"Театральные страсти" последних недель — в Новосибирске и Москве, вызвавшие очередной выплеск активности "креативного класса" против Церкви, хотя эпатирование "морального большинства" (как православного, так и "советского") и сделалось "хорошим тоном" "креативных", на самом деле, связаны не только со "злобой дня".
Дело не в конкретных сценах "Псевдо-Тангейзера" или "Идеального мужа". Дело в том, что Церковь и театр на протяжении всей истории выступают как "харизматические противники". Во времена, когда театр был продолжением жертвоприношений "прежним богам", все было ясно предельно. Допустим (именно допустим!), это ушло. Тем не менее, осталось то, что именуется лицедейством, то есть смена актером имени (внесение необратимых изменений в душу, а, следовательно, в состав крови). Смена имени допускается лишь при радикальной перемене жизни, такой, как иноческий постриг, схима или (в некоторых случаях), царское помазание. Согласно Апостольским постановлениям (VIII, 32), чтобы принять Крещение, актёр должен прекратить свои занятия. Принимать в церковное общение можно только под тем условием, "чтобы актеры и актрисы, возницы, гладиаторы, содержатели театров, а также и состязающиеся на Олимпийских играх, флейтщики, музыканты (играющие на кифарах и лирах) и плясуны покинули свое искусство". (Каноны Православной Церкви. Буэнос-Айрес. 2001.С. 5). Да, да, и участники Олимпийских игр — тоже! Правило 54 святого поместного Лаодикийского собора 360 г. гласит: "Не подобает освященным или причетникам зрети позорищные представления на браках или на пиршествах: но прежде вхождения позорищных лиц вставать им и отходить". (Правила поместных Соборов Святой Православной Церкви с толкованиями епископа Никодима (Милоша) Буэнос-Айрес. 2004. С. 73). При этом — обозначим со всей ясностью — ни одно из этих канонических постановлений Церковью не отменено. Их несоблюдение — свидетельство апостасии (отступничества).
Даже в начале прошлого века в памяти Церкви еще был канон. Св. прав. Иоанн Кронштадтский в "Дневнике" писал: "…Театр и церковь — противоположности. То — храм мира, а это — храм Божий; то — капище диавола, а это — храм Господа" <…> Театр — школа мира сего и князя мира сего — диавола; а он иногда преобразуется в ангела светла".
Часто говорят, что все это было связано только лишь с "нравственным содержанием". Да, безусловно, многие из Отцов, прежде всего св. Иоанн Златоуст, обличали "театральных блудниц", и обстановку, в какую попадали мужи и отцы того времени, оказываясь в театре. Но главное — независимо от нравственного содержания темы той или иной текущей постановки, актёр принимает на себя личину (вхождение в роль). Не случайно, кстати, чуткие режиссеры (правда, более в кино), такие, как Робер Брессон, ранний Сокуров, стремились уходить от использования актеров, подбирая "модели" почти на улице — дабы человек был собой…
Да, мы знаем об особом теургическом театре. В некотором смысле — как "тайна царская" — в идеале покрываемая предсмертной схимой — он был и в России — при Монархии. Таковы скоморохи Ивана Грозного, хранимые им от созванного им же Стоглавого Собора, отчасти таким был Императорский балет XIX — начала ХХ века. Но тогда — не являются ли как раз "оперно-балетные" постановки тех же Серебренникова или Кулябина (впрочем, имя им легион) как раз попытками (тщетными, разумеется) "антитеургии"? В этом смысле радует лишь то, что все это слишком badly done, чтобы не быть пародией.
Ну, а пока мы живем в (пусть внешне) "светском республиканском государстве", будем хотя бы понимать. В связи с этим не могу не процитировать очень трезвое суждение главного редактора "Петербургского театрального журнала" Марины Дмитревской: "Вот что было и должно быть несовместимо, так это театр и церковь. Мне кажутся опасными их сближения в любой форме. И таким же невозможным явлением, как покушения клерикальных истериков на спектакли, кажутся мне заигрывания театра с религией. То режиссер испрашивает благословения на работу и объявляет об этом на пресс-конференции, то образ какого-то святого на сцене воплощает. По мне, театральное осквернение канона так же ужасно, как и попытка сценически воплотить, скажем, образ Ксении Блаженной. И то, и другое равно оскорбляет. Театр отчасти виноват сам. Он начал залезать на территорию Церкви, мня себя храмом, и довольно давно. Анатолий Васильев построил на крыше театра церковь и поставил "Плач Иеремии", смешав агрессию ветхозаветных текстов с православными распевами. Валерий Фокин запер нас четырьмя алтарями в давнем спектакле "Татьяна Репина" и сымитировал настоящую службу… Ну, и так далее. И пошло…".
В конце концов, у Церкви есть бесценное достояние — каноны и епитимийная практика, в том числе для любителей зрелищ. Не имеющая никакого отношения ни к Уголовному, ни к Административному кодексам.
