное к бесконечному самовозобновлению, к безграничному перемещению на далёкие расстояния без помощи техники, способное жить в разных природных средах. Он является автотрофным существом, строящим свои ткани подобно тому, как это делают зелёные растения, не пожирающие чужой жизни, накапливающие энергию солнца. Одновременно это личность, максимально развившая в себе способность к любви, эмпатии, сочувственному вниманию к другому "я", к людям и всем живым существам. Человек будущего утверждает на новом уровне античный идеал калокагатии. В нём преодолевается разрыв между безграничностью духовной природы и ограниченностью физического естества. Преобразив свой организм, достигнув "полноорганности", человек, как пишет Фёдоров, сможет "осуществлять не по нужде, а по избытку душевной мощи бесконечную мысль в неограниченных средствах материи".
Идея полноорганности по-новому заставляет взглянуть на современные дискуссии о соотношении искусственного и природного, техники и органики. Подчёркивая, что техника и технические возможности расширяют творческий горизонт человечества, ареал его действия в мире, дают ощущение "планетарности земли", философы-космисты в то же время указывали, что технический тип развития доводит до предела орудийный принцип отношения человека к миру, обратной стороной которого является отчуждение, распад интимной связи человека и мира. Стремясь найти выход из противоречия, они оригинальным образом использовали идею органопроекции, согласно которой технические орудия суть искусственное продолжение органов человека. Размышляя о феномене органопроекции, П.А. Флоренский указывал на то, что технические орудия действуют проективно, воспроизводя в законченном виде те непроявленные органы и возможности, которые есть в человеческом организме. Тем самым не только биология служит для техники источником вдохновения, но и "техника может и должна провоцировать биологию… Линия техники и линия жизни идут параллельно друг к другу".
Из последнего тезиса вытекает тот поворот от техники к органике, который декларируют представители русского космизма как перспективу будущего, обозначая вектор постепенного перехода с путей технического прогресса, усовершенствующего мощь человека фабрикацией внешних приставок к его органам, на путь органического прогресса, основанного на том, чтобы раскрыть и развить скрытые возможности самого человеческого организма, ещё дремлющие потенции живого. Этим подход космизма радикально отличается от постулатов современного трансгуманизма, всецело ориентированного именно на технический путь, вторгающийся в природу и уже в саму "генетическую карту" природы со скальпелем хирурга. Если русский космизм нацеливает на то, чтобы развивать биологическое, рассматривая искусственное, техническое как подпору, но не как замену, то трансгуманизм фактически отказывается от биологического в пользу технологического, говорит о переносе сознания в компьютер, о создании искусственного тела человека, то есть фактически о замене человеческого организма протезом. Между тем, с точки зрения космизма, разум не должен конфликтовать с живой материей: она — его колыбель, его мать, а от матери не отрекаются.
В теоретической и прикладной науке, с точки зрения идей космизма, поддержки требует всё то, что работает на жизнь и на человека как средоточие жизни чувствующей, сознающей, творящей. При этом действие человека в природе должно быть основано на доскональном и глубоком изучении земных и космических процессов, законов функционирования биосферы, а не на непросчитываемом "блицкриге", "хакинге" природы или человеческого организма. Природное целое — не компьютерная программа, которую можно "взломать". Взлом, как, впрочем, и в кибернетических объектах, обернётся нарушением системы, её ослаблением, деструкцией, неизбежно ведущей к гибели.
Развитие научного знания требует и соответствующей общественной практики, и высокой системы нравственных ценностей. Во всём мире ведутся интенсивные разработки в области борьбы с болезнями, провоцирующими инвалидность и смертность, изучаются механизмы старения, разрабатываются методики долголетия. Но у этих разработок нет аксиологической перспективы. Мы, земляне, не понимаем, что, преодолевая старение, борясь с болезнью и смертью, исполняем наше эволюционное предназначение, работаем на будущее биосферы, Земли, человека. Внимание к проблеме продления жизни ослабляет наша собственная духовная шаткость, зыбкость нравственных основ, скрепляющих общественное и державное целое, социальный эгоизм, ориентированность всего строя жизни на постоянную сменяемость поколений. Для цивилизации потребления с её жёсткой формулой "товар — деньги — товар" неинтересны ни пенсионеры, ни малоимущие: они не являются эффективными потребителями услуг, в том числе тех, что непосредственно связаны с обеспечением здоровья и качества жизни. Для ноосферного миропонимания подобное неприемлемо в принципе. Оно утверждает абсолютную ценность каждой человеческой личности вне зависимости от возраста, талантов, социального статуса, пресловутой платёжеспособности, подчёркивает невозможность какой бы то ни было сортировки людей, декларирует равенство доступа к знанию и технологиям.
Экономика сотрудничества, экономика общего дела, которую выдвигали Н.Ф. Фёдоров, С.Н. Булгаков, В.И. Вернадский, неразрывно соединённая с персонализмом, с этикой соборности, способна обеспечить развитие прорывных отраслей и вывести в сферу общедоступности высокотехнологичную медицинскую помощь и те достижения в сфере продления жизни и практического бессмертия, которые ныне являются дорогостоящими и принципиально недостижимыми для всех.
Наука идёт вперёд — это объективный процесс. Достаточно вспомнить Вернадского, называвшего научную мысль планетным явлением, "новым геологическим фактором" и подчёркивавшего, что процесс развития и расширения научного знания закономерен, "как закономерен в ходе времени палеонтологический процесс, создавший мозг". Ставить заслон этой силе — занятие бесполезное. Но важно сделать так, чтобы разум не стал холодным, безжалостным, эгоистическим, а для этого, как подчёркивал Н.А. Умов, его вечным спутником должна стать агапе — любовь.
Мы уже приводили афоризм Фёдорова, выражающий его этику соборности, общего дела: "Нужно жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех". Отсюда следует перекинуть смысловой мост к другой капитальной идее, характерной не только для русских космистов, но и для других представителей русской мысли, разделявших идею оправдания истории, — к идее апокатастасиса. Эта идея основана на признании абсолютной благости Божией и в то же время полноты человеческой любви. Для Фёдорова, Соловьёва, Бердяева, Булгакова, для христианских космистов 1920–1930-х годов не существует фатально проклятых и отверженных людей и народов: у каждого, подобно блудному сыну евангельской притчи, есть шанс на покаяние и спасение. И потому борьбе Востока и Запада, составляющей, по Фёдорову, смысл и содержание всемирной истории, философ противопоставляет проект их союза в общем воскресительном деле.
Илл. Михаил Прехнер "Авиамоделист" (1934 г.)
