Стратификация общества, конфигурация центров власти, динамика социально-политических процессов меняются на наших глазах и требуют новой интерпретации. Мы вплотную подошли к переоценке ключевых понятий из области социального знания — таких как "гражданское общество", "демократия", "базовая система ценностей", "правовое государство".
Например, термин "гражданское общество" мы сегодня употребляем в устаревшей трактовке — как синоним "активного" и привилегированного меньшинства, требующего от государства гарантий сохранения привилегий в ущерб интересам остальных граждан. Новые социальные реалии уже сейчас требуют переосмысления термина в пользу "большого гражданского общества", то есть сплочённого социального большинства с общими интересами и общим пониманием национальных задач.
Для начала отметим, что запаздывание в переосмыслении ключевых социальных понятий ведёт к идиоматизации языка социальных наук — он теряет свои аналитические возможности, постепенно превращаясь в набор застывших понятий и формул, как это было в позднесоветский период. Идиоматизация языка — ситуация, проигрышная для всех. Сегодня перемены здесь столь же необходимы, сколь и неизбежны.
И народ, и власть имеют дело с устаревшим объяснением термина "гражданское общество", что может приводить к принятию неверных решений в области внутренней политики. Понятие "гражданское общество" — один из "окаменевших" концептов, который в ближайшем будущем сохранит свою ключевую роль, но существенно изменит содержание.
Два слова об истории понятия.
Когда институт гражданского общества сформировался в XVIII-XIX веках, то далеко не все считали его прогрессивным. Если Томас Пейн категорично утверждал, что "гражданское общество — благо, а государство — неизбежное зло", то Шарль Монтескье, наоборот, был уверен в том, что "гражданское общество — это общество вражды людей друг с другом, которое для её прекращения преобразуется в государство".
В какой-то мере гражданское общество стало результатом частичной десакрализации понятий "государство" и "церковь". На этом фоне новый институт приобрел собственную сакральность, собственные святыни — такие как естественное право, священное право собственности, вера в универсальность прогресса. Поэтому понятие "гражданская религия", впервые озвученное Руссо, было не просто метафорой. Гражданская религия — это религия гражданского общества. Но если в церковь приходили все желающие, то принадлежать к гражданскому обществу неимущая часть народа практически не могла. Уже в ХХ веке Юрген Хабермас подчёркивал, что лишь немногие личности располагают имущественной независимостью и образовательным статусом, чтобы считаться членами гражданского общества. Защите интересов всех остальных всегда отвечали нормы традиции, а не либерального права.
С конца ХХ века и до недавнего времени гражданское общество состояло из представителей среднего класса и его политического авангарда — креативной прослойки. Здесь был важен принцип группового превосходства: "активная часть общества делает свой выбор" и т.п. Но это лозунг для трибуны, а на языке социологов гражданскому обществу обычно атрибутируется некая социальная миссия, например: "гарант социальной стабильности", "канал обратной связи с государством", "фильтр общественных требований к политической системе" (последнее — из классического определения Дэвида Истона). Главным в этой идее оказывается подмена понятий, желание выдать часть общества за всё общество по степени значимости и праву говорить от лица остальных.
Откуда это сектантское стремление к эксклюзивности и превосходству? Дело в том, что к гражданскому обществу принадлежит слой, которому нужно сохранить отнюдь не символический объем собственности и привилегий. С точки зрения этого слоя, который представляет собой социальное меньшинство, его интересы должны быть удовлетворены государством за счёт интересов более широких слоев. А последним необходимо в первую очередь сохранение социальных прав — это единственный капитал, который у них есть. Плюс ценности традиции и нравственности, которые способствуют сохранению именно этого капитала.
Чтобы заставить государство экономить на более широких слоях ради слоев "креативных", его нужно постоянно шантажировать "болотными", "майданами" и т.п. — то есть использовать политические инструменты.
В науке есть понятие решающего эксперимента. Это процедура окончательной проверки теории на практике. Решающим экспериментом для двух концепций гражданского общества — как легитимного представителя всего общества или как привилегированного социального слоя — стал украинский сюжет. "Майдан", воспринимаемый как пик активности гражданского общества (читай: креативного класса) обнаружил стремление одной части социума решить свои национальные и экономические проблемы за счет другой части. Например, избавиться от реальной индустрии вместе с реальными рабочими местами ради бумажной ассоциации с ЕС. Или ограничить русский язык и русскую культуру в регионах с русским населением. Наконец, просто подавить инакомыслие. При этом нельзя сказать, что в результате майданной активности произошли позитивные социальные изменения, стало больше демократии, больше социальной стабильности, меньше коррупции и т.п. Важно понимать, что данный эксперимент был не только украинским: многие представители российского креативного класса разделяют ценности и идеи своих украинских "собратьев по классу".
Обратим внимание на то, что "оранжевые" революции всегда возникают в исполнении именно гражданского общества, которое в теории, напротив, должно быть гарантом социальной стабильности.
Гражданское общество существует давно, но в идеологическом ключе о нём заговорили сравнительно недавно. Это случилось, когда гражданское общество стало отождествляться со средним классом, неимоверно разросшимся в 1980-е годы, во времена рейганомики. В то время переход Запада к методам "накачки спроса" и потребительскому рефинансированию имел целью противопоставить советскому гегемону своего гегемона — потребительского. Это решение имело, как выяснилось потом, слишком высокую цену: разросшийся средний класс начал жить не по средствам. Система работала до тех пор, пока финансовая глобализация не достигла своих естественных пределов.
Сейчас эти пределы достигнуты. И средний класс, а особенно его партийный авангард — креаклиат — напуган. Мировая экономическая конъюнктура складывается не в его пользу. В результате общего падения эффективности капитала и мирового финансового кризиса нас ждёт новая "великая депрессия", только не американского, а общемирового масштаба. Всё это означает, что численность и уровень жизни среднего класса резко сократятся — примерно до показателей 1970-х годов. "Слияние и поглощение" стремительно идёт уже сейчас — отсюда и страх. Философ Славой Жижек описывает это состояние среднего класса как "страх пролетаризации". Отсюда и нарастающая агрессивность экс-гражданского общества, его тяга к "цветным" революциям и ультраправой идеологии.
Почему это гражданское общество "экс-гражданское"? Потому что склонность к "цветным" революциям и ультраправой идеологии превращает его из актора социальной стабильности в актора социальной дестабилизации. По сути, старое "малое гражданское общество", его социальный контингент сходит с исторической сцены. Таким образом, удельный вес в обществе креативного класса резко сокращается и количественно, и качественно, причём по объективным причинам. Само по себе гражданское общество, конечно, сохранится, но составлять его будут представители других социальных групп. Это будет "большое гражданское общество".
Социологам уже сегодня предстоит объяснить и обывателю, и власти смысл происходящих перемен и дать определение "гражданского общества". И первое, что придётся сделать — это признать факт подмены, попытку выдать малое за большое. А затем дать определение большого гражданского общества как формы объединения социального большинства. Стоит сказать, что новое "большое гражданское общество" — это то социальное большинство, интересы которого прежде сталкивались с интересами малого гражданского общества, то есть среднего класса и креаклиата. В России менталитет социального большинства связан с понятием социальной справедливости, с широким пониманием гуманизма как милосердия и нравственности, а не синонима атеизма.
Мы обречены на возвращение к реальной демократии большинства. Чем раньше мы выйдем за рамки выработавших свой ресурс стереотипов, тем быстрее мы сможем взять в свои руки ответственность за своё будущее. И новому большому гражданскому обществу предстоит сыграть в этом решающую роль.
Отрывок из новой книги
