В иной стране — прости! — в ином столетьи
ты имя вдруг мое шепнешь беззлобно,
и я в могиле торопливо вздрогну…
Иосиф Бродский
Вот мы и стали жить в иной стране, в новом столетьи. Эти лирические строки обращены не к "бродсковедам", которых становится всё больше, но хотелось бы, чтобы все упоминали имена подлинных поэтов если не с придыханием, то беззлобно. А не так, как к удивлению многих, отозвался на книгу Владимира Бондаренко мастер на все руки Дмитрий Быков: "Не зря новую книгу о Бродском в ЖЗЛ написал Владимир Бондаренко, это одна из самых антипатичных мне фигур в современной российской словесности. Он увидел в Бродском имперского поэта. Конечно, Бродский не в ответе за Бондаренко. Но сочетание агрессии и мизантропии в поэтической стратегии Бродского меня отталкивает". То есть мизантроп Бродский "сам виноват", как говорят дети во дворах. Но удивительно, что книга получила изрядную порцию зубодробительной критики и от тех, кому Бондаренко не так антипатичен (довольно странный подход в критических спорах, неведомый прежде) — от многих критиков не только либерального, но и патриотического лагеря. Например, с пространной статьёй в "Российском писателе" выступил Владимир Бушин, который недоумевает: "В. Бондаренко сообщает, что "позже (уже в "мировой культуре" или как пропуск в неё? — В.Б.) у Бродского было всё — эмиграция, ёрнические стихи о России, выпады против христианства, попытки уйти из русской культуры в американскую…". Не хило, правда? И каков вывод? "Он так и остался великим русским поэтом". При всём ёрничестве о родине. Хоть стой, хоть падай…". Но я падать не буду, а как автор книги о Бродском, вышедшей раньше в издательстве "Алгоритм", хочу вмешаться в этот спор — и литературный, и мировоззренческий. До сих пор не могу понять, зачем сам-то взялся за книгу, которую назвал "Полтора кота" (так Ахматова звала Иосифа), а потом с издательством решили назвать просто "Иосиф Бродский. Вечный жид". Молодой редактор — поклонник Бродского, начал править аннотацию, кромсать моё предисловие (тоже нечто новенькое — напиши свою книгу!), а потом отказался её редактировать. В последний момент название изменили: "Вечный скиталец". Такая глава есть и в книге Бондаренко, хотя эта важнейшая глава тоже называлась "Вечный жид". Что-то побаиваются издатели этого библейского образа, никакого отношения даже к национальности не имеющего, не то что к антисемитизму. Кстати, никого не задела книга Владимира Соловьёва (не телеведущего) с названием "Два шедевра о Бродском. Три еврея. Post mortem".
Но это так — отступление. Я знаю главный побудительный мотив Бондаренко, о котором мы говорили ещё в давней литературной молодости. И тогда кипели литературно-политические споры с национальным оттенком. И вот как-то в редакции "Литературной России" после очередного спора мы единодушно с Володей решили, что будем по мере сил числить и отстаивать в русском стане, в патриотической поэзии Ахматову, Пастернака, Мандельштама, Ходасевича (дальше по списку). Это касалось и дальнейших персон. Да, они — от Тарковского до Слуцкого — прежде всего русские поэты по Языку и Судьбе! Потом ему часто пеняли — "заигрывает", "продался", "хочет и нашим, и вашим". Это мы слышим и после выхода книги о Бродском — темпераментной, излишне горячечной, на мой взгляд, по части имперскости и русскости Бродского: обоймы эпитетов, образов; главы в лоб называются "Бунт за русскость", "Бунт за народ". (Кстати, бывает ли бунт "за" или только "против"?) Так почему же такое неприятие, особенно либералами, еврейскими критиками? Отчего они, например, проглатывали все домыслы Соловьёва и Волкова или соглашались с диким заявлением Валентины Полухиной "Бродский — это Пушкин ХХ века!" Ведь Пушкин — государственник, имперец, певец русского оружия и победы над Польшей, которую так любил Бродский? Вообще Полухина, на которую ссылается и Бондаренко — типичный бродсковед. На сайте "Зарубежные задворки" написано: "Валентина Полухина, профессор русской литературы Кильского университета (Англия) родилась в Сибири, в несуществующей больше деревне Утюп, Кемеровской области. Предки Полухиной по матери были сосланы в Сибирь за участие в польском восстании 1863 года. Отец был раскулачен и часто повторял: "Доченька, если выживешь, беги на запад, как можно дальше на запад”… И она побежала: после МГУ (какие возможности для детей раскулаченных!) попала в Англию. Теперь запросто читает лекции вроде "Бродский и Данте", говорит категорично: "Бродский застилает горизонт. Его не обойти. Ему надо либо подчиниться и подражать, либо отринуть его, либо впитать в себя и избавиться от него с благодарностью", но такая дамская категоричность (многие обходят, не споткнувшись!) никого не смущает. В чём же дело? Ну, во-первых, как сказал Быков, в фигуре самого Бондаренко, а, во-вторых, в том, что весомый итог его многолетнего труда сделал самое главное: просто поставил Бродского в РЯД СЛАВНЫХ РУССКИХ ПОЭТОВ, где можно никому не подчиняться и не подражать. Читайте и определяйте сами его место и значение! Понимаете, прежде в литмире само собой разумелось: свои Йосю возносят до небес и делают кумира неким исключением из всей отечественной литературы (такой поэт не должен был родиться в СССР — частая мысль), а записные патриоты утверждали: нет такого русского поэта — это чистая политика, обман и еврейские игры. Хотя изрядная доля истины в последнем утверждении была. Например, Людмила Штерн, которая тоже переселилась в США, издала книгу воспоминаний "Ося, Иосиф, Joseph" с такими штучками: "Иногда он раздражался, что я его опекаю, как еврейская мама, даю непрошеные советы и позволяю себе осуждать некоторые поступки", а дальше идёт знаменательная фраза: "Но мы были из его стаи, то есть, "абсолютно свои"…". Вот это "из его стаи" тоже, помню, задело меня в ЦДЛе — всё-таки "свой из стаи" или Пушкин ХХ века? — и отчасти подвигло написать книгу, разобраться. Ужасное впечатление произвёл на меня тогда же фильм "Полторы комнаты", обсуждавшийся в программе Александра Гордона, (кстати, в книге Бондаренко есть глава "Полторы комнаты" — честный биографический рассказ без выдумок!). Более антибродского фильма не снял бы и заклятый враг поэта. Мать в исполнении Алисы Фрейндлих — Мася, как зовут её в фильме (так же зовут кошку моих внучек), припечатывает: "Ты прости, Йося, но мы никогда не понимали твоих стихов". То же самое могут повторить все герои и создатели ленты. После просмотра фильма на обсуждении хотелось защищать Бродского — от расхожих штампов, бытового мусора, от навязываемого "пятого пункта", наконец! Кстати, всё время под него подводятся теории. Так, публицистка, живущая в Германии, представительница уже "третьей волны" эмиграции, Соня Марголина, которая, кстати, предрекает, что "того и гляди, рухнет европейский мегапроект", говорит: "Еврей — не фантастическая выдумка. Его самосознание начинается с ощущения "отличности". Оно коренится в традиции избранности, которая, потеряв религиозную непосредственность, реализуется в мирской форме чувства превосходства и нарциссизма". Превосходства талантливейшего поэта Бродского над посредственностями и доказывать не надо, а уж нарциссизм разлит во многих произведениях Бродского, особенно в интервью и высказываниях, которые теперь составили томища. Порой читаешь плодовитого Соломона Волкова и думаешь: говорил ли это сам Бродский? И с какой интонацией говорил? Огромной заслугой Владимира Бондаренко является то, что он снял налёт этой исключительности и, в частности, как истинный исследователь съездил в Череповец, разузнал всё о крещении Иосифа, названного отцом в честь Сталина, и опубликовал редкое фото с нательным крестом. Я много перебирал иллюстраций, когда готовил книгу, а такой не встречал — это фото и надо было вынести на обложку!..
Теперь — о том, что огорчило больше всего и не заиграло яркими красками — увы, о поэзии самого Бродского. Хотя и тут логика для меня есть — поставил в ряд славных русских поэтов, вырвал из касты неприкасаемых, ну и судить можно по высшему счёту, по реально написанному, а не восторженно поданному (кстати, столько программ на ТВ, а стихов-то его почти не читают!).
Самое поразительное: я бывал, и теперь реже, но бываю, в разных компаниях творческих людей, не только поэтов. Никогда, нигде — клянусь! — я не слышал, чтобы читали вслух и наизусть Бродского, кроме как "На Васильевский остров…". Например, воскликнули бы пафосно: "Я дарю их как опыт борьбы с удушьем". Ну, может, не с теми сижу...
Казалось бы, безвыходное положение: я высоко оцениваю серьёзную книгу, многое поставившую на место и потому вызвавшую громкие споры, но не воспринимаю душой (а то и разумом) её поэтическую основу. Нормальное явление для филолога и поэта, который понимает, что литература шире наших субъективных пристрастий. Своим студентам-журналистам в Московском государственном институте культуры читаю курс "Сценарное мастерство" для заочников и даю перед экзаменом задание: написать телесценарий клипа по двум стихотворениям на выбор — Николая Рубцова "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны" или Иосифа Бродского "Ты поскачешь во мраке по бескрайним холодным холмам". За три потока выявилась любопытная закономерность: все, кто уже отравлен современным ТВ (многие же работают) и судит поциничней, все нерусские москвичи (питерцы имеют свой Университет культуры) и, напротив, пыжащиеся провинциалы — выбирают Бродского; все, кто ещё не привык выпендриваться и верит в высокое предназначение журналиста, кто обладает более органичным творческим потенциалом, — выбирают Рубцова. Тех и других — почти поровну, я не давлю и о пристрастиях своих не говорю, но работы по стихам Рубцова — образнее, внятнее и ярче. Такова объективность!
Вот и человек совершенно другого круга — Захар Прилепин, отмечая книгу Бондаренко, пишет: "Мы мало думали о Бродском, блестяще описавшем и предсказавшем тот чудовищный хаос, что воцарился в России после развала Союза:
Иначе — верх возьмут телепаты,
Буддисты, спириты, препараты,
Фрейдисты, неврологи, психопаты…".
Чего тут блестящего? — инвентарная книга, скука, а не поэзия.
В книге присутствует бывший настоятель киевского храма прп. Агапита Печерского — скромной деревянной церкви в микрорайоне у метро "Берестейская" протоиерей Андрей Ткачев. Отец Андрей, уехавший из Киева в Россию, написал в журнале "Отрок" большую статью, которую Бондаренко цитирует, включая и эту не самую поэтичную метафору: "Ещё Бродский напорист. Он вгрызается в языковую ткань с упорством голодной мыши, вгрызающейся в сыр. Поэт любил повторять слова У.Одена о том, что поэты — это органы существования речи. Через поэтов язык жив, и язык сам, как некое лично живое существо, выговаривает прячущиеся в нём идеи". Но разве в идеях дело? Мы этак и завет Пушкина забудем, что поэзия должна быть глуповата, в русской поэзии "песня зреет" без вгрызания. Ткачёв восторженно пишет: "…Я с жадностью читал стихи, тем более, что многое в них было написано и даже озаглавлено как назидание. Многое я помню до сих пор, как, например, вот это:
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли, и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Кто не задыхался, пусть проходит мимо, насвистывая шлягер…". Ну, не прихожу в восторг от приведённой строфы, несмотря на самоуничижение паче гордости, лишь ревниво не могу понять, почему второсортной-то (Бондаренко уверяет, что Бродский ценил и защищал советскую эпоху?), любой образный эпитет готов принять, но этот... Тем более странно слышать от того, кто в нынешнюю, действительно страшную эпоху чуть было физически не был удушен нацистами! Кстати, и запомнить наизусть подобные строки не могу, хоть убей, как и шлягеры современные. Но отец Андрей в книге продолжает сравнение: "Он, словно кит, пропускающий сквозь себя десятки тонн воды ради планктона, пропускает через мозг и сердце речь, и благодарная речь шифруется в шедевры". Что я могу поделать: и грызущую мышь представляю, и с некоторым трудом кита (люблю чудо-юдо рыбу-кит у Петра Ершова!), а вот шедевров почти не вижу — больше планктон зашифрованный.
Начал специально — как филолог уже, а не любитель русской поэзии, — помнящий сотни строк, перечитывать книгу Бондаренко "поцитатно" — те страницы, где он приводит стихи не как отсылки к событиям и доказательствам, не как иллюстрации к собственным публицистическим рассуждениям, а просто — как перлы поэзии. И снова — разочарование: ну, не смог меня автор переубедить — не русская это поэзия в своём парении при всём обилии определений и глав с прилагательным "русский". Автор пишет: "Вообще, вся его поэзия, особенно поздняя, напоминает письма, упакованные в бутылки и брошенные в открытое море, куда-то — неизвестно когда и неизвестно куда — обязательно доплывут". Ну, доплывут — и что поведают потомкам?
Я честно плыл, но попался риф,
И он насквозь пропорол мне бок.
Я пальцы смочил, но Финский залив
Тут оказался весьма глубок…
Цитата издевательски обрывается, но что заключено в этом послании? Да, залив бывает глубок, а бывает мелок вне зависимости от смоченных пальцев. И что? Ей Богу, не могу воспринять…
Постоянное цитирование подобных бескрылых и угловатых строк приводит самого стилиста Бондаренко к суконному канцеляриту: "Предпочтение воды другим стихиям является одной из причин внимания Бродского к морю:
Что на вершину посмотреть, что в корень –
Почувствуешь головокруженье, рвоту;
И я предпочитаю воду…".
И тут же идёт блестящий кусочек из эссе "Набережная неисцелимых", где Бродский пишет: "В любом случае я всегда считал, что раз Дух Божий носился над водою, вода должна была его отражать. Отсюда моя слабость к воде, к её складкам, морщинам, ряби и — поскольку я северянин — к её серости". Просто и сильно! Может, правы те, кто утверждают, что Нобелевскую премию дали Бродскому не за стихи, а за эссе — формулировка-то, в отличие от шолоховской — туманная?
Но в нашей реальности книга Владимира Бондаренко очень нужна — как выношенное слово правды, как опыт борьбы с удушьем, и впрямь охватившим сегодня Россию.
